Звено цепи

И вот тогда, молю беззвучно, Дай мне исчезнуть в черной мгле, — В раю мне будет очень скучно, А ад я видел на земле. Саша Чёрный

Вонь серы в первые минуты попросту сбивает с толку. Глаза слезятся, а к горлу подступает тошнота. Да, случайный посетитель этого по праву жуткого места, несомненно, поспешил бы унести отсюда ноги, но есть одна проблемка - отсюда не возвращаются. Постепенно, когда нос привыкает к тошнотворному запаху, а легкие перестают пылать от недостатка кислорода, возвращается слух, в первый момент отказавший несчастному. Впрочем, вряд ли он будет рад этому. В тот же миг, когда слух снова начинает служить своему хозяину, хочется отрезать себе уши, лишь бы не слышать этого... Того, что окружает... До самых пепельно-серых небес, озаряемых диском кроваво-красной луны, поднимаются душераздирающие крики, стоны и плачи тысяч голосов. Это души. Вечно терзаемые и бессмертные. Право, все они предпочли бы умереть, но им не предоставят такой милости. Все это - ад. Преисподняя. Подземная грешная печь. Туда со всей земли стаскивают грешников или же тех, кто просто не достоин пути Наверх. Если не обращать внимания на то, что именно здесь происходит, то устройство Ада вдохновляет своей точностью. Верно отрегулированный механизм, как старые заводные часы, которые достаточно завести один раз, и если все сделано на совесть, то прослужат они долго. Правда, слово "совесть" трудно употребить здесь. Скорее справедливость. Так будет точнее. Во многих предписаниях есть образ Ада, описан его ландшафт и устройство, его законы и правила. Все это ложь. Здесь есть лишь одно правило: "Пусть каждому воздастся по делам его". Ад - это пустыня из серы. Серо-желтая и угнетающе-скучная. Хотя, никто ее не видел эту самую пустыню. Пустыня не есть еще сам Ад. Ад - это воронка Колизея в самом центре пустыни, уходящая глубоко под землю, как бы парадоксально это ни звучало. Сама воронка имеет девять рядов, каждый - круг Ада, и финальное, десятое плато. Чем ниже уровень, тем больше и страшнее грех души. Это семь смертных грехов: гнев, уныние, лень, похоть, чревоугодие, зависть и гордыня. Восьмым было убийство, девятым - предательство, а десятым - служение силам тьмы. Ведьмы, шаманы, телепаты - все их души попадали сюда, но ими не ограничивался круг. Также сюда скидывали тех, кто продал душу демонам... Каждая заключенная душа прикована к кресту ржавыми цепями, которые уже сами по себе раздирают кожу до крови, причиняя невыносимую боль. У каждой души есть свой палач. Демон или другая, сломленная и искалеченная душа, не имеющая больше сил терпеть боль и готовая причинять ее другим. Среди них нет разделения на мужчин и женщин. На каждом палаче нечто вроде рясы священнослужителя, только белого цвета. Ни сера, ни кровь – ничто иное не может запачкать дьявольскую ткань. Последние три круга самые страшные. Здесь царит неимоверный жар, как от сотен доменных печей. Выше, от седьмого и до первого кольца царит смертельный холод. Такой, что кости замерзают, а кожа трескается и слезает. Но три нижних круга... Их обитатели заслуживают наибольшего наказания. Здесь царит Адское Пламя. Это не фантазия изощренного мозга и не метафора, вылетевшая из-под пера лихого писаки. Это суровая реальность. Пожалуй, слишком суровая. Пурпурно-голубой огонь изрыгает сам Князь Тьмы. Сам Люцифер, закованный в клеть молитв и запертый шестьюстами шестьюдесятью шестью печатями. Невидимые цепи, опоясывающие Дьявола, расползаются во все стороны вон, через балки клети. Ими опутан каждый мученик, каждая душа скреплена с Люцифером. Ими он буквально вытягивает из душ силы и их стойкость. Он словно паук... Сама Клеть находится ниже. Ниже всего. Ниже десятого круга. Она словно центр, словно ядро этой адской вселенной. Впрочем, так оно и есть. Угнетенный, ниспровергнутый, осужденный томиться в клетке, Люцифер, ожидает, когда его верные соратники снимут шестьдесят шесть замков и даруют ему свободу. Ни душам грешников, ни самим палачам и демонам, ни даже Аластару - верховному палачу, ни разу не удалось лицезреть Князя. Лик его сокрыт, но ходят молчаливые слухи, будто Дьявол божественно красив. Божественно... Да, это именно так, ведь несмотря на изгнание, Люцифер все еще остается ангелом. Пусть падшим, но не менее прекрасным и величественным. Правда, за годы, сотни лет заключений в прогнившей камере, Сатана обезумел. В нем скопилось столько боли, столько ненависти к людям, к ангелам, к своему Отцу - ко всему, что он должен был любить самой трепетной и нежной любовью. В приступах отчаяния или злобы он воет и рычит, и звуки эти эхом отдаются по всей мертвой долине, перекрывая стоны мучеников. Его вой похож на вой раненного волка, и от него мертвая кровь стынет в таких же мертвых телах бескровных палачей. Рык его, схожий с рыком дикого льва, заставляет сжаться сердца в грудях у тех, чьи тела уже давно поедаются личинками трупных червей или же развеяны прахом по ветру. И вместе с этими звериными звуками, такими пугающими и такими манящими, из уст Падшего вырывается пламя. Тот самый пурпурно-голубой огонь, что зовется Адским Пламенем. Он поднимается из клети выше к казнимым душам, обжигая мертвую кожу, как палачей, так и осужденных. Язычки пламени, разделяясь, продолжают пылать, смешиваясь с парами серы, но пройдя три нижних круга, маленькие огненные искорки едва заметно вспыхивают и, вопреки всем научным законам, меняют свое строение. Они превращаются в кристаллики воды и, скользя между измученных тел, поднимаются все выше. Вскоре кристаллы твердеют и превращаются в снег. Но это не белый наземный снег, приятно хрустящий под ногами. Это серо-бурый снег, такой же, как и адский небосвод. Он скорее напоминает пепел. Этот снег медленно и плавно летит вверх, словно бы так и должно быть. Он будто бы желает покинуть эту долину страха и боли, но едва коснувшись густых свинцовых облаков, кристаллики вспыхивают и, как маленькие кометы, летят обратно вниз, однако уже не в Адское Пламя, а в пустыню, создавая собой очередной бархан серного "песка". И так бесконечно... Но как же попадает сюда душа? Отнюдь не невинная и чистая, но, возможно, и не заслужившая таких мучений. Можно проследить за одной из них. Она появилась здесь ровно в полночь в сопровождении двух адских псов. Адские псы - мрачные твари преисподней. Это громадные собаки под два метра в холке, обтянутые тонкой мерцающей черной кожей. Их молочно-белые глаза, сочащиеся слизью, слепо таращатся во мглу. Передние, всегда обнаженные и зачастую окровавленные клыки достигают десяти сантиметров в длину. Из пасти капает вязкая белая слюна. Каждый пес окольцован в шее цепью такой же, какой окольцован каждый грешник. Цепью Люцифера. Он питает их своею силою, но и он же в силах отнять мощь. Обе твари тащат за собой тело молодого мужчины. Вернее, не тело, а душу. Он без сознания. Голова запрокинута назад. С разбитой губы, смешиваясь со слюной, на серу течет кровь. Псы не торопятся. Медленно, почти торжественно, они тащат несчастного к вратам ада. Тащат туда, откуда нет спасенья. Каждый из двух псов держит в зубах ржавую цепь, к которой с другой стороны крепится большой мясной крюк, пропущенный через плечи парня. Болотно-зеленая футболка вся пропиталась кровью, но скоро этого не будет. Скоро юный мученик будет обнажен и прибит к кресту, и ржавые тупые гвозди будут вечно саднить в затекших и онемевших членах. Они идут, будто бы целую вечность. Изредка сера вспыхивает под лапами монстров, обжигая кожу мученика. Тот все еще без сознания и лишь тихо стонет, подрагивая всем телом. Вот, наконец, псы доходят до самого края. Дальше - обрыв. Дальше - вход в Ад. Дальше нет пути обратно. Адские твари выпускают из пастей цепи и таят, как ночной кошмар. Парень, лежащий на сером песке, шевелится, что-то бормоча разбитыми в кровь губами. Он, наивный, все еще надеется спастись, спешно отползая от края бездны. Не тут-то было... Цепи оживают, как и оживает тот, кто управляет ими, и резко утягивают несчастного вниз. Он летит в бесконечную пропасть. Словно бы бесконечную... Но ничто не может быть вечным. Цепи тянут грешника к его кресту. Там уже ждет его палач, почти незаметным движением руки вздергивая мужчину на крест. Цепи, словно змеи, опутывают его руки и ноги. Теперь грешнику никуда не деться. Наконец-то несчастный мученик окончательно приходит в себя и поднимает голову, презрительно глядя на палача. - Как тебя зовут? - басит мужчина в белом. - Меня зовут Дин Винчестер, - хрипло отзывается парень. - Ну, вот ты и дома, Винчестер, - с кривой ухмылкой говорит палач. В его голосе столько обещания боли и мук, но парень лишь сплевывает кровь прямо ему в лицо. - Вот и славно.