Серия псевдоисторических драбблов "Рассея, м-мать"

– Зд-дравствуйте-я-слышал-вам-работники-нужны? – слова у Сережи от мороза сливаются в какую-то невообразимую кашу. Ему бы сейчас курточку подлиньше и горячий пирожок с капустой, но вся сережина надежда в этот миг – это сидящий через прилавок толстый молодой чечен, бровастый, губастый, в ушанке и драповом пальто с воротником под барашка. – Регистрация есть? – тот даже не отрывается от кроссворда и шевелит жирными губами, вписывая слово по вертикали. – Мне сказали, к вам можно без регистрации, – Сережа набирается смелости и говорит почетче. – Нужно, – чечен неожиданно хищно сверкает глазенками из-под ушанки, и кроссворд с замусоленным карандашиком вдруг мгновенно исчезает под прилавком. – Хоть какой документ есть? – Только паспорт. Литовский, – Сережа лезет в карман курточки и достает замятый паспорт. Тот утопает в жирных чеченских пальцах быстрее, чем сам Сережа – в жизненных проблемах. – Пойдет. Х-ха-тьфу, – чечен смачно плюет на пальцы, наскоро листая странички и оставляя на них сальные отпечатки. – Прибалт, значит. И хули приехал? Сережа теряется. – Н-нет, я не приехал, я… – Да мне насрать, – перебивает его чечен, живо прибирая паспорт куда-то под пальто. Сережа хочет спросить, но робеет перед жгучим взглядом из-под ушанки. – Так, значит, слушай. На рынке ты мне на хер не уперся, но у меня свое хозяйство под Москвой, три часа на машине, от папеньки досталось, царствие ему небесное, – чечен неожиданно крестится левой рукой, возводя очи горе. – И вот там мне работник пригодится. Я сам там не живу, здесь снимаю, это дело папенька не продумал. Но ты не боись, там охрана, собаки, условия – не село, курорт. Будешь там хозяйствовать. Со скотом обращаться умеешь? – Научусь, – решительно отвечает Сережа. – Научу, – хищно скалится чечен. – Говно убирать да сено засыпать – дело нехитрое, главное, не перепутать, – он смачно гогочет, но почти сразу переменяется в лице. – Ну и все, тогда гуляй пока. К закрытию подойдешь, я тебя отвезу. – Хорошо. Ничего, кстати, я спрошу? Я, если что, ничего против мусульман не имею, просто интересно очень, – решается Сережа. – А вы почему это… – он складывает пальцы для крестного знамения, – того? – А ты че такой любопытный, а? – с неудовольствием щурится чечен. – Мать у меня, покойница, чеченка была, дальше что? Или, ты думаешь, родился в ауле – теперь всю жизнь в ауле? – Да нет, я просто… – смущается Сережа, но одновременно вконец осмелевает. – А еще, зарплата, кстати?.. – В конце месяца, – отрезает чечен. – Все, гуляй. Баб Нюта, сколько зим! – он уже глядит куда-то за сережину спину. Тот тоже оборачивается. Маленькая, сморщенная старушка семенит к прилавку мимо него, неожиданно мощно пихаясь сушеным локтем. Под мышкой у нее рыбина в бумаге, да такая, что длиннее ее руки. – Рамай, вну́чек, я вам с Ванечкой рыбки за присмотр принесла, как обещала. Выручил ты меня, ой, выручил… – Да ты че, баб Нюта, – добродушничает поименованный теперь Рамай, живо припрятывая рыбину. – Я ж за так, по доброте душевной. – Ну нет уж, – суровеет баб Нюта. – Как там Ванечка, поправляется? – Да поправился уже, вашими молитвами, – лукаво скалится Рамай. – Ну и слава богу. Пусть кушает тогда. А то мы ему и творожка передадим, и яичек насобираем. – Ага, ага, – только кивает Рамай. – Любят, я смотрю, вас и вашего Ванечку, – задумчиво констатирует так и не ушедший Сережа, когда баб Нюта наконец прощается. – Это ваша собачка? – он решает, что поддержать дружеский разговор с тем, кто посреди бела дня буквально зажулил его паспорт, может быть, является хорошей идеей. Но Рамай неожиданно оскорбляется. – Сам ты собака. А Ванечка у нас – преподаватель, – он смотрит в непонимающие сережины глаза, чистые и круглые, как два кедровых орешка, и со вздохом поясняет. – Брат он мой. Сводный. И для тебя – Иван Эдуардович. И, кстати, раз уж ты помянул, – он отодвигает рукав пальто, глядя на впившиеся в мощную волосатую руку часы, – что-то он задерживается. Рамай требовательно смотрит в рыночную толпу, и Сережа тоже смотрит вместе с ним, хотя он-то Ивана Эдуардовича раньше даже в глаза не видел. Но узнает его почему-то мгновенно, когда тот, как по заказу, не глядя огибает массивную тетку в синем пуховике, выходя на свет. Иван Эдуардович гуляет без шапки и перчаток, зато в полушубке; на локте у него висит портфель, волосы чуток отпущены по институтской моде, а длинный нос уткнут в какую-то книжку. Сережа переводит взгляд на Рамая; тот на Сережу – ноль внимания, только толстое прыщавое лицо моментально расцветает, а маленькие глаза маслятся. Сережу почему-то передергивает. – Здравствуй, – строго говорит Иван Эдуардович, подойдя. Косит взглядом на Сережу. – Я подожду, если что. – Да не, эт новый работник, – отмахивается Рамай. – Новый работник – это хорошо, – кивает Иван Эдуардович. – Здравствуйте, – поворачивается и жмет Сереже руку. Ладонь у него холодная, шершавая и твердая, будто он спортсмен, а не профессор какой. – Да, хорошо, что вы к нам устроились, а то у нас что-то с рабочими руками такая напряженка. Никто не задерживается, все, как один, куда-то… – А ты кушал сегодня, Ванят? – с невыносимой заботой спрашивает Рамай. – Д-да. Я в столовой пообедал, – сбивается на самом интересном Иван Эдуардович. И Сережа еще хочет расспросить его о других работниках, но он уже ставит портфель на прилавок, расстегивая и доставая завернутый в газету судок. – Вот, а тебе голубцов взял. И печенюшек песочных, – достает крошащийся сверток и убирает на его место книжку. – Ох, хор-рошо, – прямо урчит Рамай. – Щас тогда чайку еще только схожу возьму. А. И ты, кстати, меня вечером не жди тогда – этого повезу. Пока туда, пока сюда, я ночью уже не поеду, там заночую. – Не ждать? – глаза Ивана Эдуардовича становятся вдруг печальными, лицо вытягивается, по выражению – разочарован. Рамай жует губы. Сережа думает, что стоило уйти раньше. – Так, погодь, – Рамай быстро становится обратно деловитым. – Ты, прибалт, за прилавком постоять можешь? – Могу, – растерянно отвечает Сережа. – Вот и стой, – постановляет Рамай. – Ванят, давай, залазь в машину, щас жрать сяду – и обсудим, – он сует печенье в карман, прихватывает судок и с невообразимой для его комплекции ловкостью запрыгивает в крытый кузов стоящего позади прилавка грузовика. Подает Ивану Эдуардовичу руку и запахивает за ним брезентовый тент. Сережа стоит немного на месте, потом обходит прилавок и опускается на раскладной стул. Кто-то подходит взять свежего фарша, приценивается к разным пластиковым тазикам, подозрительно косится на Сережу. Сережа молчит и отпускает фарш по цене на картонке. Деньги копеечные, но все равно манят, греют карман. Толку только от них без паспорта-то? Но Сережа не несчастлив. Это сейчас он здесь сидит в куцой курточке и с пустым желудком, а вот годик поработает у трудолюбивого чечена – там, глядишь, и на родину будет не стыдно вернуться, не с пустыми карманами. И, пожалуй, единственное, чего сейчас Сереже, сидящему под грузовиком и слышавшему неявный бубнеж разговоров, хотелось бы, так разве что думать, что это столовские голубцы оказались такими вкусными, что Рамай все ест их, чавкает, причмокивает и вздыхает, да так, что не прерывается. Да, Сереже этого хотелось бы.