Серия псевдоисторических драбблов "Рассея, м-мать"

– Малечка, душа моя, зачем дразнишься? – Самсон Маноевич чешет одну ногу пяткой другой. Он стоит на пороге своей квартиры небритый, нечесаный, в одном белье. И дверь бы давно закрыл, да чужая нога в натертой мелом туфле как нарочно уперта носком в косяк. – Вы это, гражданин Самсон, заигрывания свои неуместные бросьте, – Малечка жмурится, постукивая пальцами по обложке общей тетради. Ему нравится. – Лучше скажите, когда деньги сдавать будете. – Да откуда ж у меня деньги-то, Малечка, – без малейшего угрызения совести мнется Самсон Маноевич. – Двадцать восьмое число, я последнюю заначку третьего дня проп… в гастрономе оставил, теперь до аванса с хлеба на воду, с хлеба на воду. – Знаю я ваши заначки, Самсон, где одна, там и вторая, – отрезает Малечка. – Так что давайте как хотите, а я за вас больше средства́ вносить не намерен. – А, может, по-хорошему договоримся, а, Малечка? От Малечки пахнет солянкой и переслащенным чаем. Малечка носит водолазки, в которых видны сочные складки на боках, и модные джинсы. Глаза у Малечки дьявольские, а член сладкий, что карамельный петушок. – Еще чего, – без ножа режет Малечка. – Я с вами за месяц договаривайся, а вы потом до декабря меня знать не знаете. Нет уж, первого числа, будьте добры, крайний срок, – он убирает туфлю и, послюнив карандаш, делает у себя в тетради пометку. И уходит. Самсон Маноевич погибает на глазах. – Малечка, Малечка! – зовет. – А давайте – в театр! На "Пигмалиона"! – Это ж на какие такие шиши, Самсон Маноевич? – останавливается Малечка. Оборачивается. – А это… того, у друга билеты пропадают, – выкручивается Самсон Маноевич. В глазах – отчаяние. – Вот с другом и идите, – сверкает дьявольскими глазами Малечка. – Да я… да зачем ты так, чертовка. Я ж тебе бутербродов в буфете куплю, пирожков тех маленьких, хочешь? – Пива б лучше, – как-то устало вдруг вздыхает Малечка, потягивая горло водолазки. Пыльные солнечные лучи из маленьких окошек на лестничной клетке огибают его полные ноги. – И пива, – напропалую соглашается Самсон Маноевич. – Ай... да хер с ним. Ладно. Иди сюда, держи свои деньги, сколько там с меня будет… – отворачивается, ищет в прихожей кошелек, торопится. Видит – упал, торчит потертым уголком из-за ботинка. Наклоняется. – Да погоди, погоди ты, – сально где-то за спиной тянет Малечка. – Чего так сразу-то. Дай хоть в квартиру зайду. Самсон оборачивается, на коленях, расхристанный, разбитый – а Малечка уже дверь живо захлопнул и даже цепочку вешает. И не глядит – душу режет больно так. Джинсы тугие, новые, под ними – красная полоса и зарубежные плавки. Живот теплый, сладкий, как масло сливочное. Пальцы все в синем от карандаша. И выдохом вонючим, похмельным, перед тем, как с головой, перед тем, как что есть духу, перед тем, как все. – И в театр… тоже.