~Zz*sS~
~ZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZs~
Hold my hand
~ZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZsZs~
Полгода спустя. Первые лучи восходящего солнца, окрашивая блеклое небо, осветляют черепицу невысоких двухэтажных домов, похожих друг на друга, выстроенных в аккуратный ряд, создающие небольшую тихую улочку в пригороде города. Этот комплекс называли по-разному, но главной его особенностью была тишина и уют. Здесь селились в основном люди с достатком или пожилые пары, с утра до вечера, копающиеся во внутреннем дворике, полностью отданном в распоряжении огорода. Сказывалось и близкое расположение гор, отчего был жестковатый грунт и прохладный ветерок по утрам, а роса, скапливаемая с утра на газоне, была ледяной и отдавалась на языке необычным горным вкусом. Тихо качают закрытыми бутонами большие пионы, медленно просыпаясь и уже распрямляясь от первых ласковых лучей теплого солнца. Мелодично звенят колокольчики на двери, когда шаловливый ветер заигрывается, перебирая металлическими маленькими пластинками. В одном из окон домов включают свет. С конца улицы слышен шорох и тихое позвякивание маленького сигнального звоночка на руле велосипеда. Мальчишка-курьер, взбираясь вверх по улочке, управляет велосипедом одной рукой, машинально, ещё сонно крутя педали и пытаясь прочесть адрес на одном из утренних писем, что ему нужно разнести по домам за два часа. Он подъезжает к одному из домов, останавливаясь рядом с узорчатым забором, поднимая голову и недоуменно почесывая лоб. Рядом с воротами была вписана прямоугольная табличка с номером дома и выгравированными инициалами семьи, что живут здесь. Надпись была, но на непонятном для мальчика языке, поэтому он отъезжает в сторону, щурится, всматриваясь в соседние дома. Вновь тихо звенит колокольчик на двери и мальчик, испугавшись звука или скорее не ожидая в столь раннее время встретить кого-то, поспешно кидает письмо в специально отведенный почтовый ящик и быстро уезжает дальше на следующую улицу. На крыльцо, ступая не высокими аккуратными туфельками, выходит женщина. На ней строгий офисный костюм с длинной юбкой, прикрывающей колени, а пуговицы на груди застегнуты до последней, позволяя не броскому, но искусно сделанному ожерелью вычерчивать изгибы визуально. Её светлые волосы собраны в аккуратную строгую причёску, показывая любопытным взглядам изящную шею. У неё была белая кожа с виднеющимися на запястье фиолетовыми венками. Женщина запирает дверь, ступая затем по ступеням вниз на выложенную камнем дорожку. В газон встроены маленькие светильники, сейчас работающие в пол силы, освещая сумрак мягким белым светом. Женщина придерживает рукой кожаную толстую папку и чехол с очками, второй же пряча портмоне с ключами. Она подходит к воротам, доставая с железного почтового ящика парочку писем и утреннюю газету. Она доходит до гаража, усаживаясь на сидение своего чёрного дорого седана и кидая папку с документами и письмами на соседнее кожаное сидение. Несколько минут ожидания пока заработает кондиционер, женщина приводит себя в порядок - тихий вздох, взмах рукой, убирая выбившуюся прядь, проверить линию помады на губах и ещё раз удостовериться, что макияж нанесён идеально. Она улыбается своему отражению в зеркальце, откидывая назад солнцезащитный барьер. Машина приятно гудит, довольно урча и готовая повиноваться женским уверенным рукам. Она тянется к почте, перебирая ненужные буклеты с рекламами, налоговые оповещения и замирая на белом конверте. Её брови удивленно изгибаются, когда она осматривает марки и что-то во взгляде темных синих глаз меняется, некий испуг и настороженность. Она резко оглядывается, щурится, всматриваясь в пустой гараж, будто ожидая заметить здесь кого-то крадущегося и прячущегося в сумраке по углам. Длинные пальцы с ровным маникюром карябают бумагу, разрывая её и торопливы выдергивая письмо. Бумага была обычной, без каких-либо намёков на водные знаки с государственными символами. Она пробегает взглядом по первому слову, и закрывает глаза, узнавая подчерк. «Моя милая, мелорин…» Письмо летит к остальным письмам, не удосужившись внимания получателя. Она не будет его читать и не, потому что не было желания, а потому что нет прошлому в её новом будущем. Теперь у неё есть совсем иная работа и совсем иное начальство. Ей нравится быть секретарём. Ей нравится её дом, тихая улица, ей нравится возвращаться каждый день после пяти, ходить вечером на свидания или проводить выходные у телевизора с кошкой. Да, пускай привыкнуть к новой жизни было сложно, но она чувствует, что сможет справиться с этим. *** Его красавица белоснежная моторная яхта плавно скользит на волнах, своей глубокой V-образной кормой обеспечивая ему высокую скорость. Он купил её недавно и сразу же дал ей имя «Princess». Но не нужно смеяться над ним, ведь стоит только вам взглянуть на эту красотку, почувствовать на ощупь её кремовые деревянные вставки, крутануть большой руль и прокатиться с ней на волнах на все 32 узла и… вы влюбитесь так же, как влюбился он – без остатка, без сожалений, навсегда. Он мог дням на пролёт выходить с ней в ясную погоду, ощущая на лице сильный порыв ветра от набранной скорости, чуть покачиваться на палубе, когда волны были больше обычного и быть ослеплённым золотом водной глади… Санджи смеётся громко, не жалея голоса, до слёз, разворачивая руль резко на повороте, на синих водах оставляя белый след вздыбившейся разрезанной волны и чувствуя, как ликует его душа. Если быть до конца откровенным и поразмыслить вслух, О вещах, что двигают тебя вперёд, То, знаешь, ты тут ничем не сможешь помочь, Потому что нет никого в этом мире, Кто знал бы тебя таким, какой ты есть. Ветер треплет его светлые, отливающие благородным золотистым отливом волосы, чуть светлее на тон шерсть острых лисьих ушей и длинного изящного хвоста. Его бежевый джемпер подчёркивал его стройное жилистое тело, красиво оформляя воротник в крепкой шее, чуть приоткрывая ключицы и словно заманивая взглядом. У Санджи всегда был тонкий вкус и он не жалел растрачивая свои деньги на дорогую... порой до ужаса дорогую одежду, которая ему чертовски шла. Поэтому мы продолжаем петлять по норам, Словно охотник и лиса, Оставляя позади неизведанные тропы. Он чувствовал себя свободным, на протяжении всех этих семи лет, блондин поистине чувствовал, как тяжелый груз спал с его плеч, как покинула горечь, выгорев в его груди и исчезнув вместе с пеплом из сердца Санджи навсегда. И он бежал, мчался, окрылённый на своей красавице яхте, в своей любимой марке одежды, вдыхая свежий прохладный бриз полной грудью, очищая себя изнутри и заполняя… свободой. Зима затянулась и не балует солнцем, И на снегу остаются следы, из-за чего некоторые из нас угодили в ловушку. Но если ты хитёр, ты не станешь заметать своих следов, Ведь они приведут в капканы того, кто сам их расставил. Он снова чувствовал себя обычным лисом, тем лисом, который умел мечтать и который наконец-то достиг своей мечты. Он был счастлив настолько, что не мог сдержать слёз и, укрывая их от безжалостного ветра, позволяет им скатываться по изгибам лица на улыбающиеся смеющиеся губы. Впервые он снова позволил себе стать тем, кем он был рождён – свободным диким лисом, охотником, что выбирает свою жертву сам, лисом, что живёт своей целью, имея свой кров и свою свободу. Даже после всех пройденных миль тебе не увидеть меня уставшим, Тебе не увидеть, как я буду останавливаться на долгие передышки, Потому что я лис, нравится тебе это или нет. Я всегда буду бегать здесь по скалам, Да, я лис, это мой жизненный путь, Хлёсткий, как плеть, и выносливый, как бык. Да, я лис. Воспоминания прошлого отзываются одиночеством, как никогда сильно показывая, что лис став свободным, снова стал один – больше не испытывая тяжести от компании горькой надежды, утраты и отчаяния. Он чувствовал себя одиноко и в тоже время легко. И Санджи не жалел, что расстался с ними, снова один на один оставшись со своей неизведанной судьбой, на периферии мировых дорог, новых мечтаний, новых побед, новых троп, нового дома и нового пути. Может, это прозвучит невероятно, но мне часто бывает одиноко, И беспокойное сердце не сможет однажды не плениться. Тогда ты можешь обмануть его, ведь ты часто заставляешь меня Верить всему, что только пожелаешь. Санджи больше не позволит себе попасться в ловушку снова, стоившую ему семи лет ушедшей жизни, теперь, лис, наученный опытом будет мудрее, возможно уже не настолько напорист в своих стремлениях, но ещё способный доказать, что сердце его горит живым пламенем будущих открытий, что оно способно на любовь. Поэтому я буду продолжать двигаться сквозь ночь, Преследуемый охотником и сам охотник, К назначенным целям. Слёзы не прекращая, текут по щекам, рот уже искривлён в судороге от смеха и Санджи закрывает глаза, пряча непрошенную слабость от самого себя. Да, я лис, это мой жизненный путь, Хлёсткий, как плеть, и выносливый, как бык. Да, я лис.* Его зовут Санджи и он свободный лис, который может рассказать вам свою грустную историю, как не странно закончившуюся хеппи-эндом. *** Жизнь лиса начинается с ночи, когда он под вечер, оставив свою крошку в пароме под бдительным оком охраны, уходит в покачивающийся на волнах плавучий ресторан, изюминку маленького города-порта. Их город-порт построен для торговли с восточным ареалом, и на его улочках часто можно встретить всевозможные заморские товары азиатских стран. Они славились морепродуктами. Сюда приезжали специально, чтобы вкусить сделанного по особому рецепту морского глубоководного рака, зажаристых крабов, размер которых достаточно необычен, изысканных рыб, водившихся только на побережье их маленького городка. И плавучий большой ресторан пользовался колоссальным спросом. Санджи работал здесь заместителем шеф-повара, устанавливая меню на новый день, следя за продуктами и поставками, а также делая всё новые и новые изыски. Эта была одна из его мечтаний, стать коком на пиратском корабле и пускай корабль их был не совсем пиратским, но Санджи считал "Баратии" самым настоящим пиратским рестораном, а себя истинным коком. Первые привычные ругательства слетают с его языка, когда он входит на кухню от чего повара, в большинстве случаев вздрагивают, давно привыкшие к строгой взрывной натуре их начальства, терпеть которых с каждым днём становилось невозможно, но и восхищаться которыми не прекращаешь. А после, к середине ночи, Санджи всегда уходит в зал, скинув свой поварской фартук и усевшись за дальний, специально бронированный для него столик, наливая себе бокал красного вина, откидываясь на спинку мягкого удобного кресла и вслушиваясь в хрипловатый голос их нового музыканта. Его наняли недавно, без каких-либо предварительных собеседований, без допросов, без возражений – что очень сильно удивило весь персонал, потому как их старого музыканта они допрашивали часами, а группы что приезжали выступить – старик и его лис постоянно вышвыривали за борт, не разрешая отравлять их атмосферу некачественным звуком. Новый музыкант не был профессионалом, он и ноты не все знал, а музыка под его песни составлялась настолько простая, что порой было впечатление, что он пел без неё. Но было в его песнях то, что заставляло вслушиваться в слова, что заставляло неожиданно замереть и найти отголосок в своей душе. У их нового музыканта был низкий голос, мелодичный, присущий всем кошачьим, немного грубоватый и хриплый, как и его внешность вселяющая трепет. У него была своя манера петь – в основном об ушедшей возможности, о слабой надежде, о вечном ожидании… и в тоже время он пел, словно требовал, грубо, но по-другому он не мог – по-другому не позволяла его душа. Его песни всегда были как послание, как обращение к той, что он вечно ждёт. Санджи запрокидывает ногу на ногу, откидываясь назад и глядя, как музыканты настраивают инструменты. Их полный зал уже в предвкушении, царя взволнованным шепотом и глухим гамом, но тут же стихая, словно испуганный первыми аккордами музыки. Он сидит в центре сцены, как обычно, на высоком стуле, держа гитару на коленях и мягко проходясь пальцами по нижним низким струнам. Микрофон рядом поставлен так, чтобы ему не нужно было тянуться, расположенный почти у самых тонких губ. Он на секунду замирает, находя взглядом дальний столик, где в тени ночного окна вычерчена силуэтом тонкая фигура лиса с мерцающим огоньком зажжённой сигареты. И первые слова льются непроизвольно из самого сердца, срываясь с губ хрипловатым мужским тембром, грубоватым и мягким, чувственным и тяжелым… What have I got to do to make you love me What have I got to do to make you care What do I do when lightning strikes me And I wake to find that you're not there Он объявился в их ресторане два полных месяца назад, сразу потребовав шефа заведения и, спустя менее чем через час, получив работу. Их нанятый музыкант – Брук долго не мог свыкнуться с новым музыкантом – он был сложен в общении, не знал все ноты, не попадал в ритм и порой вводил в ступор старого музыканта такой безграмотностью, что круглые чёрные очки певца порой запотевали и могли треснуть. С ним сложно было найти язык – он отпугивал одним лишь взглядом, но разговоры ни с Зеффом, ни с Санджем не привели ни к каким результатам. It's sad, so sad It's a sad, sad situation And it's getting more and more absurd It's sad, so sad Why can't we talk it over Oh it seems to me Sorry seems to be the hardest word Но, вслушиваясь в то, как чувственно поёт новичок, даже старая душа Брука не могла не зарыдать в ответ, наплевав на всякую грамотность и просто упростив музыку, оставив только всепоглощающую мощь, что дарит певец своими голосом и песней. Вот и сейчас, в воцарившей тишине зала, играя незатейливую мелодию, медленную и тягучую, музыкант снова заставляет Брука подстраиваться под себя, не спрашивая его желаний, его гордости и его возможностей. Но Брук не был против – ему нравится, как их новый музыкант поёт. What have I do to make you want me What have I got to do to be heard What do I say when it's all over And sorry seems to be the hardest word Его толстый полосатый хвост чуть двигается кончиком в такт продолжительных аккордов, замирая, когда тигр особо сильно рычит на конце припева, вкладывая все эмоции, что терзают его душу изнутри. И публика невольно вздрагивает, ощущая нервную дрожь по спине, прошедшей волной вдоль всего позвоночника, вспыхивая румянцем от его тембра голоса, его таких личных слов и ярких откровений. What have I do to make you love me What have I got to do to be heard What do I do when lightning strikes me What have I got to do Санджи ощущает, как шерсть непроизвольно встаёт дыбом, когда тигр подаётся вперёд, с силой закрывая глаза и с тихим рычанием спрашивая снова и снова, подавляя любую музыку, любое возражение своим голосом, своей грубой животной силой и отчаянием. Да, в его песнях, Санджи отчётливо слышал отчаяние, с каждым новым днём становившееся только сильнее. И Санджи подносит руку ко рту, непроизвольно в задумчивости касаясь губами плетеного бисером маленького кольца на мизинце. It's sad, so sad It's a sad, sad situation And it's getting more and more absurd It's sad, so sad Why can't we talk it over Oh it seems to me Sorry seems to be the hardest word** Он видит, как музыкант облизывает сухие губы, шумно выдыхая в динамик микрофона, слыша, как он касается железной душки собственными губами, вырывая из горла хриплую мольбу. И он знает, что серые глаза музыканта направлены в сторону его столика и от этого, лис чувствует, как возбуждается, как волна напряжения возникает зародышем в груди и стекает тягучей сладостной истомой по всему телу, накаляя его нервы и заставляя дрожать руки. Санджи не замечает, как выпивает очередной бокал, пойманный голосом певца, наслаждаясь его музыкой, его тембром. Лис закрывает глаза, откидывая голову на спинку кресла и улыбаясь, когда аккорды новой песни наполняют зал. Он всегда уходит после третьей песни, не дослушивая её до конца, оставляя после себя полную пепельницу сигар и полупустую бутылку красного вина, накидывая на плечи кремовый плащ и ступая на трап в рассвете нового дня. Музыкант всегда провожает его взглядом, внимательным взглядом серых глаз, жадно вглядываясь в каждое движение высокого очаровывающего своей внешностью блондина, никогда не оборачивающегося, словно никогда не замечая того, что музыкант каждый вечер поёт только для него. *** Тигр уходит утром, попрощавшись с персоналом и получив привычные сочувственные взгляды и обещания «он ответит», выбираясь в город. Тигр живёт здесь уже два с половиной месяца, на жалование что получает в ресторане, снимая дешёвую комнату в отеле с облупленной краской на стенах, скромной почти прозрачной занавеской в зелёный горошек, но каждую неделю чистым постельным бельём и убранным номером. Он купит на оставшиеся деньги себе выпивки и, усевшись на пол у окна будет поглощать её пока не уснёт, хорошо, если будет под рукой клочок бумаги и ручка, чтобы он смог записать слова для новой песни, но если и нет, тигр обязательно постарается вспомнить потом, в средине дня, когда придётся снова идти в ресторан, общаться с тощим высоченным джазовцем с огромным афро на голове, извращёнными мыслишками и постоянно потеющими стёклами округлых очков. Тигр будет ждать столько, сколько потребуется, но терпение его с каждым днём становится всё меньше, а воздействия алкоголя притупляются с каждым разом, уже не способные заглушить возрастающее отчаяние. Он не сразу улавливает дорогой парфюм, дикий запах лисиц и чужое присутствие, когда неожиданно его ударили в спину, с силой разворачивая ошарашенного тигра, снова ударяя его спиной о каменную холодную кладку двухэтажки и прижимаясь губами к его губам. Чужие широкие ладони на своём лице не выпускают из объятий, не позволяя вырваться из импровизированного плена, а только встретиться взглядом с голубыми знакомыми глазами, и тигр смотрит удивлённо, не совсем понимая, что происходит, но испытывая при этом взволнованное предчувствие того самого чувства. Санджи напротив совсем рядом, его дыхание на твоих губах, его ладони на твоём лице и жар, вперемешку с твоим. Санджи ждёт, придавливая тигра к стене своим весом, глядя в его глаза внимательным серьёзным взглядом, словно пытаясь уверить ошарашенного тигра, что это правда, он серьёзен в своих намереньях – он не пьян, что сорвался, и он не будет жалеть на утро. Он здесь, наконец-то он здесь, рядом с тобой. И тигр резко подаётся вперёд, припадая к желанным губам, закрывая глаза и снова ощущая их вкус. Стон, слетевший с губ, не понятно чей, был то ли его, то ли лиса, то ли их двоих. Крепкие руки тигра сжимают его с силой, не давая вырваться, а губы скользят друг по другу, встречаясь языками в мокром поцелуе, сплетаясь, вкушая друг друга, с жадностью вылизывая, не обращая внимания на то, что тигр и лис в подворотне, вцепившиеся друг в друга как утопающие, откровенно трущиеся телами и снова скользящие друг о друга губами, не способные насытиться так скоро желанным. Тигр подаётся вперёд, отстраняясь от холодной промёрзшей стены, толкая лиса в сторону входа в отель, не разрывая при этом поцелуя, и Санджи подаётся назад, неуклюже ступая, в раздражении и не терпении покачивая хвостом, задыхаясь, когда воздуха не хватает и тихо поскуливая, когда губы тигра отстранятся от его. Они не помнят, как добрались до отеля, как Санджи не упал по пути, поднимаясь задом по ступенькам. Они не слышали и удивлённые вздохи в их сторону случайными зрителями, которых они столкнули во время их спешного быстрого пути. Ведомые только друг другом, пленом глаз, рук, хвостами и губ, они могли остановиться на лестнице, не слыша ворчания спускающихся, смущённых от таких ярких откровений на людях, снова заскользить руками, уже онемевшими раскрасневшимися губами целовать, не веря, что целуют. Тигр опрокидывает лиса на шаткую стену отеля, наваливаясь всем весом и сжимая с силой в объятиях, собственнически заполняя пространство лиса собой, словно не позволяя даже воздуху встать на их пути. Санджи отвечает жаром в ответ, тихий рык срывается с его губ в возмущении, когда его болезненно прикладывают об стену, до лёгкого головокружения... но возможно, не удар был причиной этому. Он чувствует его всего, аромат тигра повсюду, его жар, его дыхание, его неконтролируемое желание, поспорить с которым он может с Санджи, его глухие хриплые рыки возбуждения, заставляющие в груди всё сжиматься, растекаясь сладкой истомой удовольствия в каждой частички тела. Он толкает тигра в сторону его комнаты, теперь уже слыша, как рушится штукатурка от соприкосновения с ней тяжелого тела, как рычит недовольно Зоро, когда лис наваливается на него, прижимая собой, скользя руками по его лицу, беспорядочно гладя широкие скулы, мягкие округлые уши, заставляя тихо позвякивать капельки серёжек в его ушах, срывая сладкий стон удовольствия, не совсем осознавая, что стонет в ответ. И когда Санджи чувствует, что его вздёргивают вверх, грубо прихватив под ягодицами, сжимая до синяков, он послушно подпрыгивает, рвано глотая большой глоток воздуха и сцепливая лодыжки на пояснице тигра, тесно прижимаясь к нему всем телом, в особенности там, где нестерпимо жарко. Он не задумывается о том, открыл ли Зоро дверь своего номера или чужого, его снова ударяют спиной о косяк прихожей, непроизвольно делая толчок вперёд, и Санджи, ведомый только этим последним движением, громко и протяжно стонет, цепляясь в желанное тело, не позволяя тигру вырваться из его импровизированного плена, слыша, как хриплым баритоном Зоро что-то шепчет в изгиб шеи, опаляя кожу дыханием и целуя, целуя снова и снова. Лис скользит спиной по жесткому косяку, лопатками ощущая его твёрдую угловатую поверхность. Свой дорогой плащ и любимые остроносые ботинки он где-то оставил по пути, выкинутые и снятые в без надобности и необходимости как можно скорее сейчас избавиться от лишнего и почувствовать тигра каждой клеточкой собственного тела. Куртка тигра тоже была потеряна, где-то недалеко валяясь от плаща Санджи. Был выкинут и его ремень от джинс, от чего последние начали уже спадать, открывая тонкую нить волосиков, устремлённую вглубь и скрытую нижним бельём. И снова раздаётся звон чего-то разбитого, когда они смахивают в маленьком номере небольшой интерьер, разбивая зеркала, вазы, картины… пока, наконец, они не упадут на узкую кровать, тут же прогнувшуюся под их весом и жалостливо скрипнувшую. Сегодня, этой ночью, а может и не одной, ей ещё долго предстоит скрипеть. И лис с тигром об этом позаботятся. _______ * Элтон Джон - "The fox" ** Элтон Джон - "Sorry Seems To Be The Hardest Word"