Катастрофа

      Едва Иван произнес свое коронное: «Господа Офицеры!», все артисты дружно расступились, образуя коридор невероятной ширины для Орлова, который появился на сцене. Игорь Владимирович шел, и даже сквозь насморк чувствовал острый запах чеснока. Первые ряды, к слову, тоже его ощущали, но думали, что это такой оригинальный парфюм, и не возмущались. Орлов прошел мимо солдат и повернул налево. Оставшиеся стоять справа Ли, Маракулин и Дольникова облегченно вздохнули. Балалаев тем временем прошел мимо солдат и одного из них потрепал по плечу, тот в свою очередь задержал дыхание. Как только Игорь Владимирович добрался до положенного места на декорации, в игру вступил неожиданный персонаж. Девочки из ансамбля чуть не упали, когда обнаружили, что положенный текст про суда в Ливорно доносится снизу.       «Нынче в Ливорно его суда       Флагман турецкий сожгут дотла!..»       Заработала первая из идей, высказанных Ванесяном — за Орлова пел Иван.       Наплевав на сценарий, все дружно уставились на Кирюхина. Зал тоже. Владислав мужественно пел не принадлежащие ему слова и старался не смотреть на товарищей по сцене. Уж больно выразительны были их лица.       Ансамбль с опозданием начал свою партию.       «Что за ужасный граф…», пел Радзивилл, не зная, на кого ему смотреть. На Балалаева или все же на Кирюхина.       «Он достоин восхищенья» — солистки ансамбля дружно решили указать на Ивана.       «Проклятый русский граф!» — прыснул Доманский. Елизавета уже покатывалась со смеху, чем мешала петь еще больше.       «Он достоин восхищенья» — удивленно пропели девочки, глядя как Орлов зачем-то рванул за кулисы.       «Нужны, нужны Орлову триумфы,       Дышать без них не может». — Кирюхин увидел девушку с платками — загадка побега Орлова была решена.       «Браво, виват! Браво, герой сражений!» — злобно пропел ансамбль в адрес Ванесяна.       Чевик снова полезла за сигаретой. Орлов с покрасневшими глазами выходит на середину сцены и требовательно смотрит на Ивана, как бы ожидая от него своих собственных слов.       — Славно рвануло! Не пожалели пороху, Алексей Григорьевич, — сливая в одно предложение слова, нашелся Иван. Вместо «Молодцы!» Орлов с невероятным энтузиазмом потряс Кирюхина за плечо. Следующую фразу произносить Владиславу было неуместно, посему Игорь Владимирович ткнул в темноту зала пальцем, вопросительно уставившись на партнера.       — Не могу знать, Алексей Григорьич, — Влад на самом деле не понимал, что от него нужно Балалаеву. Через секунду опомнившись, произнёс:       — Понял! Сейчас узнаю, кто с польским князем! — и, давясь от хохота, убежал со сцены, оставив безголосого Балалаева общаться с Карине.       — Резвое мы племя, уже и до Италии добрались, — пока шла первая ария, Карина поняла, как надо разговаривать с Орловым. Обреченно вздохнув, Балалаев молча (а что ему еще оставалось делать?!) протянул руку для гадания.       — Любовь тебя ожидает большая, — загадочно произнесла она, Алексей Григорьич, фыркнув, попытался вырвать у нее руку.       — Верно говорю, — стараясь не смеяться, делала важный вид цыганка. Хотелось сказать что-нибудь не по тексту, но, боясь сбиться, не стала.       «Алексей Григорьич, флагман сожгли! Про девицу все узнал!» — Иван, радостный от того, что в этой арии все будет более-менее по сценарию, ворвался на сцену. Карина облегченно вздохнула и ушла за кулисы. Балалаевские платочки неплохо подходили и для того, чтобы вытирать слезы от смеха.       «Юный Моцарт посвятил ей балет отменный!» — позабывшийся запах чеснока вновь окутал Орлова и несколько первых рядов партера — одна из идей Ванесяна заключалась в том, чтобы сбегать за новой порцией чеснока в ближайший супермаркет. Поправляя воротник, Балалаев постарался разогнать аромат. Не получилось. Зато появилось желание сбегать за платочками. Пока шел припев, он мог спокойно это сделать. Ли, хихикая, смотрел на все это сверху.       Балалев вышел из-за кулис, подошел к Владу и театрально поднял брови и ткнул в старающуюся избегать контактов с ним Дольникову.       — Очень по-разному в каждом краю, — непонятно на какой вопрос ответил Иван.       Давясь от хохота, хор пропел про «Княгиню Али и принцессу Кураж!». Уже с мучением на лице Игорь Владимирович повторил свой жест в адрес Дольниковой, на что Влад более осмысленно пропел:       — Здесь ее имя Элизабет.       «И всюду вокруг неслыханный ажиотаж!» — вторил ему хор.       Поиграв бровями, поняв, что Иван абсолютно не понимает, что от него хочет Орлов, Балалаев подтолкнул Кирюхина к Дольниковой. Влад отлетел так, что едва не сбил Теону с ее пятнадцатисантиметровых каблуков.       Влад провожал взглядом Теону, прошедшую мимо Игоря Владимировича, когда услышал из-за кулис настойчивый шепот:       — Влад, Влад! — надеясь, что все смотрят не на него, Кирюхин боком уполз за кулисы. Балалаев, заметив отсутствие партнера, отыгрывал в одиночестве.       — Короче, «чужую страну» поешь ты, придумаешь что-нибудь на ходу! — дыхнула на него смесью корвалола и табака Чевик.       — Опя-я-я-ять, — простонал Кирюхин, не думая о том, выключен у него микрофон или нет. Перед глазами пронесся тот ужасный спектакль, где его внезапно загримировали сначала на роль Бошана, а потом и Вильфора.       — Надо Владик, надо! — Чевик похлопала его по плечу и достала очередную сигарету.       «Снова они что-то затевают,       Даже руки потирают       От нетерпения», — с негодованием пропел Иван. Ему предстоял знатный кошмар. Игорь Владимирович увидел, как его весьма демонстративно заманивают за кулисы, показывая на платочки. И вдруг слышит свой текст, но из уст Ивана. Брови поползли вверх, но Чевик зазывала все усерднее. Наконец Орлов опомнился и бочком уполз со сцены.       Балет замер на местах и забыл, что ему надо уходить. Иван, поющий арии Орлова — такое увидишь не каждый день.       От неожиданности Иван продолжал петь от первого лица. Но вовремя опомнился и уже к «Итальянскому югу, веерам, да пальмам» стал петь от имени Орлова. На сцене был один, здесь мешать было некому, так как русские офицеры попросту забыли выйти, корчась за кулисами от смеха. Теона на декорации влюбленно смотрела на Доманского, так как на Ивана смотреть толку не было. При этом Влад старался не смотреть в зал, ибо зрительницы усиленно таращились в бинокли, забирая их друг у друга. С первого ряда донесся громкий шепот:       — Что-то Балалаев на себя не похож…       «Мать вашу, я не Балалаев», — подумалось было Кирюхину, но нужно было продолжать петь про шум Невы и купола Москвы.       «Наконец этот кошмар кончился», — подумал Влад, но не тут то было. На сцену уверенно вышел Игорь Владимирович, молча обнял его и увел за кулисы под удивленные взгляды зрителей.       — Граф Орлов — это порох, одно неверное слово и чихнет… — еле сдерживая смех, выдал вышедший Маракулин.       Ли оторопел.       — Вы уверены, князь? — не по тексту, но по ситуации поинтересовался Доманский.       — Шутка ли, российский престол? Простужен он, — с намеком залу ответил Радзивилл. — На ветру стоял… Изгнанник он, как ты да я, — решил вернуться к оригинальному тексту Маракулин. — Собственными руками засадил Екатерину на престол, а она его в ссылку! — Доманский повернулся спиной к залу, чтобы не было видно, как он смеётся.       Ария прошла без эксцессов, если не считать перецелованных сверх нормы поляков. Французы, увидев этот толерантный жест, зааплодировали стоя.       На сцену вывалился хохочущий Кирюхин, только на сей раз причина его смеха была в следующей «гениальной» идее Ванесяна. За ним, смущенно прижимая к груди некие таблички, плелся Балалаев. Уже по-хозяйски отобрав процесс орловского чтения письма, Влад загибался от смеха.       «Там, где Северной Державой мне престол завещан дедом,       Я Россией буду править, по святым его заветам» — похрюкивая от смеха, читал Иван.       «Матушка Императрица, тебе придется посторониться» — фамильярно обращался простой русский моряк к самой Императрице, которая загибалась от смеха за кулисами.       «Тут объявилась внучка у Петра.       Судьба, Алексей Григорьич, это судьба» — похлопал по плечу унылого Орлова все более осваивающийся в новой роли Иван.       Дальше захрюкал от смеха зал. Орлов поднял табличку с текстом.       «Вот уж правду сказать,       Ни с того ни с сего,       Словно гром посреди белого дня!»       Хохоча, Иван ответил:       — Вы недаром в толпе отличили ее. Пусть пеняет теперь на себя.       Орлов возмущенно помотал головой и поднял следующую табличку, показывая ее не то Ивану, не то залу:       «Она меня нашла сама,       Красотка эта — Елизавета!»       — Теперь держись, Элизабет — прорычал Иван. — Тебе спасенья нет! — Орлов с каменным лицом посмотрел на ржущего Ивана, после чего лбом уткнулся в свои таблички. Но арию надо было продолжать. С грохотом роняя уже использованную табличку, он достал следующую:       «Я войду в ее круг       Как союзник и друг,       Обещаю ей трон,       Так уж и быть».       Играющийся с совершенно не нужным в этой сцене сегодня письмом, Иван мужественно провел свою партию.       — Отличный ход! — на Влада нашло вдохновение, и он решил продолжить, — Отменный план! — И они с Балалаевым уставились друг на друга — у Игоря Владимировича была табличка с этим же текстом. Кирюхин, словно читая с нее, пропел дальше:       — Какой подарок Екатерине! Двойная цель! — табличку со следующей репликой Орлов решил не поднимать.       — Стальной капкан! — в порыве страсти Кирюхин подскочил к Балалаеву, обняв его прокричал так громко, что Элизабет за кулисами поперхнулась чесноком:       — Держись, Элизабет!       Залу показывать следующую табличку было бесполезно — он лежал. Поэтому Орлов продемонстрировал ее Ивану:       «Распиши-ка ты все царице       Не жалея слов!»       Владу можно было дальше и не петь. Зал все равно хохотал и мало понимал, что творится на сцене Московской Оперетты.       — Что грозит ей из-за границы новый Пугачев? — Орлов энергично закивал, тем самым чуть не потеряв парик. Ли за кулисами сомневался, что сможет нормально спеть их с Балалаевым дуэт во втором акте. Но на всякий случай продолжал есть чеснок.       — Вся надежда, мол, на Орлова, и другого нет! — насколько пророческой оказалась фраза. Рагулин в Питере, Белявский в Подмосковье…       Паника, отразившаяся на лице Игоря Владимировича, могла значить только одно: таблички кончились. Чевик билась лбом об стену. Недостаток табличек, Слава Богу, гениальный Балалаев решил восполнить языком жестов.       — Исполню! — в ответ на размашистую имитацию слова «Распиши» озадаченно пропел Иван. Следом Орлов резко бьет себя в грудь, аки орангутанг.        — Исполню?! — скорее вопросительно пропел Влад, запоздало распознав в жесте строчку «От души!». Тем временем Игорь Владимирович не придумал ничего оригинальнее, чем показать «И вперед» жестом Ленина (чем особенно вдохновил французов).       — Держись, Элизабет! — Влад явно посочувствовал несчастной Дольниковой, которой предстоит не одна совместная сцена с Балалаевым.       Резко из-за кулис выбегает Ванесян, протягивая Орлову три таблички. Игорь Владимирович расплывается в благодарной улыбке. Чтобы не портить сцену, матрос даже отдал воинское приветствие. Вверх взмывает новая табличка.       «Стоять, Ваня,       Как же к ней подступиться-то?»       Иван, шокированный появлением Ванесяна, на автомате пропел свои строки.       «И что тогда?» — на лице у Орлова появился неподдельный интерес.       — Ооо, — затянул Иван, почти привыкший к абсурду, творящемуся на сцене, — долговая яма.       В этот момент, якобы впечатленный судьбой Элизабет, Балалаев приложил табличку ко лбу. За кулисами вскрикнули все гримеры, писавшие таблички: краска еще не высохла.       — Здешний закон суров.       Отняв табличку ото лба, Орлов с облегчением показал последнюю табличку:       «Вот тут-то мы ее и спасем!»       Кирюхин непредусмотрительно посмотрел на Игоря Владимировича, на лбу которого красовались черные кляксы.       Оставшиеся четыре строчки, которые должны были петься дуэтом, просто не прозвучали по причине дикого хохота Ивана. Орлов недоумевающе уставился на него. Влад, корчась от смеха, несколько раз приложил руку ко лбу. До Балалаева стало что-то доходить. Он потрогал свой лоб и в ужасе увидел черную краску на пальцах. Беззвучный мат потонул в хохоте и аплодисментах. Актеры, желавшие поскорее закончить этот ужас, не дожидаясь последних нот фонограммы, уползали со сцены.       За следующие две арии зал несколько успокоился. Арию «Бог дал мне власть» прослушали даже с воодушевлением. И только непрекращающийся уже запах чеснока давал понять: еще не конец.       За кулисами Дольникова судорожно молилась на Ванесяна с табличками и Великому Богу Чесноку. Теона искренне готовилась к сцене, но все же чуть не упала с лестницы, когда увидела ожидающего ее Балалаева с табличками.       Все прошло по сценарию заговора. Игорь честно показывал залу таблички. Теона честно в одиночку пела. Зал честно привыкал.       Когда Орлову потребовалось подняться наверх, Елизавета мысленно перекрестилась. Балалаев в облегчением обнаружил следующие свои слова лежащими на декорации. Сценография летела к черту. Он делал шаг — поднимал табличку. Теона готовилась к ароматической атаке, если вдруг он подойдет слишком близко. Где-то снизу на все это подглядывал Ли, хихикая и искренне сочувствуя Теоне.       «Сердце бьется и сходит с ума» — на этой фразе Орлов подобрался так близко к Елизавете, что даже сквозь удушающий насморк почувствовал резкий запах чеснока. Резко отпрянул. Дольникова победно допела:       — Вот и чудесно! Вот и прекрасно! — и поспешила ретироваться, спотыкаясь об оставленные таблички, на другой конец декорации.       Таблички со словами «Как скажете, а я готов», «И с этим медлить мы не будем», «Нет слов, сударыня» сделать забыли. Их не было в песенном сценарии, поэтому пришлось отыгрывать.       Первая фраза ничем особо не отличалась от реплики «От души». На второй Орлов просто развел руками. На третьей Балалаев указал на свой рот и на нее.       Моряки выходили на сцену со вполне себе настоящей истерикой. Арию «Русские и поляки» привычно спел за всех Кирюхин. Композиция прошла без эксцессов (ну если не считать временно исчезнувшего со сцены Игоря Владимировича, который побежал за платочками, и снова целовавшего все, что движется, Радзивилла). Французы снова встали.       Гонец не стал стебаться над Маракулиным — все равно сделать это круче, чем Балалаев надо всей труппой и залом в придачу, у него не получилось бы. На радость всем, в том числе и залу, «Письмо Императрицы» прошло хорошо. К нежной сцене встречи Елизаветы и Алексея Теона тоже поняла, как с ним нужно петь. Вернее, что петь нужно ЗА него. Благодарный Балалаев всю сцену целовал ей руки. В финале встречи поднять его она не решилась, поэтому игриво протянув ручку, увела Игоря Владимировича за кулисы к платочкам. А сама побежала за дезинфектором, и переодеваться — ей предстояла «Присяга любви».       Самая романтичная ария уже с первой таблички Игоря Владимировича стала комической. Хотя надо отдать должное зрителям — они проникновенно читали и сочувствовали и Орлову, и Балалаеву. Даже вздрогнули, когда Елизавета вдруг пропела:       -Я люблю тебя, счастье мое, — пела она, думая не об Орлове, а о чесноке.       Следующей табличкой Балалаев чуть не ударил ее по голове. Отчего «И душа моя вся — тебе» прозвучало скорее с угрозой и ненавистью. Следующую табличку Игорь Владимирович поднимать не решился, и Теона пропела остаток арии самостоятельно. Но тут незадача — предстоял поцелуй. Но Орлов и сам не торопился целовать благоухающую княжну. И вместо поцелуя влюбленные, держась за руки, просто убежали со сцены.       Ария «Измена» больше была похожа на «Заговор» в его привычном исполнении. Доманский и Радзивилл смеялись как пьяные, балет потряхивало. Зрители хрюкали.       Орлов обреченно вышел на «Не спасти». К нему пулей подбежал отдохнувший и готовый на новые свершения Иван.       — Граф от матушки Императрицы нашей! — Балалаев явно переигрывая, жестом показал «Тише!». Влад хрюкнул.       — Спешная почта… — Орлов уже требовал, чтобы Иван продолжал говорить за него. Сам же принялся читать письмо с таким видом, будто первый раз его видел.       — Незамедлительно любой ценой в Петербург в цепях, — с видом «А не охренели ли вы, батюшка?» произнес чужие, но становящиеся родными слова Иван. — Как нельзя вовремя. Как раз завтра всем флотом присягаем, так сказать, наследнице. У нас все готово согласно вашему плану, а также предписанию Её Величества.       Орлов решительно замахал руками, демонстрируя отменяющийся план.       — Граф, как же так? Ни с того ни с сего,       Это так неожиданно! А что на флоте скажут? — тоскливо пропел Влад не то про ситуацию Орлова, не то про подставу с голосом Балалаева. Ли и Дольникова дружно прыснули, едва только выйдя на декорацию.       Одновременно с письмом Балалаев поднял привычную сегодня табличку:       «План этот мой, я меняю его,       Ваше дело служивое, ждите, что вам прикажут!»       — Но в Петербурге ведь нас не поймут! — Чевик с Тартаковским и Болониным в этот момент думали о том, что вот французы в зале их точно не понимают…       «К дьяволу все!!!!!!!!!!» — следующая реплика Орлова (к его удивлению тоже!) была неполной и написана красным. Одна из гримеров уже третий раз бегала в «Дом педагогической книги» за чернилами. На всякий захватила еще и три маркера.       — Ей от нас не удастся уйти! — Иван понимал, что больше табличек нет, а у Орлова еще ответная реплика.       Орлов тоже это знал. Потому вместо «Не уйти, не укрыть, не спасти» просто прижал к себе предыдущую «К дьяволу все!!!», философски уставился в зал и трижды шумно, в такт музыке, вздохнул. Французы прослезились. Кирюхин выдохнул: сейчас можно передохнуть, пока Ли и Дольникова будут работать как положено.       Не тут-то было. Носы у Доманского и Елизаветы не были заложены. И исходящий от обоих запах чеснока не позволял им приближаться больше, чем на три шага. Так и пели. Да еще и отворачивались друг от друга.       На сцену, стараясь, чтобы его не заметили, выполз Ванесян с новой порцией табличек. С обратной стороны на всех были стикеры «окрашено». Начиналось самое сложное в этой арии.       — Но ей все равно от нас не уйти, — чувствуя, как самая тревожная ария вслед за всем первым актом превращается в комедию, обреченно пропел Иван.       Орлов бодро вскинул табличку, чуть не попав по голове Владу:       «Себя погубить, её не спасти».       — Он только в себя слепо влюблен! — провопил Доманский, имея в виду явно не Орлова.       — Тебе ли судить, как пах… любит он, — чуть не сбилась Теона, отворачиваясь от благоухающего Сергея.       — Готова и цепь, и тесная клеть, — Кирюхин с трудом сдерживал смех.        «И царская месть, и верная смерть» — с каменным лицом, делая вид, будто не слышал оговорки Дольниковой, поднял следующую реплику Орлов.       — И грязная плеть, и злой конвой, — радуясь сценографии, по которой ему надо наконец уйти от не менее благоухающей княжны, бодро ответил Доманский.       — Мой милый, я здесь, всегда с тобой, — желая абсолютно противоположного, изо всех сил демонстрируя влюбленность, пропела Елизавета.       «Я не хочу, не могу без тебя!» — взметнулась табличка, и ей вторила Елизавета.       Кирюхин снова хрюкнул: после текста на табличке было нарисовано красное сердечко, в котором явно узнавалась помада.       «Счастье мое.       Радость моя» — гласила последняя для этой арии табличка. Все бы ничего, но гримеры уже ненавидели свои новые обязанности и потому развлекались. На табличке был смайлик со слезкой. Это увидел Доманский, а следом за ним и Иван.       — Его не спасти! — имея в виду явно сегодняшний спектакль, пропел Ли.       — Его не спасти, — согласился Кирюхин.       Теона решила принимать вещи так, как они идут, и покорно пела «Радость моя, Счастье моё». Орлов, воодушевленно махая табличкой, злобно обернулся на них. Сергей и Влад переглянулись и в порыве безумной страсти обнялись, хором затянув:       — В любовной ловушке бьется загнанный зверь,       Что остается теперь? Его схватить.       — Что остается теперь? — пропели все трое, знаменуя конец еще одной арии с Орловым.       Французы снова аплодировали стоя, смахивая слезу. Слезу смахнул и Кирюхин.       Доманский и Елизавета скрылись за кулисами. Балалаев, отбросив таблички, подошел к Владу и требовательно потряс его за плечо. Тот возмущенно повернулся.       — Все готово, я говорю. В лучшем виде, Граф. Отрепетировано все до минуты! Желаете взглянуть?       Игорь Владимирович вдохновенно махнул рукой, разрешая показать отрепетированный арест княжны.       — Братцы! — радостно, что хотя бы здесь Орлов не будет вмешиваться, прокричал Ваня. Балет вышел на сцену, с огромным энтузиазмом они начали танцевать, радуясь тому, что Орлов скрылся за платочками. Чевик за кулисами облегченно вздохнула со словами:       — Хоть что-то пройдет по сценографии.       — Это ненадолго… — за ее спиной обреченно вздохнула Асирян.       — Вы негодя-я-я-яй, — картинно бился головой о плечо Орлова Иван.       Из-за кулис в Кирюхина прилетела табличка с надписью:       «Ну, довольно!»       — Это уже лишнее! — яростно прошипела Чевик.       Ванесян снова подошел к Графу, протягивая новую порцию табличек. Зал привыкал, что этот чернявенький помогает Орлову говорить.       «Однако же, изрядный вышел фарс!»       — И он не получился бы без Вас! — многозначно закивал Кирюхин.       «А если дама завтра не придет?»       — Я в этом деле подражаю Вам… — Влад запоздало понял, что в руках у Игоря Владимировича совсем не та табличка. Но уже ничего не поделать.       «Умеешь ты морочить юных дам!»       — Я в этом деле подражаю Вам! — настырнее повторил Иван.       «В ней разум от любви давно оглох!» — за кулисами раздался злобный смех гримеров.       — В ней разум от любви давно оглох, — был вынужден согласиться Ваня. И засмеялся.       «Так это вся округа подтвердит?» — это явно был бунт гримеров и требование сверхурочных. Чевик поняла, что тексты надо внимательно читать перед тем, как отдавать их Ванесяну.       — Пожалуй, вся округа подтвердит, — с сомнением и ожиданием худшего ответил Влад.       «Предателей у нас на флоте нет?»       — Предателей у нас на флоте нет, — чувствуя себя попугаем, зло процедил Кирюхин. — На флоте нет предателей у нас, — имея в виду гримеров, с сарказмом продолжал петь Кирюхин. — Присягу мы давали только раз. Екатерине — больше никому. Тут наша честь и гордость на кону. А впрочем, Граф, скажу вам вот о чем. Да вам нет нужды присутствовать при сем и любоваться, как мои орлы красотку обувают в кандалы. Теперь без вас управимся мы, Граф, — понимая, что совсем не справятся, пропел Влад. — Вы свое дело сделали, я прав? — вопрос прозвучал крайне многозначительно. В глазах Балалаева читалась вселенская тоска. Ему предстояла сольная ария «Ради державы», которую даже супермен оперетты Кирюхин не смог бы спеть за него. У него оставались только проклятые таблички Ванесяна. Игорь Владимирович кивнул, как бы изображая свою реплику «Добро! Быть по сему!», и остался стоять на сцене в гордом одиночестве.       Всю следующую арию Балалаев исправно поднимал таблички, украдкой проверяя их последовательность. Что мог, дополнял красноречивыми жестами и мимикой, не забывая при этом рукавом смахивать сопли, потому что за платочками в этой арии отлучаться было нельзя. Балет, Дольникова, Кирюхин и Ли честно отрабатывали свою сценографию, надеясь хоть так добавить трагизма этой арии. Французы искренне переживали, хотя вообще не понимали, почему главный герой молчит.       — Это проявление русской толерантности к глухонемым? — спросили на французском у Тартаковского, который уже плакал. И совсем не от трагичности. И даже не от смеха.       — Я требую немедленно позвать графа Алексея Орлова! — произнесла княжна, в надежде, что Иван этого не сделает. Но тот в свою очередь подозрительно ухмыльнулся. Балалаев отшвырнул последнюю табличку и с ненавистью посмотрел в зал. Он понимал, что ему предстоит еще и второй акт, и искренне хотел, чтобы его на самом деле арестовали. Идея поменяться с Дольниковой ролями уже не казалась такой абсурдной. В конце концов, платье во втором акте было без корсета.       — Алеша-а-а-а!       Схватив ненавистные таблички, Балалаев бросился за кулисы к заветным платочкам.