Сложнее, чем в песнях

Как там пелось в той глупой бессмысленной песне? «Холодная любовь — всё, что мне нужно. Она заставляет чувствовать себя лучше». Ну и пошлость! Безвкусица с лёгким музыкальным мотивчиком. Если бы и жизнь скакала по таким же простым нотам, как бы банально было… и как скучно. Джеймисон долгое время наблюдал за Мэй в короткие встречи команды и не мог поверить: неужели могут существовать такие холодные люди? Не жестокие, потому что те испытывают жгучую смесь эмоций, не безжалостные, потому что такие люди выкидывают часть себя и пустеют изнутри, не высокомерные… А именно холодные. Джеймисон смотрел на это милое личико, казавшееся по-детски невинным, с блестевшими интересом к миру глазами цвета тёмного шоколада и поддавался изумлению: ну где такое невинное существо позаимствовало такой характер? Приветливость Мэй не могла обмануть его. Будучи дружелюбной и милой с теми, кто ей нравился, она сохраняла отстранённость к их личностям и жизням. Поддерживала дистанцию с коллегами. Едва ли у этой холодной леди вообще могли появиться друзья. А с теми, кто вселял в Мэй негодование, она вела себя ещё отчуждённее. С её розовеньких девичьих губ могли срываться горячие осуждения, но внутри всё было мертво. И сами люди, попавшие в чёрный список, были мертвы для неё. Мэй радовалась и печалилась вместе со всеми, но быстро замолкала в приливе скромности. Вроде бы типичная заучка, но уж больно миловидная и хорошенькая в своей неловкой непосредственности. Мэй уже и сама, должно быть, не замечала, что, даже улыбаясь и восторгаясь, она невольно покрывала часть эмоций инеем. Неизвестно зачем. Возможно, подсознательно пыталась отгородиться от мира, боялась разбросать всю себя на окружающих. Зато Джеймисон всё видел и подмечал в ней. И вот эта воздвигаемая между собой и другими стена и злила его больше всего на свете. К ней было не подступиться! Не проскочить обольстительным змеем в душу, покрытую полупрозрачной коркой. Вся такая правильная и ответственная, эта девчонка быстрее вышла бы замуж за работу, чем растопила хотя бы для кого-то своё заиндевевшее сердце. Но хватит каламбуров. Они такие же пошлые, как и глупые песни. На самом деле, Джеймисона злило даже не это. Когда эта равнодушная леди, чьи глаза начинали блестеть восторгом лишь при виде декораций не исследованной ею местности, сердито обрывала его, Джеймисона, внутри поднималась буря. Неудержимый ураган, готовый налететь на осадившего его смельчака, и… Утихала в ту же секунду, как хозяин натыкался на холодный взгляд девушки. Одним сдвигом бровей к переносице Мэй необъяснимым образом укрощала зверя внутри него. И странная послушность и смиренность такого пылкого и неугомонного нрава поражала Джеймисона. И злила. Он ненавидел Мэй за её неосознанное умение. И чем рьянее полыхала ненависть, тем сильнее он её хотел. Это было невыносимое чувство! Разбитной заводила вдруг обнаруживал себя неспособным не то что колко ответить милашке, но и как-то грубо пошутить в её присутствии. Своими неодобрительными вздохами или спокойными взглядами она подавляла его агрессию. Невинными притворствами, что не видит его намёков, сводила целенаправленный подкат к дурачеству или ситуации, в которой люди говорят на одном языке, но всё равно не понимают друг друга. И неловко себя ощущает тот, кто начал игру в намёки, то есть всегда Джеймисон. — Странно, что пар ещё идёт, — принимая стаканчик с кофе из рук Мэй, брякнул парень. — Я думал, пока ты донесёшь, он заледенеет. — Можешь не пить, — был равнодушный ответ. Мэй даже не посмотрела на него, отчего хотелось раздавить чёртов стаканчик в кулаке, представляя, что хватает её за волосы, валит на землю эту маленькую бесчувственную… Джеймисон пожалел, что увлёкся представлениями, когда кофе обжёг настоящую руку, и отшвырнул стакан с воплями. Зато внезапно удостоился взгляда из-под густых ресниц. Ему показалось, что он успел уловить едва заметный огонёк… Да нет, какой там симпатии, скорее, любопытства. Непревзойдённое равнодушие Мэй то урезонивало, то распаляло и без того буйную натуру Джеймисона. Он и сам до конца не знал, чего желал больше: выиграть безумную партию, привязав её к себе, пробиться через стену, просто взять… Это всё больше походило на тайную зависимость, с каждой встречей перераставшую в одержимость. Хотелось рвать волосы от злости и бессилия. Спасали только редкие задания, в которых интересы неприступного климатолога и нанимателей Джеймисона расходились. Оставляя Мэй и её товарищей с носом, парень испытывал непередаваемое удовольствие и злорадство. Но это чувство не насыщало его. А потом он и вовсе начинал сомневаться, что эти маленькие победы хоть что-то значат, особенно когда на встречах в коллективе Мэй одаривала его тяжёлым взглядом и качала тёмненькой головкой. — Давно пора порвать с преступным прошлым, — говорила она с плохо скрываемым презрением в голосе. — Мне показалось, ты вроде стал сдержаннее. — И кто же возьмётся за воспитание моей морали? Можешь попробовать ты, кандидатов всё равно пока нет, — Джеймисон растянул губы в улыбке. — Не горю желанием. Конечно, не горит, ведь натура ледяная. Ах, какая ледяная… Мысли о Мэй были особенными. Они складывались из слияния размышлений о загадочном характере девушки, половых инстинктов и необъяснимой трусости отдельных представлений. Думать о ней было скорее даже неприятно, но внутри Джеймисона сама собой загоралась невидимая лампочка: обрати внимание, вот о ней надо потом порассуждать отдельно, кропотливо взвесить своё поведение… Он почему-то вообще крайне осторожно подбирал фразы в беседах с Мэй, словно те осязаемо могли причинить непоправимый ущерб им обоим. И это также задевало его гордость. И негде было выплеснуть страсть и злобу, стачивавших любителя взрывов изнутри. Разве что в любимом хобби. Хотя для кого придуманы эти неправильные определения? То была не любовь и даже не страсть, не желание и не азарт. Это болезненное импульсивное чувство содержало в себе сотни оттенков разных эмоций, и все они смешивались во взрывоопасный коктейль. О таком в песнях не пишут и петь не умеют. Но если происходит смещение полей, оно ведь должно работать в обе стороны, разве нет? То, что горит, потухнет лишь тогда, когда запылает неподверженное горению. Джеймисон пробовал подступать с разных сторон. Искал отправные точки, подковыривал болячки, аккуратно тыкал фразами в выставляемые барьеры. Он не бился наугад, а искал конкретное — что-то небывалое, почти мифическое, что заставило бы иней растаять. Это не могла быть работа, потому что в разговорах о ней Мэй всегда едва заметно очерчивала границы. И не путешествия, о которых она могла говорить до упаду, но при этом опутывала себя в сохраняющий кокон отстранённости. Не восторг. И не радость. И не печаль. И не смущение, покрывавшее щёки раскалённым румянцем, когда Джеймисон эксперимента ради затрагивал тему запретного. И не гнев. И не любовь. И не умиление. Любые эмоции и чувства эта невыносимая девчонка, так или иначе, обсыпала снегом. И никогда — искрами настоящего огня. Однако такого чувства… попросту не находилось. Джеймисон мысленно восклицал, что не бывает таких людей! Ну, не должны такие рождаться! Что за превратности природы… В пору опустить руки. — Нам надо с тобой подраться, чтобы снять напряжение между нами, — предложил Джеймисон, выхватывая из-под пальцев Мэй какую-то бумагу. — Или потрахаться. Но второе тебя не устроит. Если я не могу тебя поцеловать, то хоть по лицу проедусь. — Ты пьян что ли? — пытаясь вернуть утраченное, воскликнула девушка. — Если Уинстон узнает, что ты пил… — Если виновный невиновен, то и ловить его не с чем. Мэй оставила попытки вернуть бумагу, решив не вестись на провокацию, и отвернулась. У Джеймисона всё загорелось внутри. Она даже сердиться по-настоящему не умела! Уступала, уходила в строну, чтобы не заступать за черту, за которую он уже отчаялся её вытаскивать! Но в этот раз холода в ней оказалось недостаточно, или у Джеймисона уже выработался иммунитет. Именно поэтому в затылок Мэй прилетела картонная коробка, сопровождаемая смешком. — Как по-взрослому! — она поправила съехавшие на кончик носа очки, чтобы в следующую секунду обнаружить вырванную из гранаты чеку. — Ты что творишь?! — Эм… не знаю. Джеймисон зашвырнул гранату куда-то вглубь комнаты. Он же безумный подрывник, хоть справочку от психиатра бери, а это многое разрешает ему. Стол с экспериментальными образцами, бумагами и микроскопом разлетелся на куски, заставляя датчики пожара среагировать на дым. Мэй прикрыла рот ладошкой и тут же схватила свою смешную пушечку с синей жидкостью. Но не для драки, а для того лишь, чтобы обезопасить себя от дальнейших действий Джеймисона. Возвести ледяную стену. Очередную, как будто того, что она уже настроила в душе, недостаточно! Реакция Мэй была благоразумной, но это ещё сильнее взбесило Джеймисона. Он потянулся ко второй гранате, когда заметил дёрнувшуюся руку девушки. И по привычке втянул шею в плечи, закрыв лоб стальным протезом. Ледышка разбилась об искусственную ладонь. Это было внезапно и… убийственно. — Ой, я случайно, — пискнула Мэй, округляя глаза. Она на самом деле испугалась. — В голову? — прошипел Джеймисон, убирая руку. — Так, значит? Его лицо исказила гримаса ярости, вынуждавшая людей покрываться холодным потом. Мэй вздохнула, но не попятилась и не вскинула предостерегающе оружие. — Это дурная привычка. Реакция тела, — она примирительно выставила ладонь, а руку с пушкой опустила. — Давай замнём это, ладно? И снова это ледяное спокойствие, отрезвлявшее Джеймисона каждый раз, когда он готов был сорваться. Усмирявшее, подавлявшее. Но разве можно позволить вернуться на исходные позиции? Отмотать время вспять и замкнуться в привычных схемах поведения? Стремительно — настолько, что секундная стрелка не успела переползти на следующую цифру, — Джеймисон рванул к Мэй, выбил оружие и впечатал её спиной в стену, сжав горло стальной рукой. Он ненавидел её в этот момент, но не настолько, чтобы убить. Их лица оказались интимно близко друг к другу, так что парень улавливал запах её духов. Жар ударил в голову. Будь на месте этой холодной леди одна из его шлюх, Джеймисон уже бесцеремонно срывал бы с неё одежду. Может, он рискнул бы и сейчас, но… Мэй была изумлена, но не напугана. Она вцепилась в сжимавшую горло руку, а вторую успокаивающе положила на грудь парня. И всё так размеренно, последовательно, как будто всю жизнь только тем и занималась, что усмиряла буйных психов. Джеймисону хотелось застонать. Он и тут ничего не мог противопоставить её спокойствию, и агрессия в который раз стала утихать. Зверь уползал в нору зализывать раны. Ощущая возвращение почвы под ногами, Джеймисон предпринял последнюю попытку разжечь то несуществующее чувство, которое с неугомонностью первооткрывателя искал целые месяцы. Он переместил руку на затылок девушки и припал к её губам, пытаясь пробиться сквозь зажатые зубы. Придвинулся ещё ближе, чтобы чувствовать её тело, все изгибы и выпуклости. Разум улетел куда-то в невиданные края, и Джеймисон чувствовал, что не способен и не желает останавливаться. Он впился в Мэй с жадностью умиравшего от засухи, которого мучили слишком долго, и теперь он никак не может насытиться. Вторую руку он просунул под вязаную кофту и опустил на талию, дёргая девушку на себя. Тепло её тела сводило с ума, и перестало хватать воздуха. Эта была невыносимо долгая минута с накалом каких-то диких впечатлений. Джеймисону страшно хотелось что-нибудь взорвать. А ещё хотелось быть чувственным и жестоким, кавалером и насильником, распалиться сильнее и успокоиться… Не сразу до него дошло, что что-то не так. Он с самого начала ожидал сопротивления, криков, пощёчины и выпрашиваемой драки. О, если бы Мэй просто толкнула его, просто прикрикнула, крышу сорвало бы окончательно. Джеймисон ждал этого. И… не замечал сопротивлений. Это можно было бы интерпретировать как победу, если бы не одно значимое «но»: участия Мэй тоже не проявляла. Она стояла неподвижной куклой, хотя при этом напряжённой каждой мышцей. Девушка была далеко не такой слабой, как могло бы показаться, и Джеймисон был в курсе этого. Она стиснула зубы и не пускала его в рот. Обе руки упёрла ему в грудь, но давила так слабо и лениво, будто вообще забывала прикладывать усилия. Мэй просто ждала, пока ему надоест. И эта стратегия неожиданно сработала. Вместо сброшенных рамок Джеймисон с ужасом обнаружил, что целовать глыбу ему не только неприятно — вообще не хочется. С ужасом осознал, что он не в состоянии продраться через эту стену. Поведи Мэй себя иначе, и результат был бы другим, однако… Джеймисон отшатнулся, как если бы его на самом деле ударили. Вытер губы тыльной стороной кисти, презрительно щурясь. Ну и ладно. Она всё равно не забудет этот момент. А отомстить он ей всегда успеет. Мэй выглядела немного потрёпанной. Её причёску Джеймисон незаметно для себя разрушил, и девушка машинально подняла руку, чтобы убрать упавшие на очки пряди. На парня она не смотрела, пряча взгляд под опущенными ресницами. Легонько надавив на грудь Джеймисона, она заставила его отойти ещё на полшага. И ощутимо расслабилась, чуть опустив плечи. Парень и рад бы показать ей, что она ошибается и ничего ещё не кончено, да огонь уже потух. Он перегорел. — Я поняла тебя… — выдохнула Мэй и, помешкав, всё же взглянула в его лицо. И в эту секунду Джеймисон с недоверием узрел, как горят её глаза. Несмотря на ледяной душ, которым девушка только что окатила его (или благодаря ему), она не смогла скрыть зарождавшийся крохотный огонёк в душе. В морозной пещере стало ощутимо светлее и теплее. О, Джеймисон многое отдал бы, чтобы продлить этот момент проникновения жара в холодное сердце. Растянул бы его на пару вечностей, дабы содрогаться от удовольствия лицезреть свою маленькую победу. Теперь парень был убеждён окончательно, что она навсегда запомнит случившееся. Джеймисон не сдержал идиотской улыбки. Он весь светился от гордости и где-то глубоко внутри осознавал, что своим поступком он не просто исполнил прихоть, а добился чего-то значительного. Если бы рядом очутился их странный товарищ-монах, он бы сказал, что в ту минуту произошло рождение баланса. Однако Джеймисону было не до таких тонких материй.