Василисе снился сон.
Сначала она видела только ее спину в тихом библиотечном лабиринте.
Неубранные длинные пепельные волосы до самого пояса плескались на ходу. Она была как единственное пятно света в черном мире, и Василиса бежала за ней со всех ног.
— Разумовский… — она вдруг обернулась, так, что показался кончик носа и маленькая улыбка грустного рта. — Скажи, я красивая?
— Да.
— И я нравлюсь тебе, — это был не вопрос – Василиса догадалась, но он понял по-другому.
— Того, что я сейчас здесь, недостаточно для подтверждения?
Его усмешку как будто пламя подсвечивало. Далекий свет, падающий точно с потолка, лился на них, густой и теплый, как жидкий мед. Их голоса звучали глухо, как из-под воды, то приближаясь, то отдаляясь. Иногда Василиса видела только их руки. Видела, как тени лениво порхали по корешкам книг на стеллажах, скрывающих их от внешнего мира, а потом две фигуры неожиданно проявлялись совсем рядом.
— Не то, — Наталья помотала головой. — В физическом смысле. — Она подошла ближе. — Ты считаешь, я красивая?
Она вопросительно глядела на небрежно привалившегося плечом к книжному шкафу Андрея. Провела по ключицам руками, затем повернулась к нему спиной, коротко оглянувшись через плечо и убрав со спины волосы. Разумовский сглотнул и выпрямился. А Наталья продолжала говорить:
— У меня грудь плоская, — она снова повернулась к нему и посмотрела на себя сверху вниз, сминая руками волосы. — И вся я слишком худая – ребра торчат… Пятки, пальцы такие странные… и родинки… ты бы хотел, чтобы я белилась? — Наталья склонила голову на бок. — Или носила русские платья? Ты бы хотел?
Андрей недоверчиво прищурился, помотал головой и приблизился.
— Что за вопросы? Какие ребра, какие пальцы?
Наталья обняла себя руками, коротко посмотрела на него и отвернулась, втянув воздух через нос. Он снова усмехнулся и потер шею.
— С каких пор тебя стало заботить чужое мнение?
Она мотнула головой и попыталась шагнуть в сторону, но Андрей поймал ее и развернул к себе лицом.
— Если бы я не была женой наследника… — она бессознательно принялась дергать себя за волосы. — Я бы интересовала тебя? Как женщина?
Пару мгновений он смотрел на нее, тонко улыбаясь ямочками и щуря небесно-голубые глаза, а потом фыркнул носом.
— Ты сама… Честно, не могу сказать. Но, как только что мы выясняли, и твоя грудь, и твои родинки, и особенно пятки меня очень даже интересовали бы.
Наталья хотела было разозлиться на него, но увидела, как брызжут весельем его глаза, и засмеялась.
— И вообще, с чего ты взяла, что меня не интересует платоническая любовь? Стихи, цветы, прогулки под луной, — Андрей шмыгнул носом, свел брови и добавил совершенно другим тоном: — доверие.
Она покачала головой.
— И ты мне доверяешь? Даже зная, как я каждый день обхожусь с твоим лучшим другом?
— Можно подумать, я сам обхожусь с ним иначе, — Василиса увидела, как уголок его рта иронично выгнулся вниз. — Все это не имеет значения. Ты – моя.
Наталья удержала его за плечи и не дала отвлечься.
— А что ты скажешь, если когда-нибудь я задушу его ночью парой чулок? Нет, лучше шарфом, его любимым!
— Наташа! — не то укоризненно, не то в шутку покачал головой Разумовский.
Она провела пальцами по губам – только сейчас Василиса заметила, что они все были искусаны, – и вдруг громко хохотнула. Василиса даже слегка испугалась, так это было неожиданно. Впрочем, кажется, Андрей испугался тоже.
— Ты знаешь, так странно! Я… я… Если он вдруг умрет, я совсем ничего не почувствую, — она посмотрела на него огромными, страшными глазами. — Представляешь? Совсем ничего! Да, если он умрет в неподходящий момент, все мои мечты рухнут и я превращусь в злобную, сварливую монашку, но ничего не будет. Я только возненавижу его еще больше, потому что он даже сдохнуть нормально не может! Ты мне веришь? Веришь? Черт, если бы здесь была его мамаша, она сказала бы, что всегда знала, какая я бесчувственная дрянь! — Наталья хохотнула еще раз, задумчиво глядя куда-то в пол, а потом вдруг громко порывисто расхохоталась и закрыла лицо ладонями.
— Ты меня понимаешь, да? — она продолжала смеяться, как помешанная, хотя из глаз уже вовсю катились слезы. — Понимаешь, каково это – быть таким жестоким и бессердечным, тебе ведь было плевать, когда ты… ну, поимел меня перед свадьбой! Боже, какая же ты дрянь, Разумовский! И я! Какие мы оба! — и она снова зашлась хохотом. — И как нас земля только носит, ты посмотри на нас… — она громко икнула.
Андрей не выдержал, схватил ее и коротко, но резко встряхнул.
— Все, Наташа, хватит! Успокойся! Я никогда не оставлю тебя, каких бы глупостей ты ни натворила! Ты слышишь меня? Ты просто загнала себя! Загнала, слышишь?!
Наталья испуганно всхлипнула, уставившись сквозь пелену волос и слез на Андрея огромными, как пуговицы, глазами. А Василиса смотрела на нее без возможности оторваться, следила за каждым изменением в лице, видела, как ее бурная истерика истощалась. Наталья зажмурилась и заплакала, как маленькая, вцепившись в его руки.
— Помоги мне, André, — прошептала она. — Пожалуйста, помоги. Я устала. Я так устала от всего этого. Я не могу так больше, не хочу обо всем этом думать… я хочу забыть. Помоги мне это забыть, я прошу тебя. Я этого не выдержу.
Ее слова превратились в шепот, в котором можно было различить только слово «забыть».
Василиса поняла, что Андрей растерялся. Вид у Натальи был такой, будто еще немного – и она тронется: губы дрожат, вся трясется. Убедить ее словами было невозможно, да и все слова в этой ситуации были бесполезными, поэтому он принял единственное, как ему казалось, верное решение – нашел ее соленые губы, прижался к ним и не отпускал до тех пор, пока они не ожили ему навстречу и пока натянутая как струна Наталья не расслабилась. Он ждал, когда она сама отстранится, но Наталья не только не отстранялась, а наоборот, распалялась все больше и больше, беспорядочно хватала, царапала, сжимала руками, обхватывала ногами, льнула к нему всем телом и так нетерпеливо изгибалась, что у Андрея не хватило сил прервать процесс, пусть и момент был не совсем подходящим.
Стол скрипнул, когда он навалился на него, Наталья ахнула, у нее вырвался тихий стон. Разумовский вцепился в края стола, она провела ногтями по его плечам, груди, животу, сверкая глазами и жадно глядя на Андрея, пока он с нарастающей скоростью возил ее вперед-назад по скрипящей столешнице. Ее губы были искусаны, волосы безнадежно растрепались.
Василиса стояла в тени книжного шкафа и смущенно наблюдала за происходящим. Она не могла двинуться с места. В какой-то момент Наталья посмотрела прямо на нее, словно знала, что здесь есть третье лицо, и Василисе захотелось раствориться в воздухе как никогда в жизни, но она все продолжала стоять не в силах отвести от нее взгляда. Мир вокруг плыл и мазался – картинка фокусировались только на ее глазах. Они были такими синими, что в них было больно смотреть. Она вглядывалась в василисино лицо так же, как смотрела на Разумовского, – жадно и немного беспомощно, а в ее зрачках… в ее зрачках, как будто пряталось нечто большее: лицо… фигура… зеркало, выступающее откуда-то из глубины…
Она была некрасива, в классическом понимании. И это было незаметно. Нос аккуратный, но формы неправильной, небольшой грустный рот и темно-синие глаза, ярко выделяющиеся на бледном лице, как два цветка аконита. Казалось, она хронически больна лихорадкой: мерцающее россыпью драгоценной пыли платье почти насквозь пропускало свет и открывало хрупкие костлявые плечи и худые руки с костистыми запястьями, на которых совершенно неуместными массивами белели жемчуга, ее смягчал лишь чуть округлый живот; щеки ее то и дело вспыхивали багрянцем, спина, как будто сломленная непосильным грузом, сутулилась. Она была так не по моде худа, что Василиса боялась, что тоненькая шея не выдержит пышного облака чернильно-пепельных волос, убранных в высокую тяжелую прическу – лишь пара закрученных прядей, становящихся все рыжей и рыжей к низу, спускалась к остро очерченным, как у мальчика-подростка, ключицам. А когда принцесса повернулась и посмотрела ей прямо в глаза, она еле удержалась себя от предательской дрожи. Ее взгляд, прямой и бесстрашный, выдавал нрав, закаленный вспышками внутренней злобы и вечным разочарованием.
Эту женщину можно было передать одной ломаной черной линией. Столько углов в ней было.
Но, черт возьми, она была прекрасна.
— Василиса?!
Она вскинулась так, словно кто-то с размаху залепил ей пощечину. Перед глазами стояла тонкая фигура принцессы, а в голове снова и снова повторялось гребанное: «Если он вдруг умрет, я совсем ничего не почувствую», «Если он вдруг умрет, я совсем ничего не почувствую…». И только секунд через двадцать она поняла, что все это ей просто приснилось.
Это был сон.
— Мы уже подъезжаем, сестра. Вы же не хотите, чтобы ваше лицо на балу было опухшим?
Сон…
Василиса дотронулась до щек холодными ладонями. Лицо горело. Черт, оно так горело, как будто ее не в карете качало, а в огромном раскаленном котле. Но тут она вдруг увидела два темно-синих глаза и вскочила как подорванная. Круглое зеркальце с инкрустацией из рубинов шлепнулось на пол с ее колен, и Василиса облегченно выдохнула, поняв, как глупо испугалась саму себя. Она стекла обратно на диванчик под разозленный взгляд Дейлы и резкий взмах ее веера.
— С вами все в порядке, мисс Василиса? — Диана подняла зеркало и отдала хозяйке. Прохлада ее пальцев и свежесть дыхания действовали расслабляюще. Кожа на ладони чувствовала каждую буковку, выцарапанную на крышке. Казалось, разожми она руку, увидит там корявую, но такую необходимую надпись, вытатуированную или сложенную нитями шрамов.
— Конечно, с ней все в порядке! — за младшую сестру ответила Дейла, обдувая свою роскошную, увешанную драгоценностями шею веером. — Юная мисс, очевидно, так и не осознала, в какое неловкое положение нас ставит ее выходка, если позволила себя вздремнуть!
Василиса отлично понимала, о чем она: они бессовестно опаздывали. Ее сиятельство виконтесса Пикфорд, выпячивая немаленькие губы, изволили напомнить ей об этом уже раз тридцать с того момента, как они покинули постоялый двор. Сестренка села на своего любимого конька, и у Василисы честно не хватало ни воображения, ни желания, чтобы ее заткнуть. Но в этот раз Дейла замолчала сама собой.
Карета плавно качнулась на рессорах и наконец-то остановилась окончательно.
Они прибыли на место. Вместо обшарпанного уюта провинциальных городков за окнами уже вовсю переливалась и мерцала рогатка великолепного замка Виндзор.
Дверца кареты открылась, и все увидели пажа в королевской ливрее со львом.
— Добро пожаловать в Дувр, — проговорил он и склонился в поклоне перед лакированной туфлей Мандигора, показавшейся на подножке. Управляющий вылезал первым, чтобы помочь дамам.
Последние кареты подъезжали к парку, двумя полукольцами охватывающему древний замок слева и справа от дорожки, и всюду слышались только утонченно-вежливые приветствия, пожелания удачного дебюта дочерям и холодное хлопанье дверей карет.
— Хоть одна выходка с твоей стороны и… — значительно прошипела напоследок Дейла, поправляя на Василиса отцовский кулон. Красные пухлые губы виконтессы уже застыли в ледяной светской улыбке. — Я не понимаю, почему я вообще должна просить тебя изображать счастье там, где любая другая на твоем месте визжала бы от восторга.
Василиса покорно позволяла ей тянуть цепочку на своей шее, как будто эта была уздечка лошади. Огромное пространство вокруг ошеломляло и оглушало ее. Людей было еще больше, чем она могла вообразить, и все они будут смотреть на нее, сжимая бокалы, веера и монокли, и одинаково умиляться, когда герцог наденет ей на палец помолвочное кольцо…
— Ты когда-нибудь любила, сестра?
Дейла посмотрела на нее, как на умалишенную.
— Какое это имеет значение! Ступай, а я улажу все последствия нашего retard
(опоздание (франц.)).
С этими словами она буквально затолкнула младшую сестру в комнату для дебютанток и вплыла в празднично сверкающий холл.
— Миссис Пикфорд!
— О, Элена! Какая приятная неожиданность!
Веселая струйка праздничной музыки и светской болтовни втекла в комнату вслед за Василисой и тут же была прервана захлопнувшейся за ее спиной дверью.
Незамужним девушкам на выданье вместе с прислугой отвели большую спальню в левом крыле. Прежняя Василиса наверняка бы ощутила некоторый страх от перспективы остаться совершенно одной в незнакомом месте – сейчас же она не испытывала ничего. Она не испытала ничего и тогда, когда около двадцати пар глаз впились в нее, как будто она была ценным музейным экспонатом. С трудом сдерживающие свое возбуждение юные леди, словно канарейки в клетке, были заперты в этой комнате до того заветного часа, когда в сопровождении своих патронесс должны будут спуститься в бальный зал. Неудивительно, что каждая новая входящая девушка тут же становилась предметом их чересчур пристального внимания – и как новое лицо, и как возможная соперница.
Василисе никогда не приходилось делить комнату ни с кем, кроме Захарры, а также наблюдать суматоху перед балом. То ли Захарра не умела доставлять неудобств, то ли эта спальня была слишком мала, но она впервые видела такие невероятно нервозные, близкие к состоянию паники приготовления. Даже спертый воздух в комнате стал, казалось, совсем тягучим от напряжения, исходящего от девушек и их служанок в последний час перед их светским дебютом. Наверное, потому остатки волнения, преследовавшего Василису всю дорогу, совсем отступили, позволив ей забыть о том, что ей уготовано совсем не то, что каждой присутствующей здесь дебютантке.
Вокруг постоянно толкались, кричали, недовольно визжали, раздавали щипки нерасторопным горничным. То и дело до ее носа доносился ужасный запах горелых волос, когда какая-нибудь служанка, эта самоучка парикмахерского дела, прижигала раскаленными до красна щипцами локон своей хозяйки.
Диана, сумевшая в первые же полминуты запихнуть кофр в угол спальни и тем самым соорудившая им отдельное место для сборов, умело заслоняла Василису своей спиной от пинков и толчков метавшихся вокруг надушенных причесанных смерчей.
— Не утруждайся так. Ели мне прилетит несколько раз, синяками никого не напугаю, — попыталась пошутить Василиса, пока Диана натягивала на нее то самое, слишком белое и слишком тонкое, платье. Служанка опустила глаза к полу. Внезапные фамильярные высказывания госпожи не то что бы сильно пугали ее – скорее, ставили перед вопросом, как должно на них реагировать.
— Точно не хочешь взглянуть на себя? — спросила Диана, заканчивая вплетать жемчуга в рыжие волосы.
Василиса чуть повела головой и улыбнулась:
— Не стоит. Я и так знаю, что ты здесь лучший парикмахер, Диана.
Она правда знала это, ровно как знала и то, что увидит в зеркале.
Нет, не свою мать, боявшуюся сказать мужу и слово наперекор.
Болезненно-бледное лицо с печальной линией рта, тонкую фигуру в обрамлении просвечивающегося, как сетка-паутинка, платья.
Росчерки лихорадки на скулах, невыносимую тяжесть синих глаз, полных бесконечного разочарования.
Худые кисти рук и невинный жемчуг – много-много жуткого свадебного жемчуга.
Я красивая?..
— Les filles, les filles!..
(девочки, девочки (франц.))
В отличие от других она была еще не готова, когда миссис Шеллинг, самая достопочтимая патронесса во всей Англии и кошмарный сон любой дебютантки, распахнула их клетку и высвободила наружу спрятанную здесь стайку райских птичек, всех шуршащих, волнительно-мечтательных и таких конфетно-миленьких, что, казалось, глаза засахарятся при одном взгляде в их сторону. К счастью, за утянутыми корсетами спинами госпожа Шеллинг не разглядела еще не прибранную Василису и быстренько вытянула из спальни весь столпившийся маскарад, оставив Василису с Дианой в почти счастливом одиночестве.
— Еще пару минут, мисс, всего пару минут! — тараторила малышка Фрезер, укладывая на голове хозяйки последние локоны.
— Не торопись. О помолвке объявят ближе к полуночи, мы никуда не опаздываем, — говорила Василиса. — Все прекрасно.
Но Диана все равно продолжала суетиться, как могла, и, только Василиса вышла за дверь, поняла, что делала она это не напрасно. Холл был абсолютно пуст. Легкий холодок пробежал по позвоночнику при мысли о том, что она не имеет ровным счетом никакого представления, куда ей нужно идти, в какой вообще стороне находится бальный зал. Какое-то время Василиса без всякого выражения смотрела на развилку коридоров перед собой, потом закрыла глаза рукой и рассмеялась.
Сама судьба смеялась над ней, не иначе.
А значит ли это, что все происходящее сейчас, а в сущности и вся ее жизнь – не более, чем нелепая ошибка?..
Она чуть прикусила губу.
Музыка, казалось, доносилась откуда-то из-за правой стены, и Василиса избрала лучшую в такой ситуации тактику – идти по правому рукаву, с каждым разом выбирая правый поворот. Ее слепые блуждания не могли продлиться долго: рано или поздно какой-нибудь слуга наткнется на нее в коридоре и с радостью укажет нужный путь несчастной заплутавшей леди. О реакции родственников, которые не обнаружат ее в сверкающей нарядной толпе дебютанток, она почему-то совсем не думала. Василиса шла на с каждой секундой все больше и больше расслаивающееся по потрескивающему полумраку музыкальное эхо, а слушала лишь стук собственного сердца, пока внезапно не встала как вкопанная, пригвожденная к месту непонятно откуда взявшимся голосом:
—…сколько мы не виделись? Лет пять-шесть? Как здоровье моей племянницы?
Голос шел из-за рыцарских доспехов, за которыми обнаружилось старинное слуховое окно, призванное некогда раскрывать хозяевам замка все секреты его обитателей.
— Она в прекрасном здравии. У вашего величества, полагаю, есть какие-то соображения на ее счет? Я вижу, что за эти пять или шесть лет вы совсем не изменились. Ваш сын на смертном одре в Лондоне – вы здесь, в поисках того, кем бы можно было его заменить.
Второй голос, несмотря на слабое, приглушенное звучание, почти убивавшее в нем всю эмоциональную окраску, был намного моложе первого, а когда до нее дошел смысл этих дерзких слов, по телу Василисы прокатилась внезапная дрожь. Герцог! Ее жених. Будущий принц Уэльский.
Она почти вжалась в слуховое окошко.
— Не вам жаловаться на постоянство человеческого характера, мой мальчик, — первый голос, голос короля, наполнился ощутимым смешком. — Был волчонок, станет волк, верно же? Но и вы должны понимать, что отчаянные времена требуют отчаянных мер. Я уже не молод, а малейшее промедление в вопросе престолонаследия в той ситуации, в какой находимся мы сейчас, может лишить Англию государственности. На сантименты нет времени.
— Я не понимаю, сир… Я? Это противоречит закону столетней давности. Потомки леди Генриетты лишены права престолонаследия, тем более такие потомки, как я. Парламент никогда не согласится на подобное.
— Парламент с радостью примет вас вначале как наследника, потом как короля, стоит только вам женится на дочери премьер-министра. Думаю, с переходом в англиканство проблем и не может возникнуть, если вы, конечно, неожиданно не ударились в религию за годы нашей разлуки.
Василиса поняла, что какое-то время совсем не дышала.
Значит, ее отец уже добился своего, раз сам король называет его премьером?..
— Не знал, что у Гренвиля есть дочь на выданье, — тем временем протянул герцог. — Впрочем, это не меняет дела. Я не женюсь на ней.
Стоило этому голосу произнести последнюю фразу, Василису вдруг неожиданно для нее самой болезненно кольнуло женское самолюбие.
— Как, позволь спросить… не женишься? Помолвка уже назначена, ваша светлость. Помолвка назначена на сегодня. По мне, человек, находящийся в вашем положении, не может быть против.
— Но я против. Может я не хочу? Может я выбрал сам, ваше величество? Вы ранее заметили, что я уже достаточно большой мальчик. Разве большие мальчики обычно выбирают несамостоятельно?
— Что значит «хочу»? Что значит «выбрал»? Большие мальчики обычно понимают, что династия не строится на пустом месте, а брак «по любви» – это пошлость и удел мещан. На весах стоит будущее нашей страны и ваша, с позволения сказать, нелепая влюбленность. Глупо даже спрашивать, какая чаша перевесит.
— Я не единственный наследник в очереди, ваше величество. То, что вы остановили свой выбор на мне, не может не льстить, но… чем он продиктован? Мои права на трон сомнительны так же, как и те условия, при которых я их получаю.
— Кто она, эта ваша девица? Была мне представлена? Дочь какого-нибудь нищего сквайра?
— Да хоть дочь сапожника! — вдруг сорвался герцог. — Какая разница, черт возьми, кто она?! Может я влюбился! Может это навсегда! И если я захочу, женюсь на ней, прямо завтра, черт возьми!
— Волчонок… — процедил сквозь зубы король. — Никогда ты не женишься на мещанке, помяни мое слово! Я терпел все твои выходки, но этой не потерплю. Запомни, никогда, ни за что потомок Стюартов не возьмет в жены
…(Стюарты – династия королей Шотландии, Англии, Ирландии и Великобритании, последней до 1714 г.)… Ах, ты же знаешь, — неожиданно выдохнул он, — чтобы спать с женщиной, необязательно на ней жениться. Да, ты сейчас влюблен, и тебе кажется, что она – самая необыкновенная, но поверь, скоро эта оскомина спадет, и ты поймешь, что для надежного будущего, нужно что-то повесомее, чем страсть и постель. Тем более, если это будущее нации.
— А я, дурак, все ломал голову, зачем вдруг стал вам нужен, — даже в эхо голоса герцога чувствовалась горькая усмешка. — Спустя столько лет. Если не умер, так пусть службу мне послужит, верно, сир? Вы никогда не делаете ничего просто так, никогда просто так не щадите!..
— Довольно! Твоя дерзость переходит все возможные границы. Запомни, ты пойдешь с этой девушкой под венец, даже если мне придется опоить тебя опием и тащить в церковь в полуобморочном состоянии… или же просто поступить с тобой так, как велит закон.
— Так что же вы раньше не поступили по закону?!..
«…При чем тут наше чертово «имя»? И тебе, отец, и нашему имени было глубоко насрать на меня с самого момента моего рождения, и теперь это моя жизнь, моя! А вы просто ждали, когда же, наконец, я достигну должного возраста, чтобы можно было меня на что-нибудь понужнее променять! Но это моя жизнь! Моя собственная! И я не хочу, чтобы она прошла за вышиванием, как первые восемнадцать лет! И я не хочу, не хочу выходить замуж за этого ублюдка-герцога, понятно?! Да все они – моральные уроды!»
— Что вы здесь делаете, юная мисс? — шутливым шепотом осведомились где-то над ее ухом.
Василиса вскинулась так, что чуть не врезалась спиной в доспехи.
— Бушприт твою…, Норт! — облегченно выдохнула Василиса, увидев смеющееся лицо брата прямо перед собой. Она приложила руку к колотящемуся сердцу. — Как ты нашел меня?
Младший маркиз сложил губы в задорную улыбку, которую никто никогда не видел на лице старшего.
— Кое-кто мне подсказал, — он кивнул головой в сторону, и Василиса увидела в отдалении Диану, которая стояла, потупив голову, и смущенно теребила край платья руками. — Меня совсем не интересует, что ты здесь забыла, с согнутой спиной и крайне подозрительным видом, но там уже объявили второй вальс. Отец и дед в игорной и ничего не знают, а вот notre soeurette
(наша сестренка (франц.), кажется, готова выцарапать тебе глаза. Нам надо поспешить.
Он взял Василису за руку, но она вырвалась и отступила назад, беспомощно глядя в одну из золоченных пуговиц на его жилете.
— Я не хочу... брат.
Повисла небольшая пауза, а потом она вдруг почувствовала тяжесть ладони на своем плече.
— Я понимаю, — Норт склонился над ней и попытался заглянуть в лицо. Василиса отворачивалась, но и он не настаивал. — Но это наш долг, каким бы противным и ужасным он тебе ни казался, такая же часть тебя, как рука или нога, появившаяся у тебя только из-за того, что ты родилась человеком, а не зверем. Настанет время, и я тоже исполню свой долг, — добавил он, а после вдруг посмотрел на Диану долгим печальным взглядом.
Поглощенная своими мыслями Василиса этого не заметила, впрочем, и Норт-младший быстро опомнился, увлекая ее в один из пустынных коридоров с дрожащим светом факелов на стенах.
И все же он не понимал.
Да, Василиса шла вслед за братом через мрачную анфиладу комнат, чувствуя себя, словно узник, поднимающийся на эшафот. Но это был не совсем ее эшафот. Она видела перед собой огромные резные двери, за которыми скрывалось место, которое должно поставить последнюю точку в этой пьесе, и думала о том, что этот человек не заслуживает смерти.
Она представляла герцога совсем другим.
Испорченным, алчным, властолюбивым, чем-то похожим на Наполеона, вырвавшего корону у Папы, чтобы натянуть ее себе на голову, высокородным мерзавцем, готовым навеки соединить свою жизнь с женщиной, которую он никогда не видел, лишь бы стать королем, первым господином в государстве. Удовлетворить свою жажду власти, возможно, даже самому проложить к вершине более быструю дорожку…
Василиса была совсем не готова к тому, что тщательно выстроенный в ее голове уродливый образ разрушится при первых же его словах. Он был просто влюбленным молодым человеком, готовым грубить королю, готовым отказаться от всего ради своей любви. Он был тоже жертвой… вернее, не тоже.
Она сама перестала быть жертвой с того момента, как с подачи дедушки Родиона взялась самостоятельно вести игру и так легко вынесла смертный приговор будущему супругу. Цепляясь за свою жизнь, она стала хищницей, а не жертвой, пираткой, а не пленницей, убийцей, а не убитой.
«Если он вдруг умрет, я совсем ничего не почувствую. Представляешь? Совсем ничего!»
Она была хуже герцога.
По справедливости, это она должна была умереть в подходящий момент, чтобы другой обрел свободу, – она, не он.
Но, черт возьми, разве возможно пойти на это добровольно?!...
— Мы можем найти твою мать, а не Дейлу. Будет забавно подействовать сестрице на нервы, как думаешь? — Норт уже шептал, и Василиса не сразу догадалась, что это от того, что двери перед ними вдруг начали приглашающе распахиваться. — Ты готова?
«Нет».
— Да.
Какое-то мгновение брат скептически смотрел на нее, а потом резкая, как ножом вырезанная, складка его губ, указывающая на прямое родство с Нортоном Огневым, разгладилась, и он сказал:
— Ты очень красивая.
Дальше ее ослепил яркий свет. Звук голосов многочисленных гостей, прохаживающихся вдоль стен, подавил, как штормовая волна. И тут же возникло желание укрыться за теми же доспехами, откуда достал ее Норт, слушать приглушенный голос ничего не подозревающего герцога и, возможно, вообще остаться там навсегда, спрятаться. От этих глаз, что с любопытством устремились на нее, едва она переступила порог, от смеха, то и дело раздававшегося вокруг. Этот смех давил на напряженные нервы, и Василисе стало казаться, что дамы, стоявшие в нескольких шагах, откровенно потешаются над ней, когда те, как по команде, прикрыли свои улыбки и поспешно отвернулись к стене. Безусловно, опоздать на собственный дебют значило рисковать простоять весь бал у колонны рядом со старыми девами. Безусловно, ни у одной дебютантки не может быть патронессы-мужчины, а Норт-младший, вводивший ее в зал, похоже, и сам забыл, что это должна была делать патронесса – мать, тетка или сестра… Не будь у ее семейства матримониального туза в рукаве, после всего этого василисин успех в свете можно было бы выносить вперед ногами. Он был бы трагически мертв. Она на мгновение прикрыла глаза, а в голове у нее проползла ручейком прохладная змейка: а разве все эти люди могли ей что-то сделать?
Единственный человек, который сейчас для нее опасен, – это она сама.
Василиса честно поразилась спокойствию этой мысли.
Почувствовав на себе пристальный взгляд Дейлы, она нырнула в толпу вслед за подносом с пуншем.
— Желтый цвет… не самый удачный выбор платья для этого освещения.
—…Только, пожалуйста, не надо ее жалеть. Ее уже давно утешает граф Холланд, что, кстати, очень не нравится графине. И в то же время она неравнодушна к молодым амбициозным политикам. Ваш, брат, случайно, не политик?
— О нет, лорд Рассел и леди Суссекс приближаются к фортепиано! Я предчувствую недоброе.
— Преклоняюсь перед вашей элегантностью, сударыня.
— О, несомненно, вы также музыкальны, как и ваша кузина.
— Решили эпатировать общество? Вы еще не герцогиня, не забывайтесь, — только и сказала бабушка Нерейва, едва до Василисы дошло, что она каким-то образом оказалась прямо перед ее креслом.
У девушки лишь глупо расползлись губы над стаканом пунша.
Бальный зал плыл, покачиваясь узкими колоколами юбок чопорных мумий в бриллиантах, полами фраков напыщенных индюков, бесконечным кружащимся вальсом – таким, что цвета плитки под ногами ценой в состояние было не различить. И отовсюду на нее смотрели одни и те же убогие, пустые лица, сведенные судорогой фальшивой любезности, звучали одни и те же бессмысленные беседы. Вот чьей королевой ты решила стать, девочка… Ведь, да, да, король, этот человек, бросивший на смертном одре родного сына, спустится под чинное объявление церемониймейстера и возьмет бокал, объявляя тост. Тост за будущее своего нового наследника и… его невесты Василисы Огневой. После всех этих слов все, конечно же, ахнут, умилятся и зааплодируют. Герцог Глостерский, который наверняка ее уже ненавидит, торжественно оденет Василисе Огневой на палец драгоценное кольцо, и тогда уже точно бежать будет некуда…
Как бы она хотела ничего не понимать, потому что полночь неотвратимо близилась, а мысли вертелись в голове похлеще полонеза.
Одна из них была самой страшной…
ГОСПОДИ, ВАСИЛИСА, ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА?!
— Что ты творишь, м? — бабушка понизила голос до шепота. — Прекрати стоять как мраморная статуя. Настоящая леди должна танцевать-танцевать-танцевать, а кавалеров пугает твой холодный взгляд!
— Прошу вас, мадам, — бархатисто-стальной голос матери внезапно возник совсем рядом, а плеча позади вдруг коснулось что-то теплое и одобряющие… пальцы в тонких перчатках. Стакан пунша в руках немилосердно трясся. — Не утрируйте. Моя дочь может сыграть, и это обеспечит ей не меньший успех. Да, meine Kleine?
Василиса не помнила, как согласилась, соглашались ли вовсе, как ее провели к фортепиано, усадили, как так случилось, что все взгляды в роскошном огромном воздушном зале уже обращены на нее, а ведь до полночи еще так много… или все же нет?
— Может быть, что-то из Россини? Тебе совсем не обязательно петь: Дейла подхватит.
У матери было очень жалкое лицо. Как будто ее прилюдно били. И Василиса поняла – нет, петь надо обязательно. Она вскинула голову, готовясь взять первый аккорд, и тут же на нее обрушился новый удар.
Она сидела напротив огромного окна, во всю стену – Дувр за чуть вспотевшим стеклом сиял слабым светом окон, как каплями огненного дождя, а позади всех этих домов, мостовых и улиц, почти сливаясь с поразительной потусторонней чернотой звездного неба, тянулась темно-синяя лента моря, похожего на кусочек соседней Вселенной.
Дувр был проклятым портовым городом, и она знала это, слишком хорошо знала это, готовила же совсем недавно собственный побег. И в этот миг побег показался невероятно близким, почти осуществим – казалось, распахни окно, раскинь руки и вылети в океан белой чайкой, забыв, что под тобой мили, мили и мили губительной земли…
Вроде бы первые ноты Василиса взяла фальшивые. У нее никогда не было таланта, да и нервы разгулялись ни к черту, но еще пара-тройка нажатых клавиш, и ей удалось выровняться и даже не проморгать вступление, пусть горло вдруг и перехватило раскаленным обручем:
Есть такие дороги – назад не ведут.
На чужом берегу я прилив стерегу.
Паруса обманув, ветер стих навсегда,
Плоским зеркалом стала морская вода.
Пальцы перебила клавиши, она пела, а смотрела куда-то перед собой, роняя взгляд в далекую пучину океана. Там было все такое невозможно синее…
«Если он вдруг умрет, я совсем ничего не почувствую».
Та женщина из ее сна…
Наталья.
Она была не одна. У нее был Андрей. Но и он оказался не в силах украсть ее у смерти. Кто посеял смерть, тот…
Обернуться бы лентой в чужих волосах,
Плыть к тебе до рассвета, не ведая страх,
Шелком в руки родные опуститься легко –
Вспоминай мое имя, прикасайся рукой.
«Скольких ты убил, Фэш? Не в безумной горячке драки, не рикошетом пули, не ударом сабли наотмашь, не пушечным ядром твоего корабля – полностью осознанно, хладнокровно подготавливая будущее убийство, глаза в глаза? Сколько их было? Скольких из них ждал кто-то, как жду тебя я?»
Я по дну бы морскому навстречу пошла,
Только в компасе старом сломалась игла.
Парус стерся до дыр от палящих светил,
Да и ветер попутный меня невзлюбил.
«Они заслуживали смерти, ты считал так? Или что тобой двигало, объясни мне? Смог бы ты убить человека, который оказался в той же ситуации, что и ты? Либо он, либо ты, либо мучать друг друга до гроба… Конечно же, ты бы убил его. Ты привык зубами выгрызать собственную жизнь».
Ветер, брат ты мой, ветер, за что осерчал?
Хороню в себе боль и венчаю печаль.
Бурунами морскими пробежать нелегко –
Вспоминай мое имя, прикасайся рукой.
«Но ты не женщина, любимый… Тебе бы не пришлось каждый день видеть его за завтраком, целовать, раздвигать перед ним ноги, представляя в этот момент совсем другие губы и руки, родить ему ребенка… а мысленно вести обратный отсчет, выжидая нужный момент. Ударить со спины, низко и подло – все, что остается женщине… Господи, почему ты не можешь просто освободить меня от этого, забрать меня отсюда?!»
Третий год я зову – только эхо в ответ,
Обманул меня ветер, запутал твой след.
Только сталь твоих глаз не забыть никогда,
А в груди ледяная морская вода.
«Пожалуйста, Фэш, забери меня! Ради всего святого, Фэш, я больше не могу! Я не смогу! Приди, приди, забери меня!»
Обернуться бы лентой в чужих волосах,
Плыть к тебе до рассвета, не ведая страх,
Шелком в руки родные опуститься легко –
Вспоминай мое имя…
Когда в бальном зале пролились вежливые аплодисменты, Василиса рассеяно взглянула в толпу. Ей вдруг показались знакомыми карие глаза хромового офицера у колонны, знакомой улыбка другого офицера, ниже ростом, она как будто обожглась, а потом руки и ноги, напротив, заледенели. Волна накатившего ужаса от понимания того, что у нее нет никакого выхода, смыла все остальные чувства напрочь.
— Charmant. C'est parti! Charmant, mademoiselle!
(Просто чудесно! Чудесно, мадемуазель! (франц.))
Что?
Что вы говорите?
Паника застилала глаза туманом. Не вполне понимая, что делает, Василиса краем глаза уловила тот самый уплывающий куда-то поднос и кинулась следом, почти бегом от этого несчастного фортепиано. А потом перед ней вдруг горой выросла фигура леди Шеллинг в развивающихся шелках, и, пожалуй, Василиса не успела остановиться вовремя.
— О! Куда это вы направляетесь, дорогая? — громко и шутливо осведомилась патронесса.
Василиса ничего не ответила, в ужасе уставившись на каменное лицо Нортона-старшего, показавшегося у дверей игорной.
— Вздумали нас оставить, а? — все гудела леди Шеллинг. — Скажу по секрету, что мне известны ваши планы, мисс, — она заговорщицки улыбнулась Василисе, которую чуть не хватил удар от мысли, что
именно известно
этой женщине. Впрочем, все оказалось не так уж страшно: — Ваша бабушка по старой дружбе рассказала мне о помолвке. Прелестно, прелестно, какая партия!
Василиса почувствовала себя загнанной в угол лисой на охоте.
Боже, отпустите меня, хотелось взмолиться ей, но молиться здесь было некому.
Она беспомощно крутила головой.
— Мне нужна одна минута! — выдавила Василиса и почти бегом бросилась из проклятого зала.
— Куда это ты? — Дейла поймала ее уже на выходе, ласково скалясь и следя за тем, чтобы их никто не подслушал. Пальцы, как обычно, больно впились в руку. — Скоро выйдут король и герцог, ну-ка немедленно возвращайся в зал!
— Нужно немного подышать… это пение…
— Ты в своем уме? Король, Василиса, понимаешь?..
— Оставь ее, Дейла, — отчеканил другой голос, и девушка внезапно увидела перед собой мать, которая перехватила руку Дейлы. Лисса смотрела только на падчерицу, и потому Василисе так до конца и не удалось понять, что за эмоции плескались в ее глазах.
— Но, маркиза… — попыталась запротестовать старшая сестра, которая, впрочем, была остановлена одним коротким жестким «Nein», и Василиса мигом почувствовала, как разжался силок на ее руке.
Василиса выбежала в пустой холл, слыша, как за спиной сестра смеется о чувствительных юных мисс, взбежала куда-то вверх по темной лестнице. Весь второй этаж тонул во мраке, но вдалеке ей все же удалось разглядеть узкую полоску света, и она кинулась на свет, совсем не имея представления о том, куда он может вести.
Ей просто отчаянно нужно было домой. Не в свою комнату, не в поместье Огневых, просто куда-нибудь
домой…
Оказавшись внутри, Василиса захлопнула огромную тяжелую дверь и сползла по двери вниз, прижавшись к ней щекой.
Группа глядевших со стен неживых женщин в парадных одеждах встретила новенькую сердечным молчанием. Не сразу Василиса поняла, что это была та самая знаменитая галерея Виндзорских красавиц, о которой прежде рассказывала Дейла: все мысли разбежались по углам, сердце колотилось, узкий корсет сжимал грудь и не давал дышать. А когда она подняла голову, не смогла сдержать короткого изумленного вскрика.
На портрете перед ней была изображена Захарра.
Как загипнотизированная, не отрывая глаз, Василиса медленно поднялась на ноги и шагнула к картине, положила трясущуюся ладонь на заботливо протертую от пыли раму…
Ей понадобилась несколько секунд, чтобы понять свою ошибку. Нет, эта женщина напротив не была Захаррой – ее влажные черные глаза, каштановые волосы, форма лица – да, безусловно, были захаррины, они казались сестрами-близнецами: ее беззаботная смешливая подруга и эта таинственная грациозная дама былых лет, в платье, будто отлитом из золота, самая тоненькая и хрупкая из всех богинь, обитавших в замке Виндзор. Но стоило только немного приглядеться, и в ее носе, скулах, взгляде, посадке головы, чуть насмешливой линии губ читались черты лица совсем другого человека…
— Генриетта-Анна Стюарт, герцогиня Орлеанская, сестра Его Величества короля Карла Второго, — прочитала Василиса подпись к портрету, и снова, не выдержав, уставилась на ее лицо, разбирая его по частичкам. Ей усилием пришлось подавить порыв дотронуться до нарисованной линии носа.
— Василиса?..
Она рывком обернулась, чтобы лицом к лицу столкнуться с тем самым человеком, который как будто потусторонним призраком проступал на портрете Генриетты.
— Фэш?
