Вечный спутник

* Когда это случилось в первый раз, был сильный шторм, и Эрику пришлось на ночь остаться на маяке. Он не слышал, как Чарльз кричал от боли и звал его из их спальной, он не мог прийти на помощь или хотя бы попробовать облегчить страдания супруга. К утру буря унялась, и Эрик, измотанный после бессонной ночи и желающий только завалиться и проспать до обеда, наткнулся на Чарльза, который, сжавшись в комок, морщился от боли и плакал, сидя на постели. Простыни под ним насквозь пропитались кровью. Краем одеяла он отчаянно пытался остановить открывшееся кровотечение. Эрик пялился на него с минуту, пока Чарльз наконец не поднял взгляд. — Я потерял ребёнка, — было единственным, что он смог выдавить из себя прежде, чем Эрик крепко прижал его к себе и начал мягко поглаживать по спутанным волосам. — Это всё моя вина, — слова ударились о грудь Эрика, как о крепостную стену. — Нет, — шёпот откуда-то сверху, мягкий, но уверенный. — Нет-нет-нет, Чарли, ты ни в чём не виноват. Возражение этому заявлению потонуло в складках влажной от пота рубахи и чужих тёплых руках, и Чарльз был слишком измождён, чтобы сопротивляться, когда Эрик ушёл нагреть воду для ванной, а после на руках отнёс туда Чарльза, крепко прижимая к груди, и долго водил по худощавому бледному телу влажной губкой, смывая боль, усталость и кровь. Только когда вода остыла, Эрик нашёл в себе силы унести Чарльза обратно в комнату, где одел его и уложил в кресле-качалке, а сам улёгся на уцелевшей половине кровати и почти тут же заснул. Через два дня Эрик устанавливал на утёсе крест в память о потерянном малыше, и Чарльз, бледный, исхудавший и не просыхающий от слёз, просидел там целый день, накинув на плечи одеяло, пока Эрик после того, как включил маяк, не увёл его оттуда, обнимая, а после — целуя бессчётное количество раз. * Когда это случилось во второй раз, Чарльз вновь был один. Эрик как раз ушёл включить маяк и задерживался, видимо, решил снова переночевать там, чего Чарльз никогда не любил. Чарльз готовился ко сну и уже думал попробовать подняться к Эрику на маяк, благо, срок пусть и был довольно большим по сравнению с прошлым разом, но пока ещё позволял двигаться более-менее свободно и без большой нагрузки. Чарльз в очередной раз провёл по своему животу рукой, убеждая себя, что всё будет в порядке. Этот малыш не умрёт. Этот доживёт до срока и порадует родителей своим первым криком. Всё-таки, Чарльзу понадобился почти год, чтобы отойти после первого выкидыша и позволить Эрику попробовать снова. Этот ребёнок просто не имеет права умереть. Но он умирает. Через час, так и не дождавшись мужа, Чарльз решает спуститься на первый этаж и оттуда пойти к маяку. Но уже на лестнице его скручивает от ужасной боли, и всё, что он может — это ползти вверх по лестнице, истекая кровью. Когда он с трудом добирается до верхней ступеньки, боль усиливается, и ему приходится одеревеневшими дрожащими руками стащить с себя пижамные штаны, чтобы впитывать кровь. Через несколько минут его тело непроизвольно содрогается, и это почти похоже на схватки. Но для полноценных нормальных родов ещё слишком рано. И слишком много крови из него утекло. Осознание окатывает его ушатом ледяной воды, когда он, промокая с бёдер кровь, вдруг натыкается на что-то. Маленький сморщенный кусочек мяса, едва сформировавшийся, будто пропитавшийся кровью, мирно и недвижно лежит между его разведённых ног. Домик от чердака до самого порога, где уже стоял Эрик, прорезает полный боли, страха и отчаяния крик. * В третью свою беременность Чарльз почти не отпускал Эрика от себя в страхе, что муж уйдёт, и снова начнётся до сих пор не забытый ад. Эрик терпел. Эрик понимал. Эрик пытался изо всех сил. Теперь их дни начинались и заканчивались общей молитвой за ребёнка, и Эрик больше не задерживался на маяке, потому что это заставляло его мужа нервничать, а это как раз-таки ему было нежелательно. С последнего выкидыша прошло два года прежде чем Чарльз окончательно пришёл в себя и перестал мучиться кошмарами. Ещё почти год понадобился, чтобы снова зачать жизнь. Каждый день все три года Чарльз какое-то время просиживал на утёсе у двух крестов. Молча. Абсолютно молча и недвижимо, хотя иногда Эрик слышал сказки. Возможно, это ему только слышалось. Сейчас, вынашивая ребёнка в третий раз, Чарльз боялся лишний раз пошевелиться, и это помогло ему доносить до того времени, когда малыш начинает проявлять активность. В первый раз почувствовав толчок изнутри, Чарльз испугался, думая, что это очередные позывы к выкидышу, но обошлось, и уже вечером он, счастливый до беспамятства, сидел в своём кресле-качалке, пока Эрик трепетно и нежно гладил его живот и покрывал тёплыми поцелуями, чем заставлял малыша пинаться чаще. Это беззаветное счастье будущих родителей продлилось ещё полтора месяца, прежде чем Чарльза скрутило от боли днём посреди кухни. Эрик бегом спустился со второго этажа, только заслышав крики, и застал Чарльза сидящим на полу. Кровь, как вечный спутник его страданий, уже успела пропитать ткань лёгких льняных штанов, которые Чарльз поспешно снял с себя, помня о прошлом разе. Но в этот раз всё было по-другому, даже сама боль была другой: острее, пронзительнее, и поражала будто всё тело, парализуя. После этой боли последовала другая. Весь его организм напрягся, и его скрутило в первой настоящей схватке. — Кажется, у меня начались схватки. — Так рано? — эти два слова, сами собой слетевшие с губ Эрика, подняли волну паники внутри Чарльза, которую он попытался скрыть за злостью. — Видимо, не так уж и рано, — тихо огрызнулся он в ответ. — Чарльз, скажи, чем я могу помочь? Что мне сделать? Не успел он сделать и шага, как его резко остановили. — Не подходи! Не трогай меня! И боль снова отразилась на побледневшем лице Чарльза почти в полном спектре. Так прошло около десяти минут, в которые Эрик не знал, куда себя деть, пока Чарльз морщился и тужился, а деревянный пол заливала кровь. Эрик осмелился подойти к мужу только тогда, когда увидел, как что-то скользнуло на пол. Чарльз мгновенно отполз, открывая их взглядам ребёнка, совсем крошечного. И не дышащего. Теперь паника в нём была настоящей бурей. — Дай мне его! — потребовал он слабым голосом, едва Эрик с трудом смог укутать малыша в кухонное полотенце. — Мой крошка, — голос Чарльза звучал сдавленно, но со слабой толикой надежды, что сейчас малыш закашляется, заплачет и откроет глазки. Чарльз нежно и крепко прижимал кроху к груди и почти не дышал, молясь. — Это мальчик, — голос Эрика казался далёким, — но он не дышит, Чарли. — Нет, — голос окончательно сломался и наполнился слезами, в следующее мгновение брызнувшими из глаз. — Нет-нет-нет, прошу, пожалуйста, милый мой, солнышко, дыши. Пожалуйста, дыши. Остальные слова, какими Чарльз умолял крошку ожить, слились в один неразборчивый поток. Когда он понял, что это ничего не изменит, он странно затих и, всё ещё сидя на полу, начал тихонько покачивать холодеющий трупик, будто пытался успокоить (себя?). — Чарли, — теперь, в полной тишине, голос Эрика казался слишком громким, — отпусти его. Его уже не вернуть, милый. Чарльз молча посмотрел на мужа тяжёлым взглядом, продолжая непроизвольно покачивать замотанное в полотенце тельце. — Нагрей воду, милый, — вдруг попросил Чарльз, будто вышел из транса. Эрик непонимающе уставился на него. — Пожалуйста, Эрик, нагрей воду. Налей её в ванночку и принеси сюда. — Но зачем, если… — Его нужно обтереть. И это были последние слова Чарльза за весь вечер. Всё оставшееся время он с крайней осторожностью обтирал влажной тёплой тряпицей своего ребёнка, всё ещё не теряя надежды, что ему просто снится кошмар. После, уже ночью, пока Эрик старательно смывал кровь с пола, Чарльз аккуратно пеленал малыша в уже заготовленную к его рождению вышитую простынку, а после, уложив его в корзинку, принялся терпеливо ждать Эрика и первых рассветных лучей. Эрик выкопал третью могилу рядом с двумя другими после того, как выключил маяк. На деревянном кресте позже, рядом с датой рождения и смерти, теперь красовалось вырезанное имя. «Люсьен Леншерр. Вечная память». И Чарльз в то утро так и не смог найти в себе сил уйти с утёса и оставить там своих детей. Всё это ещё казалось страшным сном.