Ирий

***

Чан не сомневается, что зима будет нелёгкая. И Минхо поддакивает: — Тропы совсем замело. Мы словно в колбе сейчас, ни зайти, ни выйти. Он постукивает замёрзшими пальцами по столешнице, поглаживает ручку пивного бокала. Выпивка невкусная, но другой нет. Мерзлота заставляет носить по сто одежек даже в помещении. Минхо дышит на ладони и потирает их. Края рукавов потрепались, но Минхо уже несколько лет упрямо не меняет свою куртку. Подарок родителей. Да и новую найти та ещё проблема. Он вздыхает несколько раз, выдыхая облачко тепла. Ровная пустошь снега за окном скрипит под ногами прохожих, превращается в лабиринт следов. За спиной сипит дверь. В местную лавку стекаются все: за выпивкой, работой и новостями. Приходят бедняки в поисках работы, торговцы и покупатели, Охотники, те, что видели Город. Чан встречал их накануне последнего большого снегопада. Они рассказывали о том, что если выйти через лес, пройти Пустошь, то можно попасть в те места, где проснулось море и даже вынесенные взрывом чайки оживали. Там — Город. И он начинает возрождаться. Пустошь без опытного проводника еще никто не проходил. А Чан — обычный человек. В зимней стуже, запертый как в банке. Никаких чудес. Минхо подкладывает под руки Чана небольшой свёрток. — От Хенджини, — поясняет он. И безразличная маска дрожит от имени. Чан сопротивляется: — Вы опять своровали? Минхо, если попадетесь, вас старейшина выгонит сразу! Где вы жилье и работу найдете сейчас… Минхо нарочито беспечно ведёт плечами, разбрасывая по сторонам хитрые искры: — Не выгонит. Знаешь ведь, Хенджин там с детства. — Знаю. — А почему, тоже знаешь? Чан хмыкает. О таком говорить не принято. После того дня, когда Твари вылезли из-под земли, чтобы мстить людям, изменилось многое. Твари рвали на куски людей, разрушали дома, ломали электронику. Уничтожали так много, что страх заполз в сознание и прижился до сегодняшнего дня. Во время засилия Тварей слушались только одного, боялись — другого. А потом солнце взорвалось и началось Новое время. С тех пор и решили: в одной семье не больше одного ребенка. Чан еще помнит, как старейшины оглашали свой вердикт: на большой площади, окружённой всеми оставшимися в живых из селения. Снега тогда не было, только засуха. Хенджин родился после, спустя несколько месяцев от нового закона. Его оставили: отдали на воспитание тетки. Жильё и еду получает в качестве подачки или как жест доброй воли старейшины — неизвестно. В окно бьет непрекращающийся снег. А хочется в него, как в детстве: рухнуть с головой и кататься, набирая в варежки и сапоги холодные пригоршни. Губы дрожат от воспоминаний. Первому снегу радовались, верили в перемены. Сейчас — ничего не ждут. Чан возвращает сверток, но Минхо непреклонен: — Ты нас тоже выручал. Тем более, говорят, лес с ума сходит. Поймаешь птицу, а она внутри тухлая, хоть и живая была. Как так? А если оставить тушу на ночь, так к утру пропадает. И волки нападают… Покорно перемещается в сумку угощение Минхо и Хенджина. Настаивать не хочется, Чан им вернёт, может, окна и двери починит и утеплит? Минхо давно говорил, что ветер по ночам жуткий и холод лезет со всех щелей, как живой. Скрип двери разносится по залу вместе с шагами посетителей. Время близится к вечеру, пора бы в лес: проверять ловушки на зверей. Да и дома дел полно. Чану повезло: руки на нужном месте и все ладится, за что ни возьмись. — Сам не боишься в лес идти? — Минхо прихлебывает кислое пиво, заглянув в выветрившийся остаток, добавляет, — ты же лучше всех эти места знаешь, Чан. Почему не работаешь на старейшин? Ходили бы вместе. — Не хочу убивать всех подряд. Они мясо копят в подвалах. Ловят для себя больше, чем надо. — Они боятся, что голод вернётся. — Он и вернётся, если так убивать. Животные не так быстро рождаются. Чан застёгивается по горло, проверяет нож во внутреннем кармане, сумку пристёгивает на пояс. Ружье при себе. Для защиты. Он протягивает руку, прощаясь. — Хан вчера заходил, — вспоминает Минхо. — Сказал, что в лесу появился некий дух, который уводит за собой. Дух знает Пустошь как свои пять пальцев. Может и был в ней рожден. Только провожает он не всех. И плату берет. Я тебе по секрету говорю. Старейшины если узнают, наведут шороху. А ты слишком лес любишь, бережешь. Чан смеётся: — У Джисони всегда детские легенды оживают. Ему в Город хочется, вот и ищет проводника. Даже в духов готов поверить, лишь бы сбежать отсюда. Но ты прав, старейшинам лучше не знать. — Так-то оно так, но и ты в лесу осторожнее будь. * Лес Чану родной. Он его накренившиеся ветки помнит сухими, острыми и безлистными, как иссушенные старостью пальцы. Корни, словно колени великанов, выпирали из-под земли. Снегопадов тогда не было. На смену засухе пришла вечная зима. Чан наблюдал как покрываются белыми хлопьями густые заросли, кренятся все ниже ветки, образуя непроходимые места, запутываясь в огромное перекати-поле. Зверей стало больше, но и добрым нравом они не отличались. Пуганные Тварями, дикие и травленные людьми. Туши и шкуры копились в подвалах, и глухоту старейшин ничто не могло излечить. Чан с сожалением смотрел на каждое убитое животное. Заходя в чащу, он гладил кору знакомых с детства деревьев и говорил с ними, как с живыми. Говорил о баснях Хана и его желании сбежать в Город, о Минхо с Хенджином, обо всем, что приходило в голову. И лес долго слушал и помогал. Но не то что-то в лесу изменилось, не то в самом Чане, а последний год сложнее других прошел. Звери убегали из ловушек, дома никто не чинил, в лавке ему работы не находилось. О том, чтобы уйти в Город Чан начал задумываться от необходимости. Он привычно поздоровался с лесом, вступая на тропу. Следов человека нигде не было, будто сегодня никто не заходил. Или снегопад так быстро скрывал тропы? Оглядевшись и примечая свои отметки, Чан пошел глубже. Заблудиться в такую погоду проще простого даже для тех, кому известен лес. В детстве Хан как-то потерялся, хотя и заверял, что шел прямо. Нашелся благодаря Чанбину. Да и тот его приметил чудом. Белки, говорит, прыгали с ветки на ветку, а он на шум обернулся и увидел: Джисон сугроб выстроил и спит уже в холоде. С тех пор, носит мешочек орехов на удачу: тропу отмечать или звуком привлекать к себе. В ловушке трепыхается мелкий улов, и Чан и тому рад. Он обрезает верёвки. Меняет на новые, проверяя узлы. Снег скрипит и лес протяжно воет. Темнота сгущается за несколько минут. Не то за временем следить лучше надо, не то облака набежали. Чан поеживается. Из глубины слышится неразборчивый рык. Медведь или волк? Оружие заряжено, но пользоваться им не хочется. Ветер гонит отзвуки, все ближе и отчётливее. — Волки, — кивает сам себе Чан. В селение пускать их нельзя, а они видно туда и бегут — к теплу и еде. Вздохнув собственной неудаче, Чан идёт навстречу. Пара выстрелов в воздух способны припугнуть, ему только этого и надо. Тропа теряется под ногами и остаётся идти на звук. Лесные обитатели трусливо прячутся по норам и вой слышится совсем близко. А с ним и что-то ещё: жалобное и испуганное. Чан хмурится. Стая добычу гонит? Он выглядывает на небольшую поляну, где и видит первого волка. Морда в оскале, снег стряхивает с носа и фыркая, сворачивает вправо. Чан туда же. По снегу белой тенью проносится зверёк. Лапы едва оставляют след, только полоса тянется. Зверёк ныряет в кусты так шустро, что Чан его и не успевает разглядеть. Странное что-то происходит: волк рычит, подзывая своих. Сам в кусты не решается. Чана они не чуять не могут, да только добыча им интереснее человека. Перекинув ружье, на случай защиты, он прислушивается к лесу. Второй волк горделиво выступает и нюхает полосу снега. Чан устремляется к зарослям. Вдвоем волки подступают ближе, не нападают. Стая окружает, это слышно, но минута-две ещё есть. Чан с любопытством раздвигает кусты. Колючие ветки цепляются в перчатки. А внизу: сверкают два желто-зеленых глаза. Яркие, как луна в самую темную ночь. Мордочка вытянутая, прикрыта пушистым хвостом. А сам зверёк ещё крохотный. От Чана он жмется в корни, копает лапками яму и пищит испуганно. — Лисёнок. Волки рычат угрожающе. Стая собралась и готовится к прыжку. Лес безжалостно глух. Замер в ожидании исхода. — И как ты, глупый, им попался? Чан прицеливается. Снега на ветках полно, а мелкому лисёнку надо только дать сбежать. Он стреляет точно: обрушивая на волков комья снега. А кинувшегося вожака отбрасывает, выставляя ружье. Страшно до ужаса, и Чан прыгает в сторону и кричит зверенышу, словно, тот человек: — А ну беги быстро, лис! В волков Чан не стреляет, только в ветки и под лапы. Замечает, что лисёнок выскакивает из кустов. И действительно бежит, оставляя лишь извилистые волны вместо следов. По ним бежит и сам Чан, прочь от взбешённых волков. На тропу он попадает случайно и только там оглядывается. Прислушивается. Лес шумит привычно: ночными птицами и безлистными ветками. Ни лисёнка, ни волков не слышно. Дома Чан устало валится на кровать. Даже на ужин сил не остаётся и он быстро проваливается в сон. Утренняя вьюга будит настойчивым боем в окно. Мир затеял скорбную песню и все свои сожаления сыпет хлопьями. Чан умывается холодной водой, сгоняя сонливость. Раскладывается вчерашний улов и подарок друзей. Он собирается готовить завтрак, когда в двери несмело стучат. Чан удивляется, ведь не ждёт гостей. Стук повторяется и, оставив греться еду, он спешит открыть гостю. На пороге стоит юноша, совсем ещё мальчишка. Кутается в белый пушистый воротник и такую же шапку. Выглядывают темные узкие глаза и красный нос. Он заметно вздрагивает, совсем замёрзший, хоть и одет. — Пустишь меня погреться? Холодный ветер несёт в дом снег, а юноша смотрит доверчиво и жалостливо. Чан выглядывает за порог и не замечает следов.  — Я издалека пришел. Выбрался только из лесу. Зашёл в несколько домов, но нигде мне места нет. Вот так и сюда добрался. А там вьюга такая… — он задирает голову и кивает в сторону леса, а после сразу прячет нос в воротник. Чан пропускает гостя. Кому он отказывал? Помогает снять перчатки и пальто. Белый ворот напоминает лису. А мальчишка тем временем ведёт носом, чует запах еды и тепла. — Меня Чан зовут. Кухня согревает, а на столе появляются две миски с горячим бульоном. — А меня — Чонин! И знаешь, — мальчишка подскакивает, подхватывает брошенную у порога сумку и достает оттуда свёрток, — у меня тут немного еды есть! Так что я не с пустыми руками! Давай и этим завтракать? У Чонина всего понемногу: мясо, сушеные ягоды и травы. Он отдает Чану все и прихлебывает из тарелки. Говорит о холоде и о том, как руки замёрзли, пока он пробирался через заросли. — Ты что же ночью по лесу шёл? — Чан припоминает свое приключение и всерьез волнуется: а если бы волки напали на этого ребенка? — Шел, — соглашается Чонин. Улыбается и греет ладони о чашку. Натягивает рукава свитера — тоже светлого. — Я когда вой слышал, прятался. И обходил подальше. Один раз чуть не попался. Но всё-таки пришел сюда. А знаешь, — он горделиво задирает подбородок, — у меня отличное чутьё! Можно, я у тебя останусь пока вьюга не пройдет? Я помогать буду! Со мной у тебя всегда еда будет и удача. Правда! Не веришь мне? По чановой кухне летят хитринки и задорный голос Чонина оживляет хмурые стены. Чан треплет его по мягким волосам и смеётся. — Да я и так тебя в непогоду не выгоню. Куда же тебя девать, лисеныш? Оставайся. И Чонин радостно ликует, подставляя лицо под ласковые поглаживания Чана.