Favorite Worst Nightmare

Ранним утром субботы Гену будит взаимно неприятный для нежного слуха спросонья звонок: собирайся, возьми с собой сестру, мы едем на мой матч — между прочим, последний в сезоне (Гена даже не думает отказаться, но приличия ради отвечает «пошёл ты со своим футболом, скоро сдохну от недосыпа, а виноват будешь ты»). — Киса, можешь даже не волноваться, мы их разнесём, — слишком спокойно для капитана команды говорит Алфи, подъезжая к залитому лужами тротуару и бесшумно паркуясь у самого поребрика (жаль, твой отец был таким же метким), — у вас отличные места, всё будет видно, такие же только у учителей и родителей главаря того сброда из Вермонта… если будет махач, не забудь закрыть Полине глаза, это тебе не драки из комиксов. — Я в курсе, кэп, — фыркает Гена, подавляя в себе желание сказать что-нибудь уничижительное по поводу (очень красивой, кстати) привычки Никиты открывать перед всеми двери, — По, только не бегай по лужам, меня мама потом убьёт! Я сейчас договорю и приду, погоди немного… ты, кажется, собирался сказать что-то «важное»? Не поторопишься? — Можно у тебя кое-что одолжить? Я потом верну обязательно, — не изменяет привычке играть героя с абсолютной падалью вместо мозгов Алфи, почему-то решив, что это будет звучать лучше, нежели классика вроде «тебя срочно нужно поцеловать», и каким-то странным языком жестов не позволяя Гене отойти от машины, а потом (Рики почти успевает оглянуться по сторонам — в поисках Густава Климта рядом — с его извечной мозаикой красок и «не шевелитесь, прошу вас») начинает лапать за талию, толкая на заляпанное пылью и систематической послециклонной грязью, и лезет целоваться: рискует действительно остаться без головы, языка и чего ещё. Первые десять секунд Гене хочется (думать о себе, как о Скарлетт О’Хара и признавать, что личный Ретти умеет всё чересчур хорошо, чтобы в принципе быть реальным) орать, отбиваться ногами и больно царапаться; другие десять — долго моргать, не шевелиться и хоть на пару мгновений забыть о лобных долях мозгов (помогите, пожалуйста, отключиться); потом не хочется уже ничего, так что он ответно лапает Алфи за шею и толкается языком за зубы (острота — пополам с физиологией: за больную голову, двести долларов, литературу, «пидора» и бананы); когда Никита смелеет до нехороших укусов за уголки губ (с похвалой из шипений — ты поэтому с «кисой» не спорил?), Геночка боится сломать рёбра — то ли сердечком — себе, то ли руками — Алфу и совсем не вовремя понимает: теперь точно придётся постараться, чтобы через десять лет не улыбаться уроду на розово-оловянной свадьбе (боже). — Шутки про бен Ладена — нереально хуёвые, но я удивлён, что с тобой твоя мамаша всё ещё не в Гуантанамо, — продолжает шквариться в глазах Эрнесто Никита, довольно вытирая ладонью губы и жалея, что не пошёл в моряки (нарядить тебя в медсестру и поехать на Таймс-Сквер — устроим себе сорок пятый): если это был поцелуй на удачу — смерть теперь нихуя не уважительная причина проёбывать матч (я и не собирался, правда). — Надеюсь, со мной туда упекут тебя, — чересчур невозмутимо, чтобы звучало правдоподобно, отбивает Гена, навязчиво пялясь ему в глаза, — может, отпустишь уже? Тебе на матч ещё, если не забыл. — Тюрьма ничего для меня не значит, если ты будешь со мной, — иронично цитирует ту же Дель Рей Никита, с лёгкой усмешкой отходя в сторону и замечая ладони в карманах и жемчуг кромки зубов над второй губой; Гена даже неловко берёт его под локоть, обещая потом долго пиздить себя перед зеркалом (опять ты?), и вот тут уже можно отпускать шутки про «feels like heaven» и «снова не спать одному»; продолжая без конца думать о споре, Алфи не сразу замечает блядских черлидерш (ещё каких) в опасной близости рядом с собой: даже приходится перестать улыбаться, — привет. Давно не виделись, Эмс. — К моему сожалению, действительно давно, котёнок, — воркочет Эмили, оценивающе оглядывая Гену с ног до головы (если б ты в самом деле променял меня на этот жирный кусок монашки, я бы даже тебя пожалела, придурок); Рики фыркает, с трудом представляя себе «котёнка» из Никиты рядом с собой, но руку всё-таки убирает (мало ли), — Эмелевская. Очень приятно познакомиться, мисс Хартбрейкер, — приторно тянет губы в улыбку и Гене ладонь она, снисходительно заломив брови и смущённо (как бы не так) поправляя юбку, — кстати, это Мэри, моя подруга. Котёнок, удачи на матче, — слабо пожимая его пальцы, она смотрит только на Алфи: это пиздец неловко (Гене хочется провалиться под землю — ты специально всё это подстроил?). К счастью для, кажется, всех, Эмили быстро надоедает строить из себя женскую версию бывших Рамоны Флауэрс, и она предпочитает их обществу очередного качка-переростка из школьной команды (слава богу — если бы всё только было так просто); к тому моменту, как они добираются до трибун, небо снова ломается некрасивым хиджабом туч, и Никита отдаёт Гене свою блядскую куртку (потом Гена сбагривает её Полине, потому что сидеть в куртке своего «нет, блять, он мне никто» — как-то не очень солидно (не говори, что весь матч тебе не хотелось её надеть)), обнимает, не получая в ебало, но получая ответное «что у тебя с хребтом», а потом идёт переодеваться — на пару секунд Рики кажется, что он скучает (ебанулся?); Гена сажает сестренку к себе на колени, плотнее запаковывая её в кусок непонятной ткани (с извечным Никитиным выебоном в виде числа «01» на спине) и готовясь нешуточно подохнуть от волнения — извините, с эмоциональностью всё слишком хорошо — и ладно. — Сейчас Альфа всех разнесёт, По, — он позволяет себе уебаться ещё сильнее, забив хуй на попытки отключить мозги, — видишь его? Первый номер, — Полина кивает. Не то чтобы Гена хоть сколько-нибудь волнуется за результат игры, потому что Алфи выглядит невъебенно в себе уверенным, сильным и неуязвимым (про кого мне писать реферат: про Самсона или Ахиллеса?), но несколько раз пальцами закрывать сестрёнке глаза всё-таки приходится: агрессия последнего матча (за, может быть, всю жизнь) даёт знать о себе кучей схваток на пустом месте, вылетевшими изо рта капами и оглушительным судейским свистом. Каждый раз, когда на Никиту несётся очередной амбал (с чистеньким «нихуя» за душой), Гена в прямом смысле порывается встать со своего отличного места и пойти надирать ему задницу (ну, словесно), но ограничивается собственным богатым лексиконом в области мысленных оскорблений (за этот май пришлось вспомнить всё) и молитвой ебучему Иисусу — наверное, у малышки Полли уже болит плечо от ужасно мощных объятий брата (лучше бы ногти грыз, честное слово). Матч длится долго, и Гена всегда успевает прищурить глаза, когда в тайм-аутах Алфи льёт себе на лицо и в рот какую-то жутко дорогую минералку и долго возится с разбитой в первом тайме губой (сколько раз мистер Симмонс говорил тебе не снимать капу, дебил?); когда Никита бросает мяч точно по голевой, избегая Вермонтовских хукеров, трибуны, конечно, не рвутся аплодисментами под четыреста децибел, но всё равно радостно (вместе с Геной) орут его имя: последние пять минут тайма, десятка призовых и три гола за всю игру — всего с одним пенальти — вряд ли кто-нибудь смог бы лучше (сука, если мне понадобится вся моя жизнь, чтобы узнать, чего же ты не умеешь, — поверь, я потрачу её на это). Гена даже не злится, когда Алфи, отказываясь целоваться с Эмили, тащит её на руках до самих трибун, позволяя ей сидеть у себя на плече и ёрзать задницей по ладоням, — к слову, вот это уже точно заставляет его нихуёво так волноваться: раньше ты истерил из-за какого-то там какао, — между прочим, своей же сестре — тогда какого хуя происходит сейчас? К счастью, Эмили летит на землю быстрее того счастливого футбольного мяча, а Никита начинает что-то очень бурно объяснять локам из своей команды, успевая одновременно смеяться над чьими-то шутками и теребить в руках черлидерскую мочалку (идите нахуй, не буду я звать её как-то нормально); слишком увлёкшись мыслями о собственной ебанутости (как ты смел, кем ты стал?), Гена едва успевает заметить приближающуюся к его ряду Эмили вместе со своей свитой из некрасивой недавно Мэри — он спускает Полину с колен и говорит ей пробежаться до поля, понимая: вряд ли сейчас случится что-нибудь, что нельзя описать словом «пиздец». — Здорово он их порвал, правда? — тоном светской львицы (make a mess lioness) начинает она, присаживаясь на спинку сиденья в полдюжине футов от Гены и поправляя сбившуюся лямку лифчика на плече (извини, твой парень случайно задел); Мэри садится рядом, с улыбкой basic black girl кивая в такт подруге. — Ну как, нашёл папика себе и своей малявке? — Пиздецки здорово. Обидно, наверное, быть его бывшей, — привычно складывая руки на груди (господи, помоги), парирует Гена, не собираясь широко открывать ротик перед блядскими сливками школы (сомнительная, не находишь, метафора?), — да, из него охуенный папик… кстати, именно что себе, потому что он давно уже не с тобой, милая, — криво улыбается он, чувствуя себя частью той грандиозной шутки по поводу «resting bitch face» (ну, блять, действительно — нехуй клеиться к моему богу, дай мне побыть той коровой — Ио). — Хочешь сказать, он с тобой? А ты тупее, чем кажешься, милый, — зеркалит его усмешку Эмили, немного бесцеремонно садясь на соседнее сиденье и кладя тёплую (холодает — Полина, давай сюда его куртку) тонкую руку ему на шею, — посмотри на себя, — голос у неё становится совсем тихим, тон — чуть ли не заговорщическим (так всегда говорят с лучшей подругой), — ты заучка-ботаник с первой парты. У тебя нет ни сисек, ни денег, ни в принципе чего-нибудь, что могло бы понравиться мальчикам вроде Альфы… понимаешь, не хочу тебя расстраивать, солнце, но, боюсь, мне придётся тебе сказать, что он поспорил с Димой — который Эрнесто, помнишь его? — насчёт того, что закадрит тебя — то ли за неделю, то ли до конца месяца, этого уже не знаю. Вот. Теперь ты знаешь правду, а за правду что говорят? «Спасибо, Эмили, очень выручила, я больше не буду общаться с Альфой», — медленно, по слогам, будто для пятилетнего, чеканит она красными от помады губами и улыбается Мэри в ответ; архетип суки — не менее больно. — Ну, если ты думала, что я верю в его сказки о любви и серьёзные приставания, то ты тоже тупее, чем кажешься, — Гена заставляет себя усмехнуться шире и вальяжнее развалиться на куске синего пластика (конечно, можно было бы сослаться на ревность злобной бывшей — Гена не из тех, кто верит в счастливые сочетания красавца и чудовища, так что бессмысленно верить в это и дальше — помнишь попытки подкатов за деньги и сообщения о ещё-неделе?), — в том-то и дело, что денег у меня нет, а вот у него есть. Смекаешь? Вот будет весело, если я начну выговаривать то число долларов, которое он успел на меня потратить, правда? — Эмили выглядит слегка расстроенной (либо ты дура, либо я охуенный актёр), и это, кажется, единственный плюс за весь день (весь месяц — всю жизнь — какой же ты, сука, урод); Гена говорит себе держаться тут — и мысленно радуется, что отправил сестренку гулять. — А теперь извини, мне пора идти… было очень приятно пообщаться с нанометрами твоей юбки, — он картинно кивает «леди» и поднимается на ноги, надеясь не начать плакать и/или истерить хоть до вечера: мне нужно найти сестру и не спалить, что теперь я всё знаю — может быть, пригодится потом. — Киса, привет, а я уже начал скучать, — весело заявляет Алфи, опуская смеющуюся Полину на землю, стоит Гене только к ним подойти, — может, сходим куда-нибудь? Отметим конец года — или хотя бы мой выигрыш? Думаю, По не откажется от нормального какао, а не того, что готовлю я, а, малышка? — С тобой — хоть на край света, Альфа! — повторяет заученную из любимых Геночкой мелодрам девчонка, вряд ли понимая, какого хуя творит; Гена берёт её за руку и небрежно отводит от Никиты, продолжая всё так же искренне улыбаться (попробуй не найти морщин вокруг моих глаз). — Не сегодня, По. Нам домой нужно. Матери нехорошо. Доберёмся на метро, ладно? А сходим в другой раз, — как можно правдоподобнее умудряется ровным голосом произнести он, обнимая Никиту на прощание, — ты молодец. Хорошо играл, — Гене очень хочется съебать отсюда подальше и поскорее, но, отстраняясь, он никак не может отвести от Алфи взгляда — насмотреться, блять? Любовь к мудакам — что за фетиш, погоди? — На машине было бы быстрее… тем более, я могу купить лекарства, — привычно начинает тот, сильно отвлекаясь на сообщения в телефоне (иначе, может быть, и заметил бы — какая, ей-богу, ирония), — ладно, как знаешь. Удачи там, напиши, как будешь дома, хорошо? — это выглядит блядской заботой, и Гене не хочется ничего, кроме как залепить ему по ебалу ладонью (или кулаком), но он заставляет себя думать о сестре: в другой раз разберёмся, клянусь. — Обязательно, — с улыбкой великомученицы Вареньки Илиопольской давит из себя Гена, давя себя с Полли нахуй со стадиона, дома давя ключом в скважину двери собственной комнаты — и кучу салфеток — в глаза.