Favorite Worst Nightmare

— Доброе утро, — оригинально (не пизди, скачешь от клише к клише, как твоя бывшая — по хуям) здоровается Никита руками у Гены на бёдрах и подбородком на плече (можешь спокойно ломать ключицу: всё равно жизнь уже сломал), — если ты решил разнообразить наши отношения щепоткой гендерных стереотипов, мог бы сначала предупредить меня, — ручная свинья на сковородке недоброжелательно шипит в ответ на подъёб, и Никита почти боится огрести этой свиньёй по ебалу (свиньи должны держаться вместе), — я пока не планировал покупать новую кухню, знаешь, — бархатный смешок под ухом превращается в очередное «детка, если ты захочешь, то отдай мне всю себя» где-то на середине фарфоровой Фарафоновской шеи, и перед глазами неумолимо начинает маячить перспектива на этом с завтраком закончить: прервёмся на пару скандалов, ладно? — Ты охуел не ценить мою заботу, — даже не отбиваясь ровным счётом ни от чего на себе (Альфа, от плиты и так горячо, Рики, сука, между двух огней), слегка cockетливо констатирует Гена, увлечённо раздумывая над тем, чтобы всё-таки отрастить волосы от Лос-Анджелеса до Москвы (потому что, согласно Рапунцель, удары сковородкой — лучшая самооборона (да, ебать, я смотрю диснеевские мультики)), — между прочим, у нас с гендерными стереотипами всё охуенно, потому что готовишь обычно… — предсказуемо разворачивается к Никите он, не успевая договорить и совсем не боясь обжечь о какой-нибудь газ футболку (хули, не моё же), — ты, блять, готовишь, и нехуй мне мешать, — выдыхает, не очень правдоподобно пытаясь уйти от поцелуев, и жмётся поясницей к краю плиты (you’re hot as hell — it’s hell’s kitchen), цепляясь за плечи Алфи, — думает, как нахуй не сгореть (от счастья). — Если не завалишь ебало, заставлю готовить омлет, — довольно-таки хуёво парирует тот (понабрался половым путём: Рики Ф, где Ф — это эвфемизмы (найдёшь новые нотки в моём голосе?)), неуважительно доходя до ручки в намерении сквозь Гену дойти ладонью до ручки сковородки и что-нибудь сделать с яичницей, — сегодня вообще-то ещё моя мама приезжает, ты не забыл? Будет неловко, если ты всё время будешь молчать и держаться за горло, — Никита чувствует себя ёбаным Цезарем со способностью одновременно готовить завтрак, лапать Гену, шутить про члены и целоваться; Гена лезет руками куда-то к конфоркам газа (сколько лет этой квартире?) и крутит (не только задом) все сразу — от греха, блять, подальше. — Твоя мамаша тебе, кстати, утром звонила, — умудряется выговорить он, когда Алфи буквально сажает его задницей на стол рядом (наконец-то мы одного роста) и больно кусается где-то под ломаной подбородка, — просила передать, что будет только вечером. Представляешь, задержали самолёт, — Никита недоверчиво усмехается в поцелуй, забираясь тёплыми пальцами под футболку и ловко пересчитывая все ложные рёбра сразу, — безумно жаль, что теперь весь день придётся сидеть одним, — наигранно манерно тянет Геночка, торопясь первым стянуть с Алфи как можно больше одежды и успешно закидывая куда-нибудь на антресоли захламлённых заёбами мозгов мысли о том, насколько-таки тривиальна вся эта блядская ситуация, — я надеюсь, это не стол сэра Артура Конана Дойля? — Если хотел следующие несколько дней не выходить из дома, мог бы просто сказать, а не устраивать всю эту поебень с завтраком, — со вкусом отбивает Никита, проглатывая с десяток шуток про то, что хребтом скоро сможет поднимать ёбаные штанги (не то что твои ноги), — пиздец, нам с тобой только закадрового смеха не хватает, — он надеется, что никому потом об этом не распиздит: за две минуты превратить нормальный пидорский завтрак пополам с нормальными пидорскими шутками в ёблю на кухонном столе? Ебануться, чувак, серьёзно? (У Гены, к сожалению, не очень получается изображать этот самый закадровый смех — разве что, может быть, когда-нибудь выйдет озвучить гетеросексуальную порнуху (в гейских тупо не осталось таких избитых сюжетов; простите)).

***

— Как доехали, мэм? — вымученно поправляя ладонью чёлку, улыбается Гена, опрокидывая в себя, наверное, пятую или шестую чашку зелёного-с-бергамотом и отчаянно пытаясь не заржать от неебической ироничности происходящего (Альфа, мы же с тобой закончили школу, с хуя ли тогда остались школьниками?). — Просто Рита. Я ещё не настолько старая, чтобы называть меня «мэм», — тепло улыбается женщина, поправляя какой-то ужасно модный пиджак на плечах (Никита почти светится от гордости за обоих), — детка, у тебя там точно чай, а не разведённая марихуана? — Ма, Гена просто очень любит зелёный чай, — не слишком-то убедительно оправдывает Гену Алфи, пряча глаза куда-то в свою чашку и действительно чувствуя себя ёбаным пятиклассником, — не знаю, как можно было простудиться в августе, — не удерживается он, уповая на то, что Геночка не подавится этим чаем до смерти (слава богу, неловкости нет нихуя — мама, спасибо, что ты охуенная). — Я тебя понимаю, детка, — Рита ловит взгляд Гены, не переставая делить с Никитой абсолютно одинаковую усмешку (а я думал, она у тебя от отца), — всегда простужалась, когда мой благоверный не следил за тем, чтобы на мне было достаточно одежды, чтобы не заболеть, — с нереально недвусмысленной интонацией выдаёт она, окончательно добивая щёки «невестки» ментальной пощёчиной-намёком (яблоко от яблони, сука). Гена совершенно обессиленно откидывается на спинку стула, мысленно обещая себе как можно скорее опробовать на Никите каждую из самых жестоких пыток Средневековья; впрочем, он вряд ли может отрицать, что семейка у него что надо: с радостью возьму твою фамилию, хоть ты и пиздец урод (Геннадий Курскеев, надо же, как охуенно звучит (нет (да))). — И часто простужаетесь теперь? Надо же соответствовать фамилии, верно?