Favorite Worst Nightmare

— Кстати, киса, а как ты к плёткам и ошейникам относишься? — стараясь не выдавать оригинальный рецепт проучить-детку-за-блядство какой-нибудь случайной улыбкой или прищуром глаз, нарочно слегка небрежно интересуется Алфи, бросая на Гену абсолютно серьёзный вопросительный взгляд (в двадцать первом веке живём, как-никак). — Я просто подумал, что... — Ебанулся? — наверное, в миллиардный раз за всё время их знакомства ужасается Гена, инстинктивно хватаясь за ручку двери и даже пытаясь её открыть (сорок миль в час — неплохой косплей на побег от банды гангстеров); в общем-то, так он отреагировал бы и на любую подобную шутку, но в полумраке часа-до-полуночи хуй разглядишь, что этот ублюдок имел в виду (господи, дай мне сил). — Какого хуя? Ты серьёзно? Блять, так и знал, что ты ненормальный. Конченный, блять. Открой дверь. Остановись. Дай мне выйти, сука, сейчас же, или я сам остановлю, понятно? — Если ты думаешь начать мешать мне вести машину, во-первых, мы, скорее всего, во что-нибудь очень больно врежемся, а во-вторых, я тебя всё равно не выпущу, — добавляя в улыбку оттенок откровенного маньячества, невозмутимо выговаривает Никита, с мыслями о справедливом «после чего я буду драть твоё тело» надеясь доехать действительно без приключений (хуй знает, чего ожидать от злого и трезвого Геночки — с злым и пьяным я уже знаком, спасибо), — так вот, думаю, тебе ужасно пошёл бы какой-нибудь тяжёлый и железный, с таким огромным кольцом у горла, знаешь? Я бы мог иногда тебя даже выгуливать, конечно, на поводке и в наморднике, но это ничего, тебе понравится... — мечтательно перегибает палку он, старательно отводя взгляд от Гены, и почти умудряется не заржать, в конце концов всё-таки сдаваясь — едва не давясь нахуй дымом от выражения его лица, — блять, киса, успокойся, я не настолько ёбнутый. И с женатыми мужиками не блядую, так что тебе вообще повезло, не знаю, чего ты ещё обижаешься, честное слово. — К твоему сведению, я это делал только для того, чтобы ты наконец явился, но теперь, кстати, жалею, потому что ты не просто урод, но ещё и совершенно безмозглый урод, — удивляясь собственной искренности, поверх обиды на обиде в обиде в квадрате обижается Гена, безуспешно пытаясь открыть хотя бы окно (слишком неловко, чтобы казаться отродьем без всех этих нервных привычек), — отвези меня домой, пожалуйста. Меня Полина ждёт, она волнуется очень всегда. — Думаю, она уже часа два как наслаждается теплотой своей постели, что, как видишь, собираемся сделать и мы с тобой, — парирует очередную попытку обмануть-всех-и-съебаться (чтобы потом пожалеть) Никита, сворачивая на родную улицу и заедая вишнёвый табак отвратительно мятной жвачкой (у тебя нет на неё аллергии, потому что так просто не бывает), — приехали, киса, — он мягко тормозит у самого тротуара, спокойно глуша машину и привычно открывая перед Геной дверь, — выходить собираешься, или мне тебя на коленях начать умолять? — Не собираюсь. Можешь не унижаться, — фыркает тот, даже не шевелясь и продолжая ставить на рёбра локти (ужасно невежливо, научить бы тебя манерам), — если ты думаешь, что после этих двух уёбков между нами что-то поменялось, то тебе зря выдали аттестат, потому что ты просто пиздец какой придурок, — непонятно зачем продолжает ломаться Гена, будучи совершенно не в силах преодолеть блядское недоверие (с кем она, говоришь, уехала? С красавчиком с телевидения? Не мог что-нибудь поправдоподобней придумать?) и молясь на (ночь) то, что Алфи со своей блядской находчивостью всё же найдёт способ выпутаться из ёбаных хитросплетений его чисто бабских отговорок и условностей (скажи спасибо, что у меня не болит голова). — О’кей, оставайся здесь. Через час приду, если не усну. Может, как раз надумаешь, — пиздецки равнодушно (как же это было просто!) пожимает плечами Никита, обратно закрывая дверь и негромко щёлкая брелком на ключах; Гена чувствует себя ёбаной брошенкой, потому что он реально просто берёт и уходит, а не ждёт где-нибудь в паре метров от машины, пока Гене не надоест истерить, — так что сначала он решает обидеться ещё сильнее, но всего через десять минут бессмысленного сидения в интернете (не женские форумы, а сборник полезных советов в отношениях с охуенными мудаками: подскажите — как с ними трахаться?) не выдерживает и пишет Никите целых три ебучих сексмс (как же я тебя ненавижу, если бы ты только знал). «Тащи свою задницу сюда и открой мне дверь. Сейчас же, ясно?». «Если ты не спрашивал, есть ли у меня клаустрофобия, это не значит, что у меня её нет. Так что тебя посадят, когда я тут задохнусь, мудоёб. Надеюсь, ты там загнёшься от СПИДа». «Ну пожалуйста». Когда Алфи всё-таки приходит, Гена почти готов добровольно броситься ему на шею (довольно двусмысленно — на это и расчёт), но вместо этого демонстративно игнорирует любые попытки обнять его за плечи или взять под руку (я тебе не тёлка — серьёзно?); когда они только заходят в ужасно знакомую обоим квартиру, Гена совсем не ожидает привычной в последнее время попытки проломить его лопатками какую-нибудь стену — и уж тем более поцелуев (он не хочет признаваться себе в том, что это пиздец горячо — особенно после всех этих мужиков — Альфа, ты ёбаный Аполлон или да?). В голове проносится, наверное, чересчур запоздалое «доигрался», пока Никита продолжает кусаться, даже не пытаясь включить свет или дойти до спальни, и Гена снова начинает паниковать, кое-как отбиваясь от тёплых рук почти-под-футболкой и продолжая кусать вконец разъёбанные губы (помогите, 911, я не против). — Подожди. Дай мне пять минут, пожалуйста, — должно быть, звучит неебически жалко, но его вряд ли заботит; Никита неохотно выпускает из объятий, позволяя какой-то очень удачной пародией на гепарда сбежать в ванную и, наконец, щёлкая выключателем (чтобы хотеть Гену, необязательно сидеть без света): я же не настолько сильно тебе нравлюсь, киса, чтоб ты мог съебаться от меня через слив в раковине, не так ли? Быстро справляясь с замком на двери (починил-таки, умница, люблю-целую), Гена обессиленно валится спиной на неё же, через пару секунд всё-таки заставляя себя подойти к умывальнику и несколько раз плеснуть ледяной водой себе на рыжие щёки, убирая со лба взмокшую чёлку и как-то совсем по-оленьи пялясь в несчастное зеркало (не зря мама говорила, будто я гений — во всём сомневаюсь: обоюдное согласие, но нет, не обоюдное, или обоюдное — я ещё не решил). Если честно, от всего хочется раз и навсегда отговориться чем-то вроде реплик Дафны из конца «Some Like It Hot» (ну, если тебе и этого мало... я ведь истеричка!), но он вряд ли может позволить себе такую роскошь; Гена ещё несколько раз окидывает себя жутко придирчивым взглядом, пытаясь вспомнить какую-нибудь мало-мальски достойную отмазку — или хотя бы перестать волноваться (интересно, со сколькими он ебался в этой квартире?) и чувствуя себя самой злостной ванилькой в мире: от негромкого «киса, ты скоро?» в самом деле хочется сдохнуть — или поиграть в старого Чарли из комиксов (ноги совсем не держат — прости, Эрик, но это всё ты). — Отпусти, Никит, умоляю, давай в другой раз, — обречённо стонет он, когда Никита ловит его в объятия прямо за порогом ванной, прижимаясь губами к скуле и неловко держа за руки (вовсе не так, как в клубе); Гена плохо помнит, как добирается до спальни, ничего не уронив на своём пути (с такой-то неуклюжестью — и невезением тоже), но последняя здравая нетмысль, которая приходит в голову, когда Никита очень осторожно роняет его на добросовестно расстеленную за пару минут кровать, — то, что на ней где-то месяц назад пила какао малютка По (в самом деле, подумай о детях позже — такой себе афродизиак), — господи, лучше бы ты меня напоил. — Не лучше. Так не запомнишь, — мягко отбивает Алфи, аккуратно помогая стянуть футболку, так же аккуратно откладывая её в сторону (Гена даже не думает начать ругаться по поводу того, что потом будто бы не найдёт), снова касаясь губами губ и стараясь почти не кусаться, — только не бойся, ладно? Всё будет хорошо. Гена собирается ответить какой-нибудь очередной язвительной шпилькой (с тобой? Хорошо? Блядский оксюморон), но вместо этого только смущённо выдыхает (хочется залезть под одеяло, потому что Никита не выключает свет полностью — полумрак выходит уютный, но его тело от этого красивее не становится — где там твои друзья?), когда от нереальности происходящего начинает кружиться голова (фетиш на заботливость), и позволяет Никите раздевать себя дальше, обвиваясь руками вокруг его шеи и отчаянно пытаясь не сдохнуть от абсолютно порнографических поцелуев и чужого (не то чтобы) языка у себя во рту — теперь точно посадят, поверь. Когда Алфи раздевает его до состояния нарисуй-меня-как-одну-из-своих-французских-девушек, а потом накрывает своей ужасно тёплой ладонью член, сжимая у самого основания и касаясь большим пальцем головки, Гена думает, что вряд ли доживёт до утра (очень грустно сдыхать вот так), но рискует переломать себе все позвонки, потому что так выгибаться под Алфи — пиздец дорогое удовольствие. Никита продолжает дрочить ему одной рукой, другой ероша волосы на затылке (Гена не знает, что всё же заводит больше), едва не душит насмерть своим же весом и предсказуемо перекрывает неровную дорожку старых лиловых засосов ощутимой печаткой зубов и жгучим сургучом кровоподтёков (избавляя от необходимости легко одеваться в самой середине лета). Когда он добирается до низа рёбер, Гена резонно боится проснуться с одним большим синяком вместо тучи фунтов тела, но точно не хочет остановиться: рука скользит вниз, почти переплетаясь с пальцами Никиты, и, кажется, от этого можно кончить прямо сейчас — Гена почти не чувствует пальцев ног, и первый раз в жизни это пиздец хорошо (не замерзаешь же, в конце концов). Каждые пять-десять секунд он стабильно раздумывает над чем-то вроде «лучше теперь уж некуда», и каждый раз Никита умудряется послать к чёрту и эти иллюзии: сейчас он мягко проходится губами по низу живота Гены, а потом забирает в рот головку члена, крепче цепляя пальцами острую кость бедра и опуская голову ниже (зубами слегка проезжаясь по тонкой пульсирующей венке), — Гена начинает мысленно составлять завещание, потому что это реально пиздец (господи, только не останавливайся). Он обхватывает ладонями затылок Никиты, пытаясь не вслушиваться в собственные стоны, продолжает кусать губы, до боли вжимает голову в подушку, на все двести процентов отдаваясь клише о чём-то взрывающемся перед глазами во время секса, и шире разводит ноги, вдавив в простыни в пятки, чувствуя себя ёбаной девочкой (да уж, блять, мои губы между ног твоих) и рискуя как-нибудь прикусить от удовольствия язык; Никита продолжает лапать его за бёдра, оставляя на мягкой коже неровно размытую фуксию и легко втягивая щёки, — Гена хочет сказать ему о том, какой же он всё-таки хуесос, но не может сказать ничего (действенный, сука, способ, давай так почаще: получше намордника). Пока Гена безуспешно пытается не пялиться на его губы вокруг своего члена (помогите), Алфи успевает отстраниться, вытереть ладонью губы, сесть прямо и сбросить с плеч футболку и бельё с бёдер (Гена почти задыхается от возмущения, потому что теперь пялиться придётся точно: ты точно не Майкл Фассбендер?), а потом снова наваливается сверху и лезет целоваться, оборачивая пальцы вокруг их членов и продолжая медленно, но неебически крышесносно дрочить обоим в такт жутко пошлым звукам поцелуев и тихим вздохам Гены: только, мать твою, продолжай. — Потерпишь для меня? — негромко шепчет Алфи ему куда-то в шею, перекатывая по ладони довольно недвусмысленно смотрящийся в ней флакон, через пару секунд так же безапелляционно пачкая в его содержимом свои нереально длинные пальцы; Гена не собирается краснеть, как последняя школьница (смешная шутка), но ему всё равно остаётся только кивать, без конца закрывая глаза и стараясь отключить мозги, — Алфи ужасно нравится эта послушность (скажи спасибо, что не после свадьбы). Первые десять секунд Рики предпочитает цепляться пальцами за простыни, кажется, будучи совершенно не в силах перестать ломать себе хребет или быть потише, потому что это таки больно, как бы Никита ни старался отвлечь его дрочкой или поцелуями; когда Алфи добавляет второй палец, попутно трахая в рот языком, Рики кусается в ответ, не думая ни о чём, кроме боли в заднице, впрочем, через целых полминуты (обещанного три года ждут) невольно толкаясь бёдрами навстречу третьему в каком-то нереально мазохистском «don’t stop, you’re hitting the spot» — Никита хрипло смеётся, прося повременить (тебе же лучше, киса), и разводит пальцы в стороны, не позволяя ответно язвить (как будто бы я собирался). Минута двадцать — и Гена серьёзно задумывается о карьере порноактёра, надеясь, что соседи не придут выламывать двери и просить дать поспать, окончательно уёбывается от ощущений и определенно хочет большего, потому что Никита ни разу не ёбаный Джон Сноу: Никита знает, куда и как, — будто всю жизнь только этим и занимался (подожди, не так сильно, дай пошутить про отца). — Ну, блять, пожалуйста, — не выдерживая, тихо скулит Гена Алфи на ухо, постоянно поддаваясь вперёд, не переставая дрочить себе (как это, блять, так охуенно?) и так же бессовестно пялясь на бёдра Никиты (это, наверное, будет хорошо); от удовольствия немного кружится голова (в последний раз так было в пятнадцать — от лёгкой травки в школьном туалете), и он чувствует себя абсолютно беспомощным и — настолько же — состоявшимся в жизни, потому что что вообще может быть круче, чем стонать от четырёх пальцев в заднице может, стонать от члена в заднице?? — Я же сдохну сейчас, сука, сделай уже что-нибудь, — с простынь он мстительно переключается на спину Алфи, всё ещё больно царапаясь (господи, только бы не зареветь). Никита послушно отстраняется, потянув за собой кожу у Гены над ключицей и неловко вытерев о простыни руки, и даже не думает торопиться, хрустя какой-то невъебенно роскошной пачкой презервативов и раскатывая по своему (нереальному) члену один; за это время Гена успевает проклясть его раз под двести (сдохнуть — примерно столько же) и чудом не начинает ебать себя пальцами без помощи со стороны (феминизм наглядно). Очередное «пожалуйста», может быть, и звучит слишком противоречиво после доброго триллиона «уродов», но ему совершенно похуй, потому что Никита действительно делает всё на одиннадцать стонущих Геночек из десяти: это, конечно, не мешает Геночке недовольно шипеть в четырёх дюймах от начала (блядская половина), но вскоре под ними начинает недовольно шипеть кровать — не то чтобы он мечтал об этом с первого дня знакомства — но определённо не зря. Алфи толкается сильно и размашисто, наконец, позволяя себе отлипнуть от переживаний Рики по поводу возможной смерти от боли, до эфемерных аметистов держит его за бёдра, почти подгоняя под собственный ритм и широко подставляя шею под его зубы и пальцы; Гена не особо осторожно закидывает ноги ему на талию, надеясь, что это выглядит не слишком ужасно, и продолжает глушить свой же скулёж засосами у Алфи на шее и ключицах. В какой-то момент от выбивающих дух толчков в голове остаётся только сумбурное «я, блять, знал, что всё этим закончится», но раздумывать о великих планах и схемах не хочется где-то от слова «совсем», потому что в глазах реально темнеет от охуенности происходящего, когда Никита начинает толкаться быстрее и глубже, доводя Рики до какого-то совершенного «i’m a mess right now» — и даже не думая останавливаться, снова обхватывая ладонью его член (спасибо, без этого справлюсь — киса, слишком самостоятельно). — Господи, блять, боже, блять, господи, блять, — не устаёт прорубать себе прямую дорогу в ад Гена, в самом деле чувствуя себя так, будто через какую-нибудь минуту непременно сдохнет от ебучего сердечного приступа и отчаянно пытаясь закрыть руками лицо: ну, это вряд ли будет выглядеть красиво (поверь мне). Никита, к сожалению, кажется, ставит личной целью расстроить абсолютно все его планы по жизни: вместо того, чтобы спокойно наслаждаться ёбаными толчками-по-самое-основание, он за каким-то хуем разводит его запястья в стороны и заставляет пялиться себе в глаза, не давая отвернуться; от этого Гена сдыхает ещё жёстче, потому что, во-первых, это пиздецки мило, а во-вторых, господи, почему член в заднице в сочетании с невозможностью пошевелить руками — это так неебически горячо? В конце концов, Рики бросает любые попытки хоть как-то с этим бороться, по-детски забавно жмурится, ужасно громко выдыхая на каждом толчке, а потом всё- таки не выдерживает: совершенно бессовестно ломается в буквальном смысле у Алфи в руках, скулит что-то окончательно нечленораздельное и снова слишком хорошо ощущает, как блядски у него горят щёки; от оргазма на пару секунд оглушает все пять ёбаных органов чувств сразу, и он долго хватает ртом воздух, мягко откидываясь обратно на подушки и, верно, пытаясь в самом деле не потерять сознание: не надо вызывать экзорциста, это не бес — это его член. Никита упорно держится ещё минуты две, рискуя действительно к хуям проломить в пол кровать, беспокоя грохотом весь этаж (у Гены всё ещё периодически вспыхивает какая-то наркотическая хуйня перед глазами — от каждого движения) и, в конце концов, злит соседей чем-то сильнее какого-нибудь «пожалуйста», чудом не валясь мешком мяса прямо на Гену, — уши закладывает ответной реакцией, и это, блять, гораздо лучше, чем было с Эмили (надо же). — Слезь с меня, — слегка придушенно (больше загнанно) хрипит Рики, не особо усердно пытаясь сбросить Никиту с себя — или отдышаться, — просто пиздец. — Киса, прости, в следующий раз притащу свечи и лепестки роз, — так же устало и запоздало выдыхает Алфи, откатываясь в сторону, но тут же сгребая Гену в охапку и прижимая к себе (отпусти, сука, задушишь вконец), — ещё скажи, что тебе не понравилось. — Не понравилось, — фыркает Гена, пару секунд действительно выглядя настоящим мокрым котёнком в руках очередного ребёнка-мучителя, — вот вообще нихуя подобного. Мне нахуй крышу снесло, какое понравилось, идиот, блять. — Да неужели, — довольно смеётся Никита, — кстати, с моей крышей та же хуйня, киса, осенью точно сдохнем, — неохотно отшучивается он, на самом деле едва ворочая языком; надо же, даже без оскорблений — охуеть как удобно, серьёзно. Вау.