∙•☽●════════════════════════════☽✪☾════════════════════════════●☾•∙
Из старинных легенд о фе́йри
В этот вечер люди старались как можно быстрее закончить дела и запереться в домах, словно боясь чего-то. Они не понимали или просто не помнили, что вызывало ужас. Он издавна впитался с материнским молоком, его породили услышанные в детстве легенды и спетые на рукодельных посиделках песни. Он просто осел в сознании, закрепился в душе и дышал в сердце. Он не ощущался жителями при свете дня, потому что, когда есть свет, всем спокойно, не только людям. Но с наступлением ночи ужас становился зримым и проживал отдельную жизнь в каждой части тела. Он наполнялся духом, хотя до этого был мертв. Нечто древнее выходило сегодня из леса, из близлежащих холмов и требовало внимания, как родственник, считавшийся погибшим, но неожиданно вернувшийся с войны. Дочь хозяйки подняла голову, прислушиваясь. В большом крестьянском доме стояла тишина, лишь жужжало, кружась по полу, веретено. — Это вы, матушка? — крикнула она, бросая прясть. Что-то манило ее за порог, заставляло презреть запрет. Девушка сопротивлялась недолго, любопытство пересилило страх. Она широко распахнула дверь и вышла. Теперь ее нежные и чуткие уши слышали музыку, незнакомую и непривычную. Такую не играют на деревенской ярмарке и не поют в церкви, но девушка готова была поклясться, что не слышала ничего более прекрасного и пленительного. Кто-то звал ее сквозь звуки, протяжно и нежно, звал доселе неизвестным или давно забытым именем, которое, как ей казалось, когда-то принадлежало ей. Вне всяких сомнений, звал именно ее. «Бриалле́н», — звенело в воздухе. Девушка побежала на интригующий неизвестностью зов. Ее дом, хоть и самый большой в деревне, стоял почти у границы с лесом. Мать рассказывала, что семья разбогатела после найденного в лесу клада, раньше приходилось перебиваться с черствого хлеба на сныть. Сокровище растратили меньше, чем за десяток лет, и от прежней роскоши осталось немного, а последний работник ушел в прошлую осень, когда ему не заплатили. Девушка добежала до леса и заметалась, раздираемая чувствами. Слышимая ею музыка продолжала проникновенно звать. Где-то в глубинах сознания трепетал человеческий страх одиночества и темноты, запрещающий идти дальше, но его перекрывала ранее незнакомая тоска по чему-то неназванному. Она побуждала искать источник музыки и зова. С холмов к лесу заструился туман, постепенно он становился более густым и плотным. Словно на землю опустились влажные сероватые облака, окутывая деревья, скрывая от глаз тропинки, просачиваясь между камней. Девушка замерла, будто ощутив границу, отшатнулась назад, но все же решилась: метнулась к лесу и побежала, петляя вокруг деревьев, не разбирая дороги в ночной темноте и непроглядном тумане, она будто летела над землей, и тот зов, что манил ее, звучал, словно внутри нее самой. К дому на границе леса приблизилась испуганная, уморенная бегом хозяйка. Цепной пес у забора встретил ее жалобным скулением, терзаясь страхом. Увидев распахнутую настежь дверь, крестьянка закричала: — У меня оставался еще год! Они не могли сделать это, мне обещали еще год! — Она продолжала беззвучно проклинать себя за медлительность, за все свои бессмысленные теперь дела, задержавшие ее, за беспамятство и легкомысленность. Но в то же время у нее оставалась надежда, что здесь какая-то ошибка и ее доченька, последняя, кто остался от большой семьи, скоро вернется домой. Крестьянка побежала к лесу, спотыкаясь и падая. Туман и мрак — враги, глумились над человеческим бессилием, охватившим ее. В лесу мать начала кричать, звать дочь по имени. Голос срывался и тонул в белесом тумане. Только одна мысль давала надежду — ее Мо́раг не успела уйти слишком далеко. Продолжая звать, крича, крестьянка кидалась из стороны в сторону в заколдованном кругу, словно какая-то сила определила черту, за которую ей не дано было перейти. Где-то далеко прокукарекал петух. Земной и привычный звук отрезвил крестьянку. Она остановилась и попыталась отдышаться, прислонившись к влажному дереву. Только успела вспыхнуть в сознании мысль: «Наверно, уже полночь», — как мир вокруг начал меняться. Туман струился по-прежнему, но теперь все вокруг оказалось покрыто мириадами сверкающих капелек. Это откуда-то выползли светлячки и озарили лес блёклым, загадочным, зеленоватым сиянием. В нем ощущалось что-то потустороннее, но отчаяние женщины было больше страха. Готовая сражаться, она неистово и, может, даже наивно, верила в свою победу. Крестьянка с храбростью отчаянья бросилась вперед. Рядом высился наполовину вросший в землю валун, светивший настолько ярко, что она не смогла бы описать это — его подножие сплошь усыпалось переливающимися изумрудными звездочками. На валуне сидела Мораг, уставшая, почти спящая, опустив лицо в сложенные на коленях ладони. Крестьянка с криками радости и облегчения кинулась к ней, обнимала и тормошила, но распахнувшиеся глаза девочки смотрели равнодушно, словно не узнавая. — Уходим, скорее, отсюда, — бормотала мать и тянула дочь за собой. — Дома ты придешь в себя. Как же я недоглядела… Девушка остановилась и резко выдернула руку из материнской. Крестьянка непонимающе обернулась, и страх окончательно овладел ею — уже не ее дочь смотрела на нее, прожигая взглядом все внутри. Черты лица девушки изменились, и в неверном волшебном свете она казалась незнакомкой: волосы закудрявились от ночной влаги, глаза стали ярче и больше, сияя теперь тем же холодным зеленым светом, что и земля вокруг. — Я не вернусь, — сказала девушка. Голос ее потерял привычные матери интонации, он стал более мелодичным и напоминал скорее звучание музыкального инструмента, чем речь человека. — Ты не можешь оставить меня, — прошептала несчастная и закричала громче, надрывно обращаясь в пустоту: — Вы не можете отнять ее у меня! У меня есть еще год! — Ты ошибаешься, — произнес за ее спиной нездешний голос. Он звучал не из привычного земного мира, крестьянка это знала. Крестьянка обернулась и упала на колени перед явившейся перед ней леди в белом, безмолвно рыдая и протягивая в мольбе руки. — Моя дочь пробыла с тобой шестнадцать земных лет, — промолвила белая леди. — У тебя нет года. У тебя нет даже минуты. Чего ты хочешь? Ты получила плату честно. — Я полюбила ее, как свою… Я привыкла к ней… Девушка подошла к леди и прижалась к ней. Теперь их сходство стало очевидным: обе принадлежали к иному миру, тому, какого не знала простая смертная крестьянка. — Тебе дали сокровища не за любовь, — сказала белая леди. — Тебе заплатили, чтобы ты вырастила в своем доме си́ду, и теперь она возвращается домой в Ночь Сама́йна Крестьянка бессильно скребла землю под собой, вырывая траву. В горле ее стоял горький комок, затрудняя дыхание. — У меня никого не осталось, — попыталась она разжалобить леди. — У меня была большая семья, все умерли один за другим. Я хочу быть полезной вам и дальше. Я сделаю все, только оставьте мне дочь еще хотя бы на год! Все что угодно! Сокровище не принесло мне счастья, оно ушло, как вода сквозь пальцы, и больше ничего не осталось. — Ты не просила у меня долгой жизни для себя и семьи за эту услугу. Ты потребовала золота. Народ холмов всегда выполняет обещания. И мы уже взяли с тебя то, на что ты способна. Забудь все, или тебя ожидает судьба твоих мертвых родичей. Зеленоватое свечение на деревьях и камнях начало медленно гаснуть. Девушка провела ладонью по лицу, словно стирая налипшую паутину. Теперь кожа ее сияла, будто подсвеченная изнутри лунным светом. Вся человеческая теплота окончательно ушла из нее, теперь перед крестьянкой стояла прекрасная и ледяная дева с Холмов. Она протянула руку к юной фейри и отчаянно закричала, в последний раз, пытаясь, дозваться до её сердца: — Мораг! Девушка покачала головой: — Меня зовут Бриаллен. Жизнь в мире смертных как сон. Я уже почти ничего не помню. Зачем меня отдали? Она вопросительно повернула голову к белой леди. Та нежно обняла дочь за плечи: — Я не знала иного пути тебя защитить. Теперь, когда ты выросла и чувствуешь мощь сидов в себе, я смогла вернуть тебя. Ты забудешь свою жизнь здесь, ты рождена в ином мире. Туман заклубился вокруг них, открывая дорогу в страну Тир Нан Ог, недоступную для смертных. Крестьянка могла лишь бессильно наблюдать, как та, которую она звала дочерью, исчезает навсегда. Зеленое свечение разом погасло, туман развеялся, и в кромешной тьме крестьянка плутала еще долгие часы, пока не нашла дорогу к дому. Соседи избегали ее с той поры, потому что она стала совсем безумной и говорила только про Народ Холмов, что приходит к смертным в одну из осенних ночей