Переплёт

Димка открыл глаза, чувствуя себя на удивление свежим и отдохнувшим. Рядом уютно сопел Тлар, уткнувшись носом ему в плечо. Димка осторожно провёл рукой по волосам краснокожего, волосы-змейки потянулись за его рукой, ласкаясь. Димка улыбнулся. Рядом с Тларом было… уютно. Но… что-то его беспокоило. Что? Юноша бросил взгляд на столик и увидел лежащее на нём недочитанное письмо. Димка удивился – вроде бы он собирался вчера прочесть всё, до конца… И неожиданно заснул? Странно… Осторожно, чтобы не потревожить Тлара, Димка взял письмо и начал читать дальше. В ушах его словно зазвучал голос бабушки – неторопливый, неспешный рассказ… «Там, в лесу, я Ирочку и нашла. Заплутала я тогда здорово, вышла аж к Рататуевской гати, той, что через Павшино болото ведёт. Гиблое место, раньше туда народ вообще не совался, да и сейчас никого калачом не заманишь. Пока я плутала – дело к вечеру, стало темнеть, вот я и решила заночевать в лесу, ночи летом тёплые, а с утра дорогу поискать. Спички при мне были, соль с хлебушком – тоже, картох пара варёных… В общем, наломала я лапника, набрала хвороста, развела костерок, хлеба с картохой поела и улеглась спать. Заснула я быстро, только раздался ночью странный какой-то треск, зарево занялось на полнеба, я испугалась уже, что лес от грозы загорелся… только спустя малое время стихло всё, и зарево пригасать начало, такими, знаешь, пазорями пошло, только не голубыми да зелёными, а красными и фиолетовыми, такими яркими… Словно столбы над лесом ходили. А потом раз – и нет их. Стихло всё, да только сошёл с меня весь сон. Сижу, гадаю, что за явление, а в лесу тихо так, ровно всё вымерло. И тут причудился мне детский плач. Я думала, что кажется мне, да только плач становился всё громче и громче. Словно звал меня. И доносился он откуда-то со стороны гати. Страшно мне было ночью на гать идти – всякие ужасы про неё рассказывали, про болотниц, которые человека заманивают, а потом топят, про отряд мёртвых немцев, которых партизаны в войну в болото загнали и перетопили всех, ровно котят, про… Да ладно, не о том речь. Ребёночек всё плачет, всё громче, всё пронзительнее. Вот у меня сердце и не выдержало. Выломала себе слегу**, да и пошла прямо на детский плач. И, что характерно, шла я словно по ровной тропинке – ни споткнулась ни разу, ни воды в сапоги не начерпала. Словно кто-то меня вёл. Шла я по гати где-то с полчаса, а потом увидела над одной из кочек слабенькое такое свечение, ровно болотный огонёк, только не белый и не зелёный, а красно-фиолетовый. Подошла я совсем близко и вижу, что лежит на кочке что-то наподобие большой люльки, только железной, в люльке этой лежит ребёночек. Маленький совсем, закутан в белые пелёнки. А рядом с ним что-то светится, как фонарик. Ребёночек плачет, заливается. Я бегом к нему подбежала, подняла, закутала в свою кофту. Дитё, вроде, успокоилось. А я гляжу, кроме ребёночка в люльке лежит красивая такая цепочка из блестящего металла. А на конце – голубой камушек. Чистый-чистый, как родниковая вода. В жизни такой красоты не видела. Больше в люльке ничего не было, а когда я взяла цепочку с камушком и положила к себе в карман, то люлька стала таять, как ледяная, пока совсем не исчезла. Ребёночек опять заплакал, ну, да я хлеба нажевала – оставалось у меня ещё чуть-чуть, сделала сосочку из тряпки, и дитё успокоилось и даже заснуло. И тут я поняла, что никому не отдам этого ребёночка. Кто бы мне его не послал, кто бы это ни был – а что моё, то моё. Будет мне теперь сынок… или доченька. Не посмотрела я сразу, а потом спящее дите боялась потревожить. Тем временем стало рассветать, выбралась я с гати, а потом словно кто-то подтолкнул меня, вспомнила, где дорога. Так я и пошла, и к людям выбралась. А когда до дома дошла – мама только руками всплеснула. Пошутила даже: «Други-то люди из лесу с ягодами-грибами приходят, а ты с дитём». Но волновалась она за меня, и когда я сказала, что хочу оставить девочку себе, то поддержала. Так мы Ирочку и удочерили. Пришлось мамины серьги с красными камушками за это отдать, грозились Ирочку в детдом забрать, да только мы с мамой её отстояли. Милиция тоже приезжала, даже дело уголовное завели по факту оставления ребёнка в опасности. Я их даже к болоту водила, да только там и следов никаких не осталось, а про пазори, про железную люльку, да про цепочку с камушком я только маме рассказала. Она мне посоветовала про это крепко молчать, чтобы сумасшедшей не объявили, а цепочку с камушком спрятать. Я так и сделала. Так что всей правды милицейские не узнали и не нашли никого, понятное дело. Я-то сразу поняла, что не под этим небом доченька моя родилась, да только приказала себе молчать… и молчала. Всю жизнь молчала. А потом… Потом годы прошли. Ирочка подрастала, такая умница, такая послушная, училась хорошо. Мама моя умерла, когда ей семь лет исполнилось, остались мы вдвоём, так и жили себе, пока Ирочке восемнадцать лет не исполнилось. Не раз я порывалась за эти годы рассказать Ирочке всё, но она меня родной матерью считала, подкосило бы это её. Ирочка школу закончила, поступила в техникум в соседнем городе, училась хорошо, на выходные домой приезжала. Отучилась так год, а на каникулах устроилась на работу – почту носить по деревням, с деньгами-то у нас всегда плоховато было. Велосипед у неё был, хоть и старенький, так она и ездила весь день туда, да сюда. Едет и поёт, чисто птичка. Я на неё нарадоваться не могла, да только однажды задержалась она – приехала не вечером, а ночью. Да не одна. Был с ней парень в странной одежде, бледный, аж синий, и раненый. Уж как она его на стареньком велике довезла – не знаю. Я-то сразу о плохом подумала – у нас неподалёку колония исправительная, ты знаешь ведь, вот я и подумала, что беглого Ирочка подобрала по доброте своей. Хотела в милицию звонить, да только Ирочка не дала, сказала, что парень этот – хороший, что никакой он не преступник, а невинно пострадавший, что полюбила она его и что он нам ничего плохого не сделает. И имя назвала. Помню, что какое-то иностранное, язык сломаешь, как выговоришь, Ирочка его потом Сашей называла… Стали мы парня скрывать, лечить стали, он на поправку и пошёл. И всё они с Ирочкой разговаривали промеж собой и смотрели друг на друга… На меня никто так век не смотрел, не хватило у меня сил всё это пресечь. Вот и случилось то, что случилось. Парень исчез через два месяца, а ещё через месяц Ирочка призналась мне, что беременна. А когда я стала этого Сашу ругать, Ирочка ответила, что он хороший и что потом непременно вернётся за ней… и за ребёночком. Да, ребёночка она сразу оставить хотела, а я ей не препятствовала. Помнила, как родной отец меня покалечил, да и грех это – душу невинную убивать. И, знаешь, Димочка, чувство у меня было такое… странное… словно Саша этот как-то не так по-настоящему выглядит… и Ирочка об этом знает. И ещё. Руки у него были золотые, да и мозги тоже, он всё старьё у нас перечинил, и всё, что он делал, до сих пор пашет без всякого ремонта. Помнишь, ты ещё удивлялся, что стиралка наша старенькая как часы работает. Так вот, её твой отец чинил. И ещё. В ту ночь, когда Саша исчез, тоже над лесом пазори играли. Только цвет у них был другой – жёлтый да зелёный… Странно это было – летом, и пазори. Родился ты, Димочка. Ирочке пришлось техникум бросить, пошла она работать на фабрику игрушек, да так там и трудилась до последнего времени. Знаешь сам, трудно нам было, но я вас с Ирочкой всегда старалась поддержать. А Ирочка всё ждала своего Сашу… Не говорила мне ничего, но я-то чувствовала - ждёт. А время шло, ты подрастал… А когда приключилась вся эта история с отцом Тимофеем, народ словно с ума сошёл. В полиции на него дело завели… Да только недолго поискали – куча народу твердила, что ты пропал, ровно в воздухе растаял, как какой-нибудь, прости Господи, Гарри Поттер. И то, что к этому твоему исчезновению имеет отношение отец Тимофей, просто недоказуемо – от молитв да святой воды люди не пропадают. Ну, полиция поискала-поискала… А потом, видно, всё на нет сошло. Мы с Ирочкой в первые месяцы в отдел ходили как на работу, да только опера всё руками разводили. Матерьялисты они, сам знаешь. А церковники наши совсем с ума сбрендили – объявили тебя святым отроком, что вознёсся на небо за людские грехи. Чуть ли не икону с тебя писать собрались. Отец Тимофей к нам несколько раз приходил – сначала один, потом со своими… богомольцами. Ересь сплошная и мракобесие. Так я им и сказала, так они на меня чуть скопом не набросились. Хорошо, поблизости Максим Дрозд случился с ребятами. Славно они богомольцев проводили, да напоследок пообещали оторвать всё, что отрывается, если к нам ещё раз сунутся. Так что поспокойнее стало, только плохо нам было без тебя, Димочка. Хоть ты и подал нам весточку, а всё равно тревожно на душе было, неспокойно, вот и ходили две дуры – старая, да молодая… А потом Ирочка чахнуть начала. Не могла я видеть, как она мучается, тут и вспомнила про цепочку с камушком. Рассказала я ей всё, камушек показала. Ирочка увидела его, улыбнулась даже. И цепочку на шею надела. Камушек так и заиграл, заискрился. А Ирочка вдруг побелела вся, упала на пол и сознание потеряла. Я в таком ужасе была, что стою и, что делать, не знаю, потом телефон схватила, в «Скорую» звонить, а в голове у меня вдруг голос Ирочки зазвучал: «Не надо «Скорой», со мной всё в порядке. И нет, ты не сошла с ума, мамочка, ты в самом деле меня слышишь. Всё в порядке, я очнусь, только подожди. Успокойся и жди. И не пугайся, если я изменюсь». Я где стояла, там и села. А потом думаю – что ж я, дура старая, наделала? Может, если бы я раньше Ирочке цепочку с камушком отдала, всё бы по-другому было? А Ирочка всё лежит, глаза закрыты, ровно мёртвая. Страшно мне стало, я зеркальце к губам ей поднесла – нет, смотрю, дышит. Думаю, раз велела дочка ждать – надо ждать. Поднялась на ноги, присела на кровать, и сама не понимаю, как заснула. А проснулась от того, что Ирочка меня разбудила. Только вот я её признала не сразу. Она так изменилась… моложе стала, красивее, выше… И глаза. Глаза у неё стали другого цвета. Яркие-яркие, словно сирень персидская. - Доченька, - говорю ей, - да что же это? - Моё наследство, - ответила Ирочка. – Спасибо, что сохранила. Я теперь много чего знаю, много чего умею… И, знаешь, мама, нам здесь оставаться нельзя. Мне ещё многому нужно научиться. И Димку найти. - А с ним… всё в порядке? – спрашиваю, а у самой так всё внутри и дрожит. Не от страха. От волнения. - Да, всё в порядке. Теперь я это чувствую. Но мне надо ещё кое-что узнать, чтобы и ему помочь, и Саше. Теперь я знаю – он меня не бросил. Он хотел вернуться. У нас троих – один враг, мама. И тебя он, если что, не помилует. Нам нужно уходить… - Переехать, как собирались? – спрашиваю. - Нет, враг и там нас найдёт. Уходить надо. Через Дверь уходить. Не все они уничтожены, хоть так и считается, и здесь Дверь поблизости имеется. Дверь приведёт нас в Убежище, там и ты, и я будем в безопасности. Я тебя одну не оставлю. Враг силён, мне пока с ним не тягаться. - Что-то не понимаю я, о чём ты толкуешь, Ирочка, - отвечаю. – Старая я и необразованная… Не пойму, нет… - А это, - отвечает дочка, а у самой глаза так и вспыхнули, как у кошки, - и неважно. Ты, главное, ответь, пойдёшь со мной, мамочка? Веришь мне? Клянусь, чем хочешь, я – не сумасшедшая. - Верю, - говорю, - дочка. Пойду. Нет у меня никого, кроме тебя и Димочки. Разве что могилка мамина. - Тогда собирайся, - сказала Ирочка. – И, чем скорее, тем лучше. Не узнает враг нашего следа, нас не найдёт. - А как же Димочка? – спрашиваю. – Вдруг ему враг навредит? - Чувствую я, - говорит Ирочка, - что очень сложно теперь нашему Димке навредить. Даже враг может зубы обломать. Он семью Сашину нашёл… - Да ты что? – поразилась я. – И где же? Ирочка пальцем в небо ткнула и говорит: - Не пугайся. Знаю я, что с ним всё в порядке. А когда научусь всему – я его найду. Или он сам меня найдёт. Как судьба ляжет. Вот я и пошла собираться. Да только решила тебе весточку черкнуть – думаю, что вернёшься ты сюда, как и обещал. Так и знай – у нас всё хорошо. Только вот я так и не поняла, что такое Дверь да Убежище. Ну, Ирочка у меня умница, она разберётся. Твоя любящая бабушка». Димка аккуратно сложил письмо, вложил его в конверт, положил конверт на столик и был уже готов совсем не по-мужски разреветься, когда его мягко обнял со спины проснувшийся Тлар. *ПАзори (диалектн.) – северное сияние. Что характерно, бывает не только на Севере, автор лично наблюдал подобное явление в Ленинградской области. **Слега (диалектн.) – длинная жердь или просто палка. Такую брали прощупывать дорогу на незнакомом или топком болоте.