Лабиринты ума: Яд памяти

- Вы даже понятия не имеете, сколько стоит мое время. Поэтому я настоятельно прошу рассказать мне обо всем без промедления, - глубоко выдохнула Нанао без тени пафоса в голосе. Отнюдь, она не была стервозной дамой, и в данный момент констатировала факт. Исе была независимым журналистом, заверю вас, лучшим в Японии. Каждая минута ее была строго распланированна, и стоила эта минута вовсе не дешево. - Да, да, конечно, - торопливо заверил девушку Акон, опускаясь на стул в своем личном кабинете и немедля поджигая очередную сигарету. Нанао сморщила нос и отвернулась от мужчины. Поблуждав взглядом по светлым стенам кабинета, стеллажам, забитым до отказа документами, приборам и прочими медицинским принадлежностям, девушка устремила свое внимание в небольшое начисто вымытое окно. С долей страха она вспоминала образ почему-то знакомого ей мужчины, с которым она совсем недавно столкнулась. И теплое чувство, словно с потоком крови, разлилось по ее телу до самых кончиков пальцев. Обреченный вздох, почему она ощущает, что помнит его? Нежная ладонь легко легла на грудь в области сердца. Казалось, что багровый шрам, о котором знала только Нанао, предательски заныл. Все было странно, сердце забилось чаще, а потом и вовсе закололо. - У вас не будет воды? - с хрипотой в горле спросила брюнетка, уже с силой вдавливая ладонь в грудь. Акон без промедления бросился к графину и плеснул девушке в стакан воды. Протянув его, он обеспокоенно спросил: - Нанао — сан, с вами все в порядке? Журналистка не ответила, она судорожно копалась в свое кожаной сумке пока не извлекла из нее маленькую баночку. Быстро отправив в рот пару таблеток и запив их водой, Исе, немного сжавшись, попросила своего собеседника продолжить свой рассказ. - Вы уверены? Нанао, вам плохо. Вы хоть знаете, какие препараты принимаете? - Я все прекрасно знаю. Продолжайте. Не задерживайте меня... - кивнула девушка и поправила очки. Акон с недоверием взглянул на ее побледневшее лицо, но все же принялся рассказывать. И он поведал обо всем том, что творится в этих стенах. О том, чем промышляет главврач, о незаконных психохирургических операциях, в которых он заставляет принимать участие его самого и Нему, о количестве смертей в больнице, о запрещенных препаратах и методах лечения. Обо всем. - Ко всему прочему, у меня есть видеоматериалы, подтверждающего все мои слова, а так же некоторые документы, не спрятанные в свое время Маюри, - закончил Акон, и подтверждение своих слов он выудил из стола небольшую папку и флешку, на которой и были все эти видео. - Конечно, все это всего лишь копии. Можете забрать их себе. - Позвольте... Ваш откровенный рассказ и впрямь впечатляет, но зачем мне это знать? Вы можете обратиться в полицию, к частному детективу и так далее. Но чем вам могу помочь я? Не в моей власти судить по закону Куроцучи, - холодно проронила Нанао, даже не взглянув на своего собеседника. - Мне не это нужно. Понимаете, Нему... Она беременна от меня, а зная ее отца.... - Вы хотите, чтобы я помогла вам избавиться от гнета Маюри? - серьезно спросила Исе. - Именно. Только это сформулировано неправильно. То есть не совсем верно. Я слышал от Нему, что вы с ней были хорошими подругами? - осведомился врач, вглядываясь в лицо своей собеседницы. Нанао опустила глаза. Сжав руки в кулаки, она ответила: - Нет. Я просто должна ей. - Что должны? - Я обязана ей своей жизнью. Я не вполне поняла, что вы хотите от меня, но я непременно это сделаю. Так что ничего не утаивайте, Акон-сан. Я готова на все. Я в неоплатном долгу. **** В одной из квартир на четырнадцатом этаже ужасно разило растворителем и мясляными красками. Опьяняющий же этот запах заполонял все пространство, будто окутывал пеленой, из которой выхода не было. Но как бы ни был этот аромат приятен хозяину, окна почему-то не открывались, они были завешаны черными плотными шторами, не пропускающими ровно никакого света в комнату. А в комнате творился неописуемый бардак. Синие стены были измазаны: потекшие всевозможные краски, от акварели до акрила и масла; грифельные следы рук; линии от угля. Картины, что висели на стенах, валялись на полу со сломанными рамами и пробитыми полотнами, словно жертвы в этой художественной войне. Письменный стол был перевернут вверх ногами, а на нем валялись тюбики от красок, палитры и разорванная на мелкие части акварельная бумага. Дополнял весь этот беспорядок портрет, стоящий на этюднике посреди комнаты, словно единственный выживший. Он был не тронут. Лицо на полотне все также с тоской смотрела в сторону кровати в стиле «прованс», на которой вместе с обувью валялся и сам хозяин этой квартиры. Роуз не спал, он просто пялился в потолок и курил уже наверно пятую сигарету. Спутавшиеся пшеничные волосы разметались по подушке и растворили в себе пепел. Одежда Оторибаши была вымазана, как и стены, разнообразными красками. Она и уличала своего хозяина в преступлении, который тот совершил в отношении своей спальни . Но Роузу было плевать на это, плевать на все то, что происходило вокруг него. Так или иначе, он решительно отказался от мира сего и погрузился в себя. Сомкнув потускневшие глаза, он желал провалиться в царство Морфея и не возвращаться от туда никогда. Суждено ли этому было сбыться? Непогашенный окурок полетел на пол из его приоткрывшеся губ. Сон взял над ним власть, а тот и не сопротивлялся. Привычный интерьер разгромленной квартиры сменился кленовой аллеей. Высокие могучие деревья, залитые ярким полуденным, не щадящим причудливые живые арки, украшенные ажурным орнаментом. Трава, вызывающе яркая, мягкая, словно шелковая, приятно щекотала его уставшие, почему-то босые ступни ног. Только аромат растворителя остался неизменным, противоестественно наполняя сказочный пейзаж. Все это, мягкость и блаженство, было как-то слишком наигранно, неестественно, неприлично насыщено красками и цветами, а главное — знакомо. Роуз медленно шел вглубь, поддаваясь порыву ветра, что развевал его длинные волосы. Его грязная измазанная одежда исчезла. На его теле было белоснежное юкато. Оторибаши два заметно усмехнулся: как же знакомо ему это место, как можно не вспомнить пейзаж той картины, что рисовал два года?! Занятно... Он шел уже минут пять, но аллея все вела прямо, а конца и не было в помине. Но вот вдалеке показались две смазанные фигуры, и Роуджиро с облегчением ускорил шаг, а потом и вовсе побежал. Но как бы он не старался, силуэты все не приближались, а наоборот: с каждым его шагом люди отдалялись все больше и больше. Роуз бежал не останавливаясь. Он начинал задыхаться, но бежал. Протягивал руку вперед и пытался ухватить силуэты, но все тщетно. - Стойте! Стойте, пожалуйста! - раздался его сдавленный крик. - Тише! Здесь нельзя кричать... - раздался мужской голос прямо у него за спиной. Художник с опаской обернулся, он уже предчувствовал, что ждет его там. - Но как Ты?! Изу... - Тссс, Роуз-сама, - на губы Оторибаши легли холодные тонкие пальчики. - Пожалуйста, а то он нас услышит. Роуджиро обомлел. Перед ним стоял парень среднего роста в белом юкато и с ярко-алым зонтиков руке. Короткие светлые волосы его были растепаны из-за ветра, который, почему-то усилился. Аккуратные черты лица, непринужденная улыбка и эти обжигающие, ярко-голубые глаза, наполненные самыми разнообразными чувствами: от всепоглощающей тоски до буйной радости и пылкой страсти. - Изуру... Ты чт... - Роузу вновь зажали рот, но тот в ответ схвати парня за кисти рук. - Пожалуйста, не шумите... - с мольбой попросил Кира. Художник пропустил самым наглым образом эту реплику мимо ушей. Продолжая сжимать тонкие бледные запястья, он подался всем телом на бедного юношу и в итоге повалил его на землю. - Изуру! Я думал, что ты... Черт, ты в порядке... Я так рад! - словно заклинание шептал ему на ухо Роуз. Как только руки Киры были свободны от оков, он тут же крепко обнял мужчину, впиваясь пальцами, словно крюками, в спину. Прильнув всем телом к Роузу, Изуру уткнулся своим лицом ему в плечо, касаясь губами бледной кожи. Оторибаши на момент вздрогнул, он так давно не испытывал этого чувства, так давно не ощущал тепло тела своего любимого. Он притянул лицо Киры, и жадно, страстно впился в его тонкие губы. Жаркие и сладостные поцелуи перешли с губ на лицо, а потом на шею, острые плечи и грудь. Роуз не пропускал ни единого сантиметра его тела, с жадностью вдыхал его аромат, он боялся упустить из своих рук это «счастье». С треском разрывал он ткань, дрожащие руки не могли распутан оби. Однако, ткань все же поддалась и взору Роуза предстало нежнее прежнего, сияющее тело его милого мальчика. Судорожно вздохнув, он пожирал глазами столь вожделенное тело, вновь обретенное, и такое прекрасное... Нереально прекрасное в лучах удивительного, пронзительно-яркого света. Плоский живот с кубиками пресса, тонкая золотистая полоска волос, ведущая от пупка вниз, узкие бедра, и тянущаяся к нему, вожделеющая плоть. - Кира, Кира, - словно в бреду, звал Роуджиро, лаская и пробуя на вкус снова и снова манящий шелк, собирая пьянящий аромат кожи. Блондин выгибался навстречу невесомым нежным ласкам, сладко постанывая в руках Оторибаши, раскрываясь, заманивая своим запахом и своей красотой. - Изуру! Когда язык Роуза слизнул проступившую на головке напряженного члена Изуру капельку смазки, тот судорожно охнул и дернулся, а художник, творя удивительнейшую картину любовной страсти, вобрал в себя напряженный и сочащийся вожделением член юноши. - Изуру... Язык ласкал окаменевший и горячий ствол, тонкие сильные пальцы одной руки перебирали поджавшиеся от возбуждения яички, вторая же рука Оторибаши пробралась к заветной дырочке и уже растягивала, бережно и настойчиво. - Изуру! И вот, их губы снова сливаются, снова этот безумный танец языков, и реальность расплывается, как туман, все - реальнее, чем наяву и невероятней, чем во сне. - Только мой! И снова эта удивительная, обволакивающая теснота его тела. И его протяжный стон, и эти истерзанные жадными поцелуями губы, шепчущие его имя... Теряя остатки связи с реальностью, Роуз начал движение, и его нежный возлюбленный отзывался на каждый толчок, подаваясь навстречу, судорожно сжимая вспотевшие плечи мужчины, выгибаясь и вскрикивая, когда член Оторибаши задевал чувствительный бугорок простаты. - Мой, мой... Оргазм накатил на Роуза, словно лавина, и на миг весь мир заполыхал - будто само солнце сошло с ума и взорвалось в его сознании. - Кира, люблю... Но слов его никто не услышал: под истекающим потом и соками телом художника клубилось расплывающееся облачко тумана. - Изуру. Роуз в панике обернулся. Весь чудесный, колоритный пейзаж будто медленно растекался, смазывался и смывался, будто был нарисован на листе обычными красками. Зелень деревьев, синева небес, словно вода, стекала бурными потоками, стало трудно дышать. Жуткий треск раздавался в ушах, жар неизвестного происхождения опалял кожу. Душно. Воздуха не хватает. Запах гари?! Удушье! Трудно дышать... Треск, будто кости ломают. Жуткий звук... Роуз закрыл ладонями уши, сжимаясь в необъяснимом страхе. Его тело била дрожь, кожа будто горела. - Неужели, я тоже схожу с ума? - тихо прошептал он. Дышать становилось все труднее, словно горло сжимали тиски. Гарь, горечь во рту, дикая головная боль. Блондин свалился на землю, что словно масло растекалась у него под ногами. Мутило, перед глазами все плыло. Горячие слезы вдруг сорвались с его глаз. - Неужели это конец? Отрибаши откашлялся. Его душили. Душили две крепкие мужские руки, холодные, словно змеиная кожа, тонкие и очень бледные, сотканные из воздуха, но ощутимые. Сжимали горло все сильнее, с ненависть, гневом и отвращением. - Проснись! Проснись, Роуз! - послышался крик Изуру из неоткуда. - Проснись, или будет слишком поздно! Проснись, ну давай же! Руки все сильнее сдавливали горло. - Проснись.... Роуз резко открыл глаза и рывком встал с кровати, приложившись затылком о кованную спинку. Сизый дым, вьющийся по комнате клубами, тут же ударил ему в глаза и осел в горле. Вся его комната пылала огнем; деревянная дверь, ведущая на кухню была опоясана пламенем, словно дикой лианой, картины уже превратились в черные угли, стены в саже, от занавесок ничего и не осталось вовсе. Роджиро почему-то не паниковал, он спокойно стоял посреди всего этого огненного шоу, не шелохнувшись. Только горькая слеза отчаяния скатилась по его щеке и тут высохла от горячего воздуха. Он смотрел на огонь и глубоко в душе восхищался. Он не мог так гореть... Он только могу утопать в безысходности, а гореть не мог... Все пылало, заливалось алым! Все горело так ярко, как некогда в его душе, жарко, душно! Но ему казалось, что это тот последний пик, та волна, что унесет его в открытое море... Роуз не мог двигаться; языки пламени уже слизали всю мебель и подкрадывались к нему... Он смотрел, словно зачарованный, пытаясь понять... Вспомнить что-то крайне важное... К двери уже не подобраться, выход был только через балкон, но художник не спешил спасаться. Обезумел ли он?! Оставались считанные секунды, он схватился за голову... Глаза его вдруг взглянули с небывалым отрешением, что-то покинуло их... - Ну конечно. Я забыл... Это лишь волна, что унесет меня в океан. А я... я всегда был рыбой... Он тряхнул головой, откидывая длинные спутанные волосы, и пошел прямиком к балкону. Шаг его был уверен и точен, Роуз знал, что он делает и на что идет. За окном лил дождь. Словно небо плакало по художнику, потерявшему в одно мгновение все. Дождь смывал его слезы, смывал своей водой его кровь, смывал боль и горечь и нашептывал прощальную посмертную песню. 18.43. Оторибаши Роуджиро погиб, разбившись с четырнадцатого этажа.