Эхо грома

***

— Тридцать тысяч, хе-е-е… Будь это манга, я бы сейчас сидел на ступеньках школы и с грустью смотрел на разразившееся дождём небо, а какой-нибудь добрый семпай или милая кохай предложили бы мне зонт и тёплые, спасительные объятья. А потом из кустов выскочил бы рояль и покарал обнаглевших хулиганов, а я бы жил дальше долго и счастливо. В реальности же ярко светит солнце, отражается от стекла магазина-автомата и упёрто пытается лишить меня зрения. — Тридцать… тысяч… День только-только перевалил за половину, и на плечо ещё давит невидимый отпечаток чужой руки. Так и хочется дотронуться до него, убедиться, что это только морок, только причудливый глюк пережившего сильнейшее потрясение мозга. — Тридцать… Надо заставить себя думать о возникшей проблеме, но вместо этого взгляд и все мысли то и дело возвращаются к сине-голубой коробке за стеклом торгового автомата. Моё любимое молоко. Цена: сто пятьдесят йен. На тридцать тысяч этих супер-удобных коробочек с трубочкой можно купить аж двести штук. А чтобы заработать эту сумму, потребуется простоять под открытым небом не менее шестьдесят часов, раздавая листовки равнодушным прохожим, или за прилавком фастфуд-забегаловки — выдавливая из себя супер-вежливую улыбочку в ответ на недовольство всем на свете: от цен до цвета формы персонала, и даже открытое хамство. А то и шестидесяти часов окажется мало. Но в любом случае — не нужно быть гением математики, чтобы понять — в сутках столько часов просто не наберётся. Идиотизм. Даже десять тысяч школьнику не заработать за день. На обычной подработке. Остаётся только воровство… или что похлеще. Хотя проблема совсем не в этом! Кто вообще захочет отдавать свои кровные, да ещё и в таком количестве?! У меня вот вовсе нет никакого желания. Но ещё, кажется, в средней школе я пришёл к простому выводу: в любой ситуации лучше плыть по течению, стараясь огибать особо крупные коряги и уворачиваясь от подводных камней. Но сейчас перед носом выросло непреодолимое препятствие в виде неожиданного интереса со стороны местного хищника, ухитряющегося перед учителями косить под невинную овечку. И этот хищник велел мне ежедневно снабжать его самого и его подпевал суммой настолько крупной, что даже в голове не укладывается. Но ведь это абсурдное требование. А значит, ему нужно что-то другое. Опустив три монеты по пятьдесят йен в щель автомата и заполучив-таки вожделенный напиток, я умудряюсь пару раз промахнуться трубочкой мимо затянутого фольгой отверстия, и едва её не сломать. Но наконец дефлорация термоупаковки проходит успешно, и прохладное молоко нектаром орошает моё горло. Чудесный вкус. Закрыв глаза, подставляю лицо летнему солнцу — и душевное равновесие начинает понемногу возвращаться. Ну правда, чего тут думать? Ясно-понятно: Ямада не сомневается, что денег я не достану, а значит, всё дело в таинственной «отработке». Заставят шестерить? Скорее всего. Побьют? Тоже возможно. Интересно, а сильно ли бьют на тридцать тысяч? Что ж, получается, думай — не думай, а выбора у меня нет с самого начала, и всё, что остаётся — смириться и принять эту участь, надеясь, что шакалам надоест как можно быстрее. Хотя… боль… как-то совсем не хочется этой самой боли. Вот совершенно. **** Вторая половина дня пролетает на удивление быстро. Моргнуть не успел — а уже время клубных занятий, а так как ни в одном из клубов я не состою, учебный день, считай, закончен. Печально, ведь это означает, что очень скоро наступит следующий. Именно это сожаление и заставляет меня слишком медленно собирать вещи и совершенно никуда не спеша плестись на первый этаж. И как оказывается — опрометчиво. Ибо, выйдя из-под козырька школьного крыльца, я не успеваю пройти даже десятка шагов, как за спиной раздаётся до дрожи мягкий голос. — Куда это ты собрался, Миура-кун? Стиснув ручку закинутой за плечо сумки, я впервые задумываюсь о перспективе дать сдачи. Заранее. Стратегия называется: «ударь и беги, не оглядываясь». Но разум побеждает панику с незначительным перевесом, заставляя разжать пальцы. Сумка тут же падает на тщательно подметенную дежурными землю, а за ней и я — на колени. — П-пожалуйста… Всё же, как не подметай, а мелкая, рассыпчатая земля, похожая на песок, никуда не денется. Если только попадёт в рот идиота, попытавшегося вдохнуть воздух в тот момент, когда лоб почти коснулся земли. Идиота вроде меня. — Что «пожалуйста»? День клонится к вечеру, солнце больше не жарит, но я отчетливо ощущаю на себе тень подошедших. А потом становится видно и носки их сменки. Пересчитываю, делю на два — получается всего три человека. Хорошо, что лица моего шакалы не видят, а так смешок удаётся замаскировать кашлем. Просто вдруг стало очень смешно: «образцовый хулиган, послушно меняющий обувь по приходу в школу». Абсурд же? На самом деле, никто не стал бы выходить в сменной обуви во двор, а значит, эти трое или спешили, или вышли ненадолго. Покурить? Скорее всего. Так, а что мне ответить-то? А, продолжу мелко дрожать и жевать сопли, авось сами что-нибудь придумают. — Хиро-кун, напомни, — совершенно серьёзно и, если судить по голосу, куда-то в сторону спрашивает Ямада. — Сколько там было в кошельке? — Шестьсот пятьдесят, Ямада-сан, — уважительно, но явно давясь от смеха, отвечает поклонник химической завивки и по совместительству мой одноклассник. — Значит… двадцать девять тысяч триста пятьдесят… — протягивает Ямада. Голос его стал чуть громче — значит, снова повернулся ко мне. — Есть идеи, как отработать, а, Миура-кун? Отработать? Уже?.. Нет, но… Чёрт, точно, он же сказал: «с сегодняшнего дня»! Продолжая вжиматься лбом в землю и чувствуя, как земляной песок забивается в ноздри, пробую осторожно осмотреться. Как назло — вокруг ни души. Ну конечно, большинство учеников в клубах, а меньшинство уже успело слинять. Смысл оттягивать неминуемое? Поднимаюсь. Разогнувшись, сажусь на пятки и смотрю на тех, кто возомнил себя хозяевами жизни. Ближе всех стоит Ямада и высматривает что-то на моём лице. Хиро — за его плечом. Открыто скалится. А Гоку — этот смотрит куда-то в сторону, будто не особо заинтересованный происходящим. Из всех троих он выглядит самым сильным и, наверное, именно его ударов я опасаюсь больше всего. — Я сделаю всё, что скажете. Вот так, ни грамма самоуважения. Ямада-сан, будь добр, поторопись и потеряй уже ко мне интерес. — Отлично, — отворачивается тот и просачивается между своих подельников. Гоку колет меня взглядом, потом хватает за шкирку и, вздёрнув на ноги, толкает следом. «Овца-Хиро» тут же зачем-то повисает на плечах, наваливаясь всем весом, чавкая жвачкой и обдавая плотным запахом никотина, разбавленного какой-то ядрёной смесью: вроде бы арбуза и ментола. И мне потребуется всё моё самообладание, чтобы позволить им увести себя за школу и при этом не рухнуть по дороге. Ноги то и дело пытаются подкоситься, а пальцы мнут ставшую скользкой от пота ручку сумки (успел её схватить, а то бы ведь так и оставили валяться посреди двора, уроды). — Оставь надежду всяк сюда входящий, — декламирует вдруг остановившийся Ямада, и я поднимаю взгляд, впервые вблизи рассматривая одноэтажное здание. Старый склад. Однако… из окна класса он не казался таким дряхлым и готовым рухнуть в любой момент. Не люблю склады и всяческие подсобки. — Добро пожаловать в нашу скромную обитель, Миура-кун. Ямада засовывает руку в карман школьного пиджака, а вытаскивает уже с зажатой между пальцев розовой резинкой. Переступая расслоившийся порог, он собирает длинные (не по уставу школы) волосы в хвост… нет, пучок. И я снова чувствую запах свежей земляники. Тяжесть с плеч исчезает, в спину толкают — и залитый жёлтым вечерним светом двор остаётся позади. Внутри немного пыльно и душно, возможно — из-за наглухо заделанных окон. Входная дверь захлопывается с таким хрустом, что едва не рассыпается в труху. Темно. Заставив себя глубоко вздохнуть и выдохнуть, я пытаюсь прогнать приступ клаустрофобии, как вдруг что-то впереди издаёт шуршащий звук. Потом щёлкает. И загорается одинокий огонёк зажигалки, рисуя в воздухе странную загогулину. И вдруг становится почти светло –это вспыхивает лампочка, заботливо засунутая в оболочку китайского фонарика. Гоку задевает меня плечом. Едва не рухнув, я всё же умудряюсь вернуть себе равновесие, а парочка подпевал Ямады уже разбирает стопку старых спортивных матов. Под ними обнаруживается довольно сносного вида диван, покосившийся стол и стальной сейф с распахнутой дверцей. Из последнего Хиро извлекает жестяную банку и открывает её, с видимым наслаждением прислушиваясь к шипению и специально оттягивая первый глоток… но так и не успевает его сделать: Ямада забирает банку и плюхается на диван. Закуривает. Я замечаю его взгляд, брошенный отошедшему в угол Гоку. И взгляд этот, словно спрашивающий: «Ну что? Кто начнёт?» — мне совершенно не нравится. Не слишком ли торжественные приготовления к обыденному избиению? — Сегодня, Миура-кун, ты будешь отрабатывать свой долг с Гоку, — наконец снисходит до объяснений Ямада, крутя банку на колене. — Видишь ли, у него порвалась груша. И тут я вижу бесформенную кучу в углу и гору песка. Над всем этим и стоит Гоку. Боксёрская груша? Да вы издеваетесь! Делаю шаг назад. Но голос, одновременно мягкий и участливый, и в тоже время колющий нервы затаённой угрозой, заставляет остановиться: — Кстати, я не говорил тебе о процентах? — П-процентах? — Ну конечно. Например, если не расплатишься сегодня, завтра твой долг уже составит шестьдесят тысяч… Это если округлить. Нет, он точно издевается. Изощренно, тонко, позволяя мне продолжать стоять у двери и удерживая от бегства одними лишь словами. И любой бы на моём месте, если только он не мазохист, предпочёл бы сейчас воспользоваться шансом и засверкать пятками. Потому что одно дело — возможные последствия, а другое — вполне реальная перспектива. А именно: участь лопнувшей боксерской груши. — Кхм. Воображаемые весы в моём сознании, взвешивающие размер неприятностей, застывают в равновесии. Впервые за шестнадцать лет своей жизни Миура Кеичи столкнулся с ситуацией, когда выбрать меньшую неприятность просто не представляется возможным. Прежде всего я вовсе не желаю загреметь на больничную койку, а кроме того — понятия не имею, будет ли включён счетчик, пока я поправляю здоровье. И не продлится ли эта увлекательная игра до конца учебного года. Да, именно это ощущение безнадежности и называется «безвыходная ситуация». Когда-то мне уже доводилось его испытывать — правда, не в пример сильнее… Наверное, именно поэтому ноги мои сейчас не дрожат, а сердце бьётся относительно ровно. — Наверное, тебе лучше раздеться. Форма ещё пригодится. «Какая забота!» — так и подмывает бросить вслух, но прикипевшая к лицу и личности маска пока не даёт себя сбросить. К тому же ещё неизвестно, чем подобное может обернуться. Именно поэтому, отпустив сумку на стопку сложенных матов, я послушно стягиваю с плеч школьный пиджак и начинаю расстегивать пуговицы рубашки. Чувствуя на себе взгляды трёх пар глаз, осознавая, что поддаюсь давлению на психику, злясь, что делаю это не специально, а потому что действительно не вижу другого выхода. Брюки, носки и ботинки тоже снимаю. Кто знает, сколько будет крови? Всё, на мне больше нет ничего, кроме трусов. Теперь остаётся лишь сделать несколько шагов к центру комнаты… и, наверное, в угол — но ноги будто приросли к деревянному полу. Я уговариваю себя, что смирился, что надо просто перетерпеть… Но вдруг Гоку решает подойти сам. Наблюдая за ним, цепляюсь за единственную, способную сейчас отвлечь меня мысль — и почти не чувствую, как хватают и дёргают за предплечье, почти не замечаю, как оглушающе быстро проносятся стены перед глазами… Но внезапно в спину упирается ещё одна стопка спортивных матов. Однако в моей голове уже вовсю крутится вопрос: почему Гоку такой крупный? В смысле, в манге часто упоминается, что боксеры в одежде выглядят хлюпиками. Но не Гоку. Может, он всё-таки не боксер? Однако это не отменяет того факта, что от его ударов у спортивной груши случился «game over». Мысленно я поздравляю себя с успехом: я напугал себя ещё сильнее. Удар прилетает так неожиданно, что удивление вытесняет испуг. Меня впечатывает в маты, а перед глазами разбрызгивается звездопад, однако боль кажется вполне терпимой. Или это просто сигнал от сломанных рёбер пока не дошёл до мозга? Всё ещё ничего толком перед собой не видя из-за вспыхивающих и гаснущих пятен, я только чувствую, как сильные руки подхватывают и вновь ставят на ноги. Вроде даже выравнивают. Моё же парализованное ужасом тело послушным манекеном поворачивается и занимает нужную позу. Зрение так и не успевает проясниться. Прилетает удар номер два — но уже в ухо. И всё. Темнота. Только провалиться в неё удаётся не сразу. Откуда-то издалека ещё доносятся еле неразличимые голоса, но ощущения постепенно пропадают — и боли и просто прикосновений. Вместо матов подо мной теперь лишь невесомая пустота, а падаю я в неё или медленно погружаюсь — неизвестно. **** Сначала я решаю, что проснулся. Только удивляюсь, что кровать какая-то жёсткая, а в комнату почему-то не проникает ни одного лучика утреннего солнца. А, нет — память услужливо подбрасывает перечень последних событий. Вечерний кошмар ещё не закончился. Разве что, пока я был в отключке, на складе кое-что изменилось: тут стало гораздо меньше кислорода, воздух заменил сизый никотиновый туман и вонь перегара, а голову мою кто-то накачал противной, ноющей болью. Гоку, похоже единственный из троицы, кто не пьёт и не курит, сидит рядом. Скосив взгляд на его профиль, мне почему-то кажется, что этот парень вполне способен просидеть не меняя выражения лица и позы очень-очень долго. …ну надо же мне было подумать хоть о чем-то, чтобы отвлечься от холода, добравшегося до костей, и «приятных» ощущений на лице и животе? Проследив направление взгляда Гоку, натыкаюсь на взгляд Ямады. — Ещё раз потеряешь сознание, перенесём отработку вместе с процентами на завтра. Странно, он смотрит будто сквозь меня. Пьян? Но голос звучит как обычно: плавно и текуче, без намека на заминку или сбивчивую речь. Стоп, что?! Так я теперь ещё и из кожи вон должен лезть, чтобы не отключиться?! Иначе всё это не засчитается?! Сглатываю скопившуюся во рту слюну. И отчетливо чувствую странный металлический привкус, знакомый ещё по посещению стоматолога. Ну что за удивительный день?.. Гоку поднимается на ноги первым. Приходится встать и мне. Ну или попытаться встать, не шатаясь и не стуча зубами от холода. — Какой-то ты совсем неразговорчивый, Миура-кун, — продолжает допытываться Ямада. — А как же это твоё: «п-пожалуйста, не б-бейте меня»? Улыбка расплывается по его лицу, а Хиро, сидящий рядом на подлокотнике дивана, чешет кудрявый рыжий затылок и зевает. Наконец-то хоть кому-то стало скучно. С другой стороны, не об этом надо думать. А о том, что я совершенно забыл, что должен быть жалким и вызывающим омерзение. Слова Ямады застают меня на полпути к вертикальному положению, так что я как раз успеваю сгорбиться и сжаться. Но уже через секунду понимаю, что просто пляшу под дудку этого урода. Расправляю плечи. Но удар под дых сгибает меня обратно, а кулак, встретивший подбородок — отправляет в полёт спиной назад. Всё на те же маты. — Почему ты не пробуешь увернуться? Сначала кажется, что ослышался — из-за гула в ушах и звона в голове — но, нет, это Гоку впервые подал голос. И его вопрос заставляет меня сесть и перевести с трудом сфокусировавшийся взгляд на Ямаду. — А что, можно? Поздно. Сарказм в моём голосе сложно не заметить… Кажется, что со всех сторон подступает расплывчатая темнота, но глаза главаря, превратившиеся в две узкие щёлочки, видно ясно и отчётливо. — Никто и не говорил, что тебе нельзя уворачиваться, Миура-кун, — отвечает Ямада на полном серьёзе и с еле заметным, но не ускользнувшим от меня, удовольствием. Нет, эта игра в издевательство начинает приобретать странную форму. Больше похожую на какую-то проверку.