Да, я улыбаюсь. Нет, я не счастлив

Broken Iris — Broken Inside Я снаружи казался веселым, А внутри был давно уже мертв. Иосиф Бродский Очередное пустое полотно летит в стену, а после падает на пол ненужным мусором. Под его ногами хаотично разбросаны измятые, изрисованные какими-то немыслимыми грубыми штрихами черного карандаша, альбомные листы. Ранее он уже отыгрывался на них, но ему мало выплеснуть скопившиеся переживания на бумагу. Дадзай жаждет большего. Рядом с ним стоит мольберт, с которого он резким движением вырывает холст с новой, недавно законченной картиной. Он пытается разорвать его, раздирает короткими ногтями ткань, под которыми в итоге остается черная, как смоль, краска. Картина все равно цела, она сохраняет свой первоначальный вид, будто насмехаясь над ним и его беспомощностью. Это бесит его. Он в ярости бросает ее вниз, а после топчет что есть силы, старается так люто, а в следующее мгновение задыхается от нахлынувшего приступа кашля. Но он не собирается сдерживаться. Осаму хочет разрушить здесь все, его раздражает каждая вещь в этой комнате. Вся его маленькая студия для рисования, где он большее время запирается от внешнего мира и пьет, чем творит, выбивает его из колеи. Снова неудавшаяся картина, снова он не смог изобразить то, чего желал, снова он перенес на холст только безысходность и уныние. Ему все это надоело. Он с силой задевает рукой мольберт и тот в мгновении ока, с грохотом, оказывается на ковре из неудавшихся рисунков. Он пинает этот кусок дерева, он хочет сжечь его, а после самому сгореть в ярком огне отчаяния. Перед глазами мелькают круги и он не понимает, взаправду или это плод его воспаленного мозга. Осаму уверяет себя, что все пройдет. Он больше не будет слушать эхо и приглушенный шепот своих картин. Он больше не будет с ними разговаривать. Дадзай трясет головой в надежде отогнать голоса и непонятные силуэты, засевшие в разуме, но они не желают отпускать его. Все без толку. Это будет продолжаться бесконечно. Он словно попал во временную петлю и каждый день он проживает как предыдущий, каждый раз он находится на самом последнем кругу ада, из которого не видно света и нет дороги на небеса. Он стал заложником своей трагедии. Осаму с протяжным стоном оседает на колени и ударяет кулаком по маленькому столику. В его голове творится полнейший хаос, который он никак не может утихомирить. Огромный коктейль из эмоций владеет сознанием. Его действия совершенно нелогичны, а сам он чертовски одержим. Он сам себя пугает и боится, сам же молит богов о скорой смерти каждодневно и по несколько часов, но они, как назло, игнорируют его единственную скромную просьбу. Дадзай не хочет видеть продолжение этого плачевного банкета ночных кошмаров, поэтому он бредит мыслью о том, чтобы выцарапать свои карие глаза, стать слепым, а после, желательно, оглохнуть и лишиться всех чувств. Но он уже пытался однажды и тогда его остановили. Он прекрасно помнит, какая истерика накрыла его в тот день и как утихомирить его могла только доза успокоительного. Осаму усмехается, хотя хотел бы зарыдать в голос. Ему смешно от собственного безумия, от того, как ужасно и некрасиво он сходит с ума. Один. Он сломан, как хрупкая статуэтка, но всем не хватает решимости выбросить его. Адреналин, ненависть, и горькое чувство одиночества сжимают его сердце в тиски, выдавливают из него все соки. Слезы не капают, но почему? Почему, если его сердце обливается кровью вперемешку со слезами, он не может их выдавить из себя? От этого он смеется еще громче. Зарывается рукой в свои темные волосы и хочет выдрать их с корнем, чтобы отрезвить себя и заглушить ноющую боль в груди, но вовремя останавливается. Он смотрит на полупустую стеклянную бутылку, валяющуюся в углу и в голове словно что-то щелкает, переключается с одной ненормальной идеи на другую. Новая волна бешенства накрывает его с головой. Дадзай берет ее в руку, покручивает. За этим следует громкий крик и бросок в стену. Бутылка разбивается на большие и маленькие осколки, а на серых обоях остаётся уродливое пятно от сакэ. Но Осаму это лишь забавляет. Он поднимает раскиданные баночки с красками и так же швыряет их, одну за другой, а далее наблюдает за безобразными разводами с безумной улыбкой на лице. Всплеск эмоций, подобный ядерному взрыву, вдохновение, что съедает изнутри… Дадзай вкушает наслаждение от творческого порыва, и это чувство дурманит его, заставляет съезжать с катушек снова и снова. Черт, как же это прекрасно. Еще, больше, ярче! Брюнет опускает пальцы в синюю гуашь, зачерпывает немного и размазывает по «холсту». Потом проделывает тоже самое с зеленой, желтой, черной. Воплотить весь свой внутренний беспорядок во что-то материальное, дать демонам вырваться наружу в виде картины, лишенной всякого смысла. Ему нравится творить только так, только так он ощущает, что еще дышит, что еще жив. Кровь пульсирует, бурлит в венах. Нет, чего-то не хватает. Его картина не закончена. На этой стене какофонии красок не хватает алого цвета. Он опускается на пол и пододвигается ближе к стеклу. Тянется дрожащими руками за самым большим осколком, словно это его последняя надежда. Сжимает его покрепче и уже готовится разрезать бледную кожу на ладонях, чтобы потом можно было провести рукой и оставить кровавые отпечатки. Он делает глубокий вдох и жмурится от боли внутри — было тяжело дышать. Прикусывает нижнюю губу, пытается сосредоточиться и не выронить из трясущейся руки стеклышко. Осталось еще чуть-чуть… В мертвой тишине раздается оглушающая трель мобильного телефона. — Твою мать! — кричит Дадзай и с ненавистью отбрасывает осколок в сторону. — Как же вы все достали! Ему требуется время, что бы отыскать мобильник в горе мусора. За эти несколько секунд мелодия звонка так ему надоела, что он готов был сломать телефон, но все равно решил ответить. — Что? — зло бросает Осаму, даже не посмотрев на номер. — Тон помягче, — вместо приветствия сказал спокойный голос на другом конце. — Что уже с тобой случилось, придурок? — Чуя задает вопрос, хотя заранее знает ответ. — Все превосходно. Зачем звонишь? — Есть повод напиться. В «Инкогнито» в восемь часов. И только попробуй к этому времени сдохнуть, — послышались гудки, которые противно капали на нервы, поэтому Дадзай поспешил закрыть и откинуть телефон подальше от себя, словно тот был бесполезным хламом. Короткий диалог, который в считанные минуты кардинально поменял все планы Дадзая. Иногда он был благодарен, что рядом с ним есть Чуя. Этот коротышка будто чувствовал, поджидал правильный момент, когда нужно позвонить Осаму и вытащить его из пучины самобичевания. А ведь если бы он опоздал всего на несколько минут, кто знает, возможно бы Осаму не ограничился только порезанными ладонями и, как в следствии, уже замертво валялся в луже крови, рядом со своим законченным рисунком. Хотя, в глубине души, он желал подобного конца. Брюнет оглянул печальным взглядом комнату, которая была верх дном. Ему так лень убирать этот творческий беспорядок… И только сейчас до него дошло, как неистово он кричал и сколько шуму поднял.  — Соседи опять будут ругаться, — говорит он тихо в пустоту, хотя это его совсем не волнует.

***

True Widow — Creeper Огни кварталов ослепляли своим изобилием. Оживленный город, вечерняя мгла в свете ярких фонарей. Такие шумные улицы, и в то же время настолько опустевшие, будто призрачные. Его черное, кашемировое пальто колыхалось от прохладного ветра, руки были спрятаны в карманы, а походка — медленная, но уверенная, отличалась легкостью. Навстречу шло бесчисленное количество народу — миллионы людей и ни одного знакомого лица. Ему нравилось осознавать, что для них он всего лишь обычный прохожий, не более того. Как же чудесно то, что люди вокруг не могут увидеть его душу — если бы это было не так, они бы сошли с ума только при одном взгляде на него. Они бы просто ослепли от мерзкой черноты, покрывшей нутро Дадзая. В воздухе витали сладковатые ароматы различных духов, смешанные с запахом еды из ближайшего ресторана и отвратительным смрадом машин и дороги. Именно так и благоухал весь город: с одной стороны удушающие запахи выхлопов и заводов, а с другой — дешевые или дорогие парфюмы, маскирующие все вокруг под аромат цветов или фруктов. И точно такие же люди, пытающиеся замаскировать, закрыть реальность подальше в темный ящик. Дадзаю было противно от одной мысли об этом. Но разве не иллюзии сейчас лежат в основе мира? Осаму не мог принять эти факты, в душе он был жутким реалистом, хоть для других и прятался за маской мнимого романтика. Неподалеку слышатся веселые разговоры уже не трезвых людей, музыка из ночного клуба. Ближе к набережной жизнь гуляла в своем, непрерывном темпе и заводила грустных людей, изголодавшихся по развлечениям. Когда брюнет первый раз попал в этот квартал, от изобилия различных соблазнительных заведений, привлекающих внимание неоновыми вывесками, кружилась голова. И все-таки он выбрал один единственный бар, который в скором времени стал для него и Чуи любимым пристанищем по вот таким темным, одиноким вечерам или, как исключение, когда был реальный повод что-либо отпраздновать. Бросив короткий взгляд на охранника, Дадзай прошел внутрь надменно, словно был здесь вип-персоной. Интерьер этого заведения ничем не изменился с прошлого раза: такие же приглушенные тона, темное освещение, что создавало соответствующую атмосферу, облака сигаретного дыма в воздухе и незамысловатая музыка, играющая фоном. Он целенаправленно идет к барной стойке и уже издалека подмечает знакомый силуэт, который дополняла шляпа. — Привет, — здоровается Осаму и по привычке улыбается, подсаживаясь рядом с другом. Знал бы Чуя, насколько он устал и как хочет развалиться прямо здесь и сейчас. — Опаздываешь, — Накахара осматривает новоприбывшего и подмечает синяки под его глазами, которые можно было рассмотреть даже при тусклом свете, но решает промолчать. Он не собирается более играть роль мамочки для большого ребенка. — Не мог вылезти из петли — запутался, а на помощь прийти было некому. — Хреновое оправдание. — Говорю чистую правду, — он замечает недоверие со стороны Чуи и спешит перевести тему. — Ладно, чем будем баловаться сегодня? Начнем с вина? — Виски, — отвечает парень и подзывает бармена. — Гленливет, 15 лет. — Вау, — довольно протягивает Дадзай, наблюдая, как наливают в два стакана алкоголь. — В честь чего пьем? Ты стал выше на один миллиметр? — Засунь свой сарказм куда подальше и не порть мне настроение, — грубо проговорил Накахара, но чуть погодя слегка смягчился. — Меня повысили. — Наконец-то! Я то уж думал, что ты на веки веков останешься мелкой сошкой, — его голос был до жути притворным. Чуя на это лишь прыснул. — В отличии от некоторых я, по крайней мере, работаю. — А я, по-твоему, ежедневно бездельничаю? — Рисуешь от случая к случаю, потом уничтожаешь картины. Нет стабильного дохода, ведешь образ жизни законченного психа. О, да ты отлично работаешь. И, пока ты не стал уверять меня в обратном и жалеть себя, хочу напомнить, что ты сам выбрал такой путь. Дадзай сжал зубы и посмотрел на него с явной неприязнью. Чуя ощущает, как вокруг брюнета скопилась леденящая душу аура. А так не хотелось сегодня говорить на больные темы. — Если выбирать между клеткой и свободой, то думаю, тебе не стоит объяснять, почему я склоняюсь к последнему. А что касается работы — меня просто не интересуют деньги, и я не так часто позволяю себе быть в компании проститутки и дорогой выпивки, — с явным намеком заявил Осаму. — Поэтому мне хватает на существование. Накахара еле сдерживал свой пыл. Его кулаки уже чесались и готовы были врезать по самодовольному лицу напротив. — Ты будешь пить или мне разбить бутылку о твой череп? — За твое повышение! — проигнорировав последнюю угрозу, Дадзай дотронулся своим стаканом о стакан Чуи и сделал первый глоток. Во рту осталось приятное послевкусие фруктов и специй, с едва уловимым оттенком манго и корицы. Он вдохнул цитрусовый аромат и почувствовал, как поддается алкогольному дурману. Накахара последовал его примеру и тоже остался доволен выбором. Пить вместе было гораздо приятнее, чем в одиночестве. Насколько бы своеобразными не выглядели их посиделки, напоминающие скорее стычку двух давних ненавистников, чем знакомых, их все устраивало. Даже Чую, у которого после общения с Дадзаем болела голова и оставалось нервных клеток на порядок меньше нормы. Причина была проста: они привыкли друг к другу и совсем иное поведение казалось бы непривычным и неестественным. — А что у тебя нового? — спросил уже изрядно подвыпивший Чуя, после нескольких стаканов виски. Он всегда пьянел быстрее Осаму и этот факт его невероятно выводил из себя, но сказать об этом вслух он не мог — гордость не позволяла.  — Хм, — Дадзай призадумался, дотронувшись рукой до подбородка, — все по-старому: неоднократные попытки покончить с собой и поиски спутницы для двойного самоубийства. Хотя… — он сделал паузу, будто прикидывая, рассказывать или нет. — Несколько дней назад, когда я пытался утопиться в реке, я повстречал одного паренька. Сначала он мне ничем не приглянулся, но после следующей нашей случайной встречи в книжном у меня родилась идея на его счет. Чуя недоуменно посмотрел на Осаму, а после покрутил пальцем у виска, мол, снова он выдумывает всякий абсурд. Дадзай на этот жест никак не отреагировал, только взял в руку наполненный наполовину стакан и стал смотреть на жидкость, которая плескалась в нем. — На меня в последнее время напала осенняя тоска. Все надоедает и хочется чего-нибудь особенного, — он прищурил карие глаза и хитро улыбнулся. — Например, поиграть с этим парнем. — Замутить интрижку с ним хочешь? — кажется, алкоголь в крови Накахары говорил за него. — Я не создан для интриг и любви. Мне это не по душе. Я просто хочу повстречаться с ним пару раз, а потом разойтись, будто ничего не было. Знаешь, он такой забавный малый и, похоже, я ему не понравился. — Да кому ты вообще можешь понравиться? Разве что глупым девкам, которым ты в уши заливаешь. Всех остальных ты раздражаешь. — Чуя выказывает свое недовольство и достает из кармана пачку сигарет. Закуривает, удовлетворенно прикрыв глаза, а после опрокидывает голову и выпускает серый дым. Дадзай делает вид, что пропустил последнюю фразу мимо ушей. Вместо очередной подколки, он берет из пачки сигарету и просто покручивает между пальцев. — Как же я отвык от табака… — проговаривает он отстраненно. — Я тоже подумываю бросить, но когда вспоминаю, насколько дерьмовая наша жизнь, то все становится на свои места, и я тянусь за новой сигаретой. — Просто у кого-то нет силы воли. — Просто кто-то сейчас вылетит из бара и даже пикнуть не успеет. — Ты чаще блефуешь, чем бьешь меня. — Мне не хочется повторять плачевный опыт и драться в общественных местах. Помнишь, как мы однажды повздорили и разбили виски за семь тысяч? Три бутылки, если ты не забыл. Потом звонили Мори-сану и просили нас отмазать. Это был самый худший мой поход в бар. — Зато было весело. Ахаха, а помнишь, еще досталось бармену с охранником, которые нас разнимали и официанту с телефоном. — А нечего было полицию вызывать, — фыркнул Накахара и затянулся, скрывая невольную улыбку. Это было так давно, они были так молоды. Тогда они думали, что весь мир должен крутиться вокруг них, и что никто и ничто не сможет их остановить. Тогда Осаму курил вместе с Чуей и еще не пытался ежедневно убить себя. С тех времен остались не самые лучшие воспоминания, но даже они могут вызвать приятное чувство ностальгии. Между тем Дадзай снова переключился на своего паренька, и его совсем не смущало то, что Накахаре было глубоко равнодушно. — Представляешь, он даже дал мне денег на проезд в метро. Он такой наивный, это видно сразу. — Лучше бы он тебе по голове дал, может, там что-то бы на место встало. Вот скажи, тебе что, мало девчонок было? И вообще с чего ты взял, что он захочет с тобой встречаться? Если у него все в порядке с ориентацией, он пошлет тебя при первой же возможности — странно, что еще не послал. — Мне наплевать на его ориентацию, я же не намерен с ним крутить роман. Повторяю: мне просто надоела однообразность. Ах да, прими еще к сведению, что в женском поле я разочаровался. Они умирают раньше меня или без меня. Надоело, — по слогам произнес он последнее слово. — Ты несешь полный бред и я не могу понять: это из-за алкоголя или ты реально такой имбецил? — Если ты что-то не можешь понять, то мне тебя искренне жаль. Синдром дауна не лечится. — От своей патологии сначала избавься, а потом мне диагнозы ставить будешь. — К сожалению, моя болезнь тоже не излечима. В этом мы с тобой схожи, не находишь? Накахара, пробубнив себе под нос «идиот», отвернулся и сделал несколько глотков спиртного. Горло обожгло, алкоголь уже не доставлял удовольствия, как в начале вечера. Задача «напиться и отметить» была выполнена, теперь вполне можно было закругляться. — Эй, может, пойдем погуляем по набережной? У нас еще целая ночь впереди, — Дадзай казался совсем трезвым и держался на ногах твердо и стойко, чего нельзя было сказать о Чуе. Поэтому Осаму, как хороший товарищ и собутыльник, придерживал Накахару, когда они выходили из бара, во избежание резкого столкновения с землей. И как Дадзаю вообще удавалось не пьянеть? Возможно, дело было в том, что в барах он пил мало и любил растягивать одну порцию на долгое время? Чуя никогда не научится так же. — С телками своими по набережной гуляй, — заплетающимся языком проговорил Чуя. — Я лучше домой поеду. — Тебя проводить? — Просто засунь меня в такси, дальше я сам разберусь. Распрощавшись с Накахарой и, на всякий случай, сказав таксисту правильный адрес (способностям коммуникации Чуи в нетрезвом виде он не доверял), он решил пойти дальше бродить по оживленным улицам. Кто знает, что его может ожидать за вон тем поворотом? Дадзай был до жути любопытен, алкоголь придавал уверенности и легкости, хотелось затеряться в этой цитадели неизвестности. Возможно, завтра ему будет снова до тошноты плохо, но сейчас ему хочется забыть о боли и полностью отдаться мимолетному порыву. Но даже в такие моменты, когда в голове туман, а в крови гуляет виски, мысли о собственной смерти не покидали его. Наверное, только Осаму мог думать о ней в любом состоянии, будь ему сладко или горько. Но сейчас крепкий напиток играл с ним злую шутку и помогал сокровенным желаниям вылезти наружу. Возможно, вскоре он будет сожалеть о том, что сразу не вернулся домой, но ведь… — Ведь сегодня такая чудесная ясная ночь для романтиков, искателей приключений и самоубийц! — сказал он настолько громко, что мимо проходящие люди обернулись.