Начать с начала

Солнце уже пустилось в путь к закату, когда Маэдрос и Фингон присели на бревно чтоб доесть последнюю ковригу хлеба из тех, что матери напекли им в дорогу. Вокруг лежали плоды трудов всех последних их дней: щепки, пни, обрезанные ветви, брёвна. Лошади Тулкарокко и Турканна были привязаны к телеге и паслись под угасающим светом, а чуть дальше уже стоял домик, крепкий и прочный, — но пока недостроенный. Дни уже стали короче, чем были в начале строительства, а карта, которой пользовались Маэдрос и Фингон, — куда более потёртой и испещрённой пометками. Они расстелили её на бревне между собой, среди других пергаментов с набросками, схемами и расчётами. — Мы застряли, — сказал Фингон, застыв с ломтем хлеба у рта и будто забыв, что собирался откусить. Он отыскал на карте извилистую дорогу от домика к ближайшей деревне. — Нам нужно съездить в деревню починить топор, чтоб мы смогли продолжить стройку. От этих слов у Маэдроса засосало под ложечкой. Он встретился с Фингоном взглядом и уловил лёгкое движение его губ. — Я знаю, ты скучаешь по обществу, — мягко произнёс Фингон. — Я обещаю: это будет вовсе не так плохо. — Ещё слишком рано. Фингон вздохнул. Он потянулся к Маэдросу, покрутил завиток его волос между пальцами и помолчал, прежде чем продолжить: — Я знаю. Я поеду в город, если ты пока начнёшь резать черепицу. — Могу, хорошо. — Спасибо, — его пальцы задержались на подбородке Маэдроса. — Это всего несколько часов верхом. Я тогда уеду утром и вернусь ещё засветло. — Разумно. И мы ещё можем сегодня сделать многое даже без топора, — Маэдрос встал. — Хочу посмотреть, смогу ли найти ещё такие гигантские корнеплоды, — только вчера он раскопал один размером со свою голову. Лес в это время года был щедр, и если им хватит трудолюбия и умения, то они могли бы наделать запасов на всю зиму. Он мог бы насобирать орехов и фруктов с деревьев, а у Фингона был лук для охоты. Анайрэ прислала им немного сушёной провизии, но ни один из них не хотел вскрывать запечатанное без особой нужды. Нерданель дала им семена, большая часть которых должна была ждать весны, но некоторые виды салата и редиски можно было посадить уже сейчас. — Интересно, как они будут в засолке, — сказал Фингон. — Стоит попробовать. — Так что сегодня до конца дня займёмся сбором пищи, а завтра я поеду в город. — Фингон тоже встал, отряхнув крошки с пальцев, и сложил карты и чертежи дома. — Я всё же думаю, тебе стоит поехать. Или ты сожалеешь о каких-то встречах, что уже состоялись? — Нет, но пока я не встречал никого из тех, встречи с кем так страшусь. — Маэдрос судорожно провёл по волосам. — Я бы предпочёл оставить всё как есть. Казалось, Фингон хочет поуговаривать его ещё, но он просто вздохнул, закрыл рот и улыбнулся. Всё ещё было так легко забыть, что теперь они располагают всем временем, которое может им понадобиться. Когда они оба вышли из многолетней тьмы Мандоса, не сразу стало понятно, как долго они пробыли в ней. Конечно, долго — долго даже по летоисчислению эльфов. Солнце, луна и звёзды изменили своё положение в небесах. Изменился и климат: стал холоднее и влажнее, чем Аман их юности, но всё же не таким холодным и влажным, каким был Белерианд. Изменилась и речь, так что иногда было трудно общаться с окружающими. Даже их матери уже усвоили новые звуки и выражения, и потребовалось какое-то время, чтоб научиться опять понимать друг друга. Это было так странно... но Маэдрос не мог удержаться от мысли, что с ним раньше уже было такое — когда он на берегах озера Митрим вышел из многодневного забытья, окружённый друзьями и родными, которые улыбались, плакали и твердили, что не виделись с ним тридцать лет. Теперь, как и тогда, невозможно было вернуться назад и продолжать жить той жизнью, которая уже никогда не смогла бы быть прежней. Для них не было возможности возврата к жизни в Тирионе, со всей её политикой. Одновременно они приняли решение: уйти, найдя достаточно удалённую от всех делянку, и поселиться на ней. Анайрэ и Нерданель отнеслись к этому с грустным пониманием и снабдили их достаточным скарбом для такого начала: крепкая повозка и лошади, инструмент, провизия, деньги. Пусть это и не было свадебным подарком согласно традиции, но любовь была в каждом гвоздике и каждой петельке. Дневной поиск пищи принёс им корзину фруктов и орехов, которые можно было сберечь впрок, а ещё — один большой и причудливый рыжий гриб, сохранивший свои соки даже после того, как был нарезан соломкой и обжарен. Вскоре солнце опустилось за деревья, окрашивая небеса в оттенки алого и багряного, постепенно переходящего в глубокий, бархатный иссиня-чёрный — и вот трудовой день был окончен. Надвигались тени, и их мир сжался до золотисто-оранжевого круга света от костра. Фингон прислонился к Маэдросу, и тот притянул его ближе и положил ладонь ему на макушку. Они сидели вместе, ничего не говоря и лишь слушая. Мир не был тих. Мандос был тих — кричащей и оглушающей тишиной, заставлявшей Маэдроса смотреть внутрь себя в поисках облегчения — и сталкиваться там с перепутанным клубком узлов, которым стал его дух, и который, казалось, не имел ни конца, ни начала. И не было пути распутать всё это. Тишина была ужасом и бессилием. Звуки, окружавшие его сейчас, были мягкими: льющаяся вода, шелестящие листья, стрёкот цикад. Дыхание Фингона. — М-м-м, я засыпаю, — Фингон сел и потянулся, прежде чем встать. — В постель? — Хорошо, — Маэдрос позволил Фингону поднять себя на ноги. Он расправил плечи и издал долгий вздох. Копать, рубить, таскать и гнуть — этот труд постоянно напоминал ему о том, какая это роскошь - свобода от болевых мук. Даже само отсутствие руки тогда не мучило его так, как привычный тяжёлый груз агонии в плече, предплечье, спине, шее — и сотни маленьких игл боли, которые впивались в ноги и туманили разум. Чаще всего он мог выносить это, но иногда скребущая боль приковывала на несколько дней к постели. Целители давали ему лепёшки из конопли и мака, которые хотя бы удерживали на ногах, когда не было другого выхода, но Маэдрос ненавидел то, каким слабым и медленным они заставляли его себя чувствовать. Из Мандоса он вышел целым, исцелившимся, свободным от боли. В уголках его глаз появились морщинки, а в волосах — седые нити; его фэа была усталой, и это отразилось и на его роа. Но пытки Врага не имели власти над его новым телом. Чувствовать было по-прежнему странно. Время так мало значило в смерти, но после столь долгого пребывания одиноким бестелесным духом Маэдрос иногда ощущал себя ошеломленным силой и уязвимостью пребывания вновь во плоти. Иногда он смотрел вниз на свои ладони — на обе ладони — и часами сгибал пальцы, один за другим, наблюдая за кровотоком в венах и движением сухожилий. Он считал каждую новую веснушку, что у него появлялась, когда они с Фингоном путешествовали под солнцем, и страдал от солнечных ожогов, забыв надеть что-то на голову. Голод мучил, как и усталость, но удовольствие от куска тёплого дрожжевого хлеба с золотистым маслом или погружения в мягкую постель с чистыми простынями всё возмещало. Вожделение тоже было таким внезапным и требовательным, и жаркие поцелуи Фингона и упругая кожа под ладонями пьянили его наслаждением. Сегодня, однако, труд вымотал их, сделав рассеянными и тихими. Они достали из сундука постель и устроили её в задней части телеги; затем омылись и легли на своё временное ложе. Оно чуть поскрипывало и качалось, и перины никакой у них не было, но в конце долгого дня и такая постель была очень кстати. Фингон уткнулся макушкой Маэдросу под подбородок. Его ресницы слегка щекотали Маэдросу шею, пока Фингон моргал и затем закрыл глаза. Маэдрос обнял его и притянул к себе ближе. Осколок луны коснулся его серебряным светом, и, на мгновение, Маэдросу пришлось напомнить себе, что это всё не сон, не фантазия, выдающая желаемое за реальное. Они вновь были вместе, будь то в Тирионе или в повозке в лесу. — Спокойной ночи, — прошептал он Фингону в косы. — И тебе. Люблю тебя, — Фингон нежно сжал его в объятиях. Маэдрос уснул, как только закрыл глаза. *** Фингон проснулся с рассветом и пением птиц высоко на деревьях. Маэдрос был в его объятиях — тёплый и тяжёлый — и ветви над повозкой роняли узорчатые тени на холстину, что её прикрывала. Он сонно моргнул и поднял руку, чтоб убрать волосы Маэдроса со своего лица. — У тебя последний шанс передумать и поехать со мной в деревню. Маэдрос нахмурил брови и приоткрыл глаза. — Ты вправду уезжаешь так безбожно рано? — Раньше уеду — раньше приеду, — Фингон дотронулся ладонью до его щёки и нежно поцеловал. — Езжай! У меня уйма черепицы для нарезки! — Маэдрос издал сердитый смешок и налил себе кофе. Фингон пожал плечами, оседлал коня и ускакал. В первый же день работы они выкопали место под фундамент дома и уложили для него камни. На второй день они повалили деревья и нарубили из них брёвен. На третий они наделали зарубок на концах брёвен, чтоб укладывать их друг на друга — и занялись укладкой. Четвёртый и пятый дни были потрачены на доделывание стен, и на шестой они уже принялись устанавливать стропила. Работа была тяжёлой. Питались они тем, что было легче всего приготовить, по ночам спали в повозке, слишком уставшие, чтоб обращать внимание на боль в мышцах и мозоли на ладонях. Города нолдор в Белерианде выросли из ничего, в напряжённых усилиях как можно скорее выстроить крепости, что устоят перед Врагом. Их мастерство создало сильнейшие, величайшие, красивейшие города в мире за пределами Амана — и сейчас те лежали в руинах глубоко на дне океана. И теперь два повелителя нолдор, видевшие этот взлёт и падение, ушли в леса самого удалённого уголка своей родины, чтоб построить скромный дом безо всяких иных целей, кроме как для самих себя. Поездка в посёлок была долгой, но приятной. Фингон напевал себе под нос по пути, слушая отвечающих ему птиц, и остановил Турканну у остроконечной арки из живых деревьев, что служила воротами для въезда. Он впервые обратил внимание на то, что деревня не была укреплённой… это был Аман, не Белерианд. Он задался вопросом, как приветят тут незнакомца, который приехал по делу, и стоит ли ему первым представиться жителям. Кто знает, как изменились обычаи за прошедшие тысячи лет, что из новых традиций могло не прижиться в доме его матери… И после минуты-другой таких размышлений он поехал вперёд. Тут были жилые дома и лавки, сады и загоны для скота, и даже кофейня, выстроенная по обычаям нолдор. Всё это было куда менее величественным, чем могло бы быть в Тирионе, но Фингон устал от пышности, и потому ему всё очень понравилось. Высокие деревья затеняли строения и мощёные улицы, а за пределами деревни расстилались золотом и зеленью пастбища и поля. Местные жители спешили куда-то по своим делам, хотя и поворачивали головы в его сторону, пока он ехал мимо. Ему пришлось напомнить себе, что, скорее всего, дело в том, что он тут чужак. Пусть легенды о его прошлых деяниях ещё не забылись, мало кто мог бы узнать его в лицо. Юноша, ведущий стадо коз, с готовностью указал в сторону кузницы, хотя и выглядел слегка смущённым, будто не совсем понял речь Фингона. Кузнец — женщина с оливковой кожей, покрытой чёрными татуировками — взглянула на топор Фингона и присвистнула. Обух топора раскололся надвое прямо посередине, и кусок его отломился. — Как тебе удалось сотворить такое? — она взяла у него топор и отвалившийся кусок лезвия и продолжила внимательно разглядывать их. — Не могу сказать точно, — ответил Фингон. — Я почувствовал отдачу в руках, когда рубанул топором дерево, а когда его вытащил — он был уже сломан. До того весь день мы рубили деревья без затруднений. — Хм. Должно быть, попался особенно упрямый сук. Да, я могу его починить, но это будет стоить тебе дороже, чем покупка нового обуха. У меня есть несколько уже готовых, и если ты захочешь купить его вместо сломанного, я дам тебе скидку. — Договорились, — они ударили по рукам. Мастерица пошла искать среди своего товара обух подходящего размера. — Починка не займёт много времени, — сказала она. — Можешь посидеть тут, если хочешь, вон там в горшке кофе. Похоже, ты какое-то время провёл в дороге. — Почти с самого рассвета, — признался Фингон. Он налил себе чашку кофе и с благодарностью сделал глоток. — И ещё несколько месяцев до того. Мы встали на стоянку в лесу несколько дней назад. — Не могу понять твоё произношение. Ты откуда? — Из Тириона, — Фингон слегка наклонил голову. — До этого — из Белерианда… из Чертогов Мандоса. — Что ж, добро пожаловать обратно, — мастерица, найдя подходящий обух для топора, принялась приделывать его к топорищу. Они ещё немного помолчали, Фингон пил кофе, пока она трудилась, и затем она заговорила опять: — Как тебя зовут? — Миндокармэ, — единственной, кто когда-либо называл его так, была его мать, и теперь он использовал это имя ради того, чтоб оберечь Маэдроса. Не прятать его — но дать ему шанс самому заявить о себе. И сам Фингон обнаружил, что подобная безымянность словно освежает — возможно, в прошлой жизни он и был королём нолдор, но здесь и сейчас он мог быть просто Миндокармэ, который живёт в лесу и нуждается в починке топора. Пусть дядя его царит в Тирионе, окружённый теми, кто желает вернуться к подобной жизни. Фингон не желал. И не мог. — Миндокармэ… звучит таким древним. Айканга — вот моё имя и моё ремесло, — с этими словами она поднесла обновлённый топор к колесу для заточки. После, когда топор был вложен в чехол, пристёгнут к спине Фингона, а его монеты перекочевали в ладонь Айканги, она указала ему на маленькую ферму неподалёку. — Не знаю, в чём ещё ты нуждаешься, но Ретаро, который живёт вон там, ищет покупателя на молочную козу. Можешь сказать, что тебя послала я. — Спасибо. Немного молока точно не помешает. *** Козу они назвали Товэ и выстроили для неё небольшую времянку из лапника и коры. Она выглядела изящной, но давала такое огромное количество молока, что они не успевали его выпить, даже с учетом того, как тяжело трудились, строя свой новый дом. Так что Маэдрос спустился вниз по реке в поисках глины для утвари, в которой можно было бы хранить масло и мягкий сыр. Ранним утром он уселся у речки, вслушиваясь в птичьи спевки на том берегу, и слепил из мягкой коричневой глины дюжину маленьких неуклюжих горшков с крышками, а затем расставил их на плоском камне для просушки на солнце. То было не самое любимое им ремесло, и он волновался, что Фингону — такому эстету! — они не понравятся, но Фингон счёл их «самобытность» очаровательной и помог Маэдросу выкопать яму, чтоб обжечь в ней посуду. Они закончили строить свой дом. Благодаря бревенчатым стенам, крыше из дранки, каменному очагу и трубе, он был выстроен так, чтоб противостоять капризам природы. Благодаря гладкому дощатому полу, хорошо подогнанной двери и ставням на окнах, он был опрятным и уютным. На чердаке уже начали копиться запасы еды, и горшки с маслом и сыром стали первыми на полках в погребе, что они вырыли рядом с домом. Они смастерили крепкий кухонный стол и два стула, а ещё кровать, вырезав на ней геометрические узоры. Из шерстяной ткани, что дала им Анайрэ, они сшили матрас для постели, набив его сухим мхом и птичьим пухом от подстреленных Фингоном птиц. Когда она была закончена и застелена льняными простынями, шерстяными одеялами и мягкими шкурами, Фингон упёр руки в бёдра и усмехнулся, глядя на Маэдроса: — Чудесно. А теперь перерыв, — он засунул пальцы Маэдросу за пояс и толкнул его на кровать. После, переплетясь ногами, касаясь пальцами волос и кожи друг друга, они лежали, словно единый клубок. Полуденное солнце пробивалось через приоткрытые ставни и подсвечивало глубокие тёмные глаза Фингона, изгоняя из них прожитые века и печали и наполняя радостью. Маэдрос провёл пальцами по его шее, плечу — тот улыбнулся, и на его щеках заиграли ямочки. Маэдрос вдруг почувствовал себя ошеломлённым. Он откатился на спину и прижал ладони к глазам, не уверенный, хочется ли ему плакать или смеяться. — Я люблю тебя, — воскликнул он. — Я люблю быть живым! Фингон придвинулся ближе, чтоб между ними не осталось просвета, и привлёк в свои объятия. — Я говорил тебе, что это того стоит! — отозвался он, смеясь: и дразнясь, и всерьёз одновременно. Когда дом был закончен и обставлен мебелью, они потрудились над крепким сараем для Товэ и лошадей, заложив в нём места и для других животных, которые у них ещё будут. За ним последовали купальня и уборная, выстроенные в том же стиле, что и сам домик. По мере того, как дни становились короче и холоднее, их жилище становилось всё больше и больше похожим на дом, а не на походный лагерь, и долгие дни работы сменились другими — полными лёгких трудов, отдыха и досуга. Поздний сад принёс им маленькие огурцы, зелень, редиску и немного гороха. Большую часть Маэдрос замариновал в своей уродливой утвари, и горшочки присоединились к маслу и сыру в погребе. Они насушили лесных фруктов, из ягод наварили варенья и намололи муки из семян и орехов. Маэдрос наделал ещё неприглядной посуды, Фингон съездил пару раз в посёлок за тем, что они не могли заготовить сами: соль, гвозди, одежда, кофе. И он всегда возвращался с историями из большого мира — и снова и снова настаивал на том, чтоб Маэдрос присоединился к нему в следующей поездке… но Маэдрос пока никак не мог заставить себя согласиться. Когда первые морозы оледенили землю, Фингон подстрелил оленя. Он разделал мясо, а Маэдрос выстроил маленькую коптильню из кривеньких глиняных кирпичей, которые налепил, и холодным днём они набивали колбасы, добавляя зелень и дикий чеснок, пока их пальцы не стало жечь. Печень с травами они съели на ужин, а остальное всё закоптили и затем подвесили колбасы и оленьи окорока в погребе. В коптильню отправился и лосось, после того как они сплавали вверх по реке к месту нереста, и другая рыба, и мелкая дичь, и наконец даже кабан. Все нолдор наслаждались трудом. Без труда не бывает ни мастерства, ни искусности — и чем труднее работа, тем ценнее её результат. Строительство, уход за животными, производство, заготовка пищи — все эти труды были сладкими, и ещё слаще они были теперь — оттого, что им пришлось пережить горькое. Иногда они пели за работой, хотя Маэдрос обычно лишь слушал. Его голос был не столь чистым, как у Фингона, и он всегда был лучше с лютней… по крайней мере, в мире, который больше не существовал. Тот мир иногда ему снился… как и тот, что пришёл вослед. Оставь меня. Ты хочешь, чтоб я оставил тебя? Ты не заслужил этого. Ты скучаешь по деревьям, по тёплому солнцу, твоей семье — здесь ничего для тебя нет. Здесь ты. Ты не ничто. Нет. Уходи. Пожалуйста. Без тебя нет. Намо давно отпустил тебя. Я должен остаться. Тогда я останусь с тобой. Не пытайся убедить меня в обратном. Ты знаешь, что заставить меня сделать то, что я не хочу, невозможно. Глупый, себялюбивый, безрассудный страдалец! Оставь меня! Будь со своей семьёй и забудь, что когда-то любил меня! Я не стою этого, и ты просто тратишь своё время! Уйди! У меня есть всё время, которое мне нужно. А если я никогда не покину этих залов? Что тогда? Тогда я буду ждать окончания мира вместе с тобой. Но я не думаю, что это наша с тобой судьба. Почему ты делаешь это? Потому что люблю тебя. Почему? Тише. Отдыхай. Исцеляйся. Я здесь и никогда тебя не оставлю. Намо освободил меня, но никто не может принудить меня вернуться к жизни, если я того не желаю. Даже ты. А если я скажу, что не хочу, чтоб ты был со мной? Я буду знать, что ты лжёшь. Я знал твою фэа задолго до того, как она распростёрлась обнажённой в чертогах мёртвых. Так значит, ничем не переубедить тебя. Совершенно ничем. Даже твоей семьёй? Я с ними увижусь. Они ждут уже так долго, и они не хотели бы видеть меня живым, если я буду одинок и в печали. Я не могу предложить тебе счастье, мне нечего тебе дать. Ш-ш-ш. Я ничего у тебя не прошу. Отдыхай. Я буду здесь. Я никогда не оставлю тебя, и даже не собираюсь пробовать. Маэдрос открыл глаза от завывания ветра за стенами дома. Внутри было тихо, спокойно и тепло, тускло тлели в очаге угли. Фингон лежал перед ним, угнездившись в изгибе его тела, и крепко спал. Ноги их переплелись под покрывалами, и Маэдрос носом уткнулся в шею Фингона сзади. Руки его обвились вокруг талии Фингона, и пальцы утопали в шкуре под ними. Когда он сделал свой первый вдох и открыл глаза, которые жгло и щипало после столь долгого пребывания в мягком сумраке смерти, неумолимая реальность окружающего мира тут же ошеломила его. Он крепко держал Фингона за руку, овладевая собой, и Фингон сжал его ладонь в ответ. Вопреки всему они сделали это. В какой-то момент Маэдрос почувствовал, как и его толкает куда-то такое страстное желание Фингона жить, и оказалось, что да, и он хочет жить снова и сделает всё, что потребуется, для того, чтоб это случилось. "Я никогда не смогу заслужить тебя, - подумал Маэдрос. Он закрыл глаза и спрятал лицо в волосах Фингона. - Я никогда не смогу заслужить ни тебя, ни эту жизнь, ни второй шанс, что был мне дан." Фингон пошевелился. — Я слышу, что ты думаешь, — послышался его голос, хрипловатый со сна; в нём угадывалась улыбка. Шесть тысяч лет без плоти больше, чем это было б возможно при жизни, истончили барьеры между двумя их фэа. Образы и чувства, мысли и ощущения текли между ними, в иные моменты более заметно, чем в другие — и Маэдрос не сомневался, что Фингон может слышать то, что он думает. — Ну и отлично. Мне нечего скрывать от тебя. Фингон повернулся к нему лицом. Свет догорающего пламени сиял, словно медный листок, на его тёмной коже, и Маэдрос поднял руку и погладил его по щеке. Тот улыбнулся касанию и сонно моргнул. — Независимо от того, что ты думаешь о своих заслугах, я рад, что ты здесь, со мной, — сказал он, погладив Маэдроса по подбородку. — Это куда больше, чем я мог надеяться. — Учитывая состояние, в котором я был, когда… когда оказался в Чертогах, я не думал, что это вообще возможно... — Он был слишком сломан для любой надежды на прощение или искупление. Слишком зол и истощён, чтобы когда-либо пожелать вернуться к жизни. Слишком много крови было пролито его мечом, всё во имя Клятвы, которую невозможно было исполнить. Он не мог заставить себя принять эту безусловную любовь Фингона, которую тот предлагал ему даже в смерти. — И мы всё ещё здесь, — Фингон, нежно улыбнувшись уголками губ, прижался к нему теснее. Головой он уткнулся Маэдросу под подбородок и обнял его — и расслабился, и Маэдрос почувствовал, как дыхание Фингона замедляется, и тот опять уплывает в сон. Маэдрос поцеловал его в висок. Да, то было куда больше, чем они могли надеяться, и да, они всё ещё были здесь. *** Воздух был холоден, но ярок и чист, пока Фингон ехал верхом к деревне. Ели и сосны вдоль дороги искрились инеем. Маэдрос позаботился о нём и снабдил в дорогу флягой горячего чая, но на самом деле холод не беспокоил Фингона так сильно, как раньше. Может быть, потому что его новое тело не пострадало так сильно от обморожений, как предыдущее. Может быть, потому что холод Амана был мягче, чем холод внешних земель…, а может быть, знание о том, что Маэдрос ждёт его возвращения домой, грело его изнутри. Однако к тому моменту, как он привязал Тулкарокко у кофейни и нырнул внутрь, он с трудом уже мог чувствовать своё лицо, и глаза пощипывало от слёз, угрожавших заморозить его щёки. — Проходи, Миндокармэ! Скорей закрой дверь и садись к огню, а то ты совсем замёрз! — Да всё не так плохо, — рассмеялся Фингон, но уселся к огню, а хозяин принёс ему чашку дымящегося кофе. Жар проникал в пальцы, обхватывающие тяжёлую кружку, и он делал глоток за глотком, пока Таньяндиль пересказывал ему последние новости и сплетни. Он сметал со стола кофейную гущу и говорил о столетнем бочонке ледяного вина, что раскупорила Пирьявен на свадьбу своего сына, когда из погреба поднялась его дочь Лиссиэ с мешком муки на плече. — Привет, Миндокармэ! — сказала она с весёлой улыбкой, скинув мешок на прилавок. — Тепло ли тебе было на твоём пути из леса? — О да, спасибо. На самом деле, я именно с тобой и хотел повидаться. — Фингон отставил кружку на маленький столик перед собой. — Ты всё ещё продаёшь мёд? — Продаёт ли! — хохотнул Таньяндиль. — Да вся деревня им переполнена. Можно ложками его есть каждый день, и он не кончится. Лиссиэ слегка зарделась. — Я пою пчёлам, только и всего. Я и не думала, что на них это так повлияет. — В пении-то всё дело и есть, — улыбнулся Фингон. — В любом случае, я хотел бы купить немного. У нас мёд кончился, и мой муж превращается в ворчуна. — О! Конечно! А я и не знала, что ты женат, — обронила она, спускаясь обратно в погреб. Фингон взял чашку и отпил ещё глоток. Он приходил бы в деревню только ради этого кофе. Лиссиэ вернулась с двумя глазурованными глиняными кувшинами, запечатанными воском. — Женат, и мой муж немного отшельник, иначе я б уже привёл его сюда. Затворник-сладкоежка. — Так это он тебя послал в такой холод за мёдом? — Лиссиэ приподняла тёмные брови. — Ха! Какое там! Просто я устал от того, как он вздыхает, глазея в пустой кувшин из-под мёда… а через час история повторяется, — сказал Фингон. Он полез в карман плаща за монетами и отсчитал нужное и за мёд, и за кофе. — О нет, когда я сказал, что собираюсь в посёлок, он пытался убедить меня остаться дома, в тепле, говоря, что ему и сушёная черника сойдёт, чтоб протянуть до весны, — но я-то знаю его достаточно долго. — А как долго? Фингон задумался на мгновение и понял, что с трудом может вспомнить год своего рождения. Шесть… шесть с половиной циклов Древ ему было в момент встречи с Маэдросом, и если пересчитать в солнечные годы, применяемые со времён Затмения… — Больше восьми… думаю, почти девять тысяч лет, — медленно выговорил он. Так странно… Первая Эпоха казалась куда длиннее, чем все остальные, взятые вместе. — Конечно, шесть тысяч из них мы провели в Мандосе, где время не имеет такого значения, но мне говорили, что жизнь снаружи продолжалась как обычно. Если теперь считают года по-другому, я об этом не слышал. Глаза Лиссиэ широко распахнулись. Ей не было ещё и пятидесяти, она была моложе всех в деревне — и ничего не знала о мире за пределами Амана. Она не могла даже вообразить всех этих бесчисленных столетий, что уже умерли или что ещё придут. — Нет, года те же самые, — проговорила она после паузы, во время которой было заметно, как она силится всё это осмыслить. — Хорошо, — он помолчал пару минут. Пять сотен лет в Белерианде, затем шесть тысяч лет в Мандосе — больше, чем вдвое к прожитому до того. Казалось невероятным, что его старый дом всё ещё можно было узнать. Лиссиэ вернулась за прилавок к своим рутинным обязанностям, пока Таньяндиль следил за обжаркой кофейных зёрен. Насыщенный аромат щекотал Фингону нос. Неожиданная мысль посетила его, и он повернулся к прилавку. — Лиссиэ, а ты могла бы продать мне один из твоих ульев? — Возможно. А у тебя есть опыт в пчеловодстве? Это сложнее, чем многие думают. — Есть, но то было очень давно, — признался Фингон. Бабушка Индис любила пчёл, и мальчишкой он часто помогал ей за ними ухаживать и собирать мёд в конце сезона. Они и в Белерианде держали пчёл, но бесконечные войны с Врагом, что они вели, не давали ему возможности самому этим заняться. Лиссиэ наклонила голову, размышляя. — Я тебе продам два улья, а не один. На случай, если с одним что-то случится, — тогда ты сможешь перенести в него соты из более сильного улья. Но я не продам их, пока хоть чуть-чуть не потеплеет. — Отлично, мы никуда не торопимся, — Фингон вздохнул и вытянул ноги перед камином, и под звуки потрескивающего дерева и булькающей воды в нём текли тихие неспешные мысли. Сидеть у огня, для которого не ему нужно было рубить дрова, было маленькой роскошью, и он собирался насладиться этим настолько долго, насколько позволяла вежливость. Он давно уже не чувствовал тяги рисовать; проектирование и строительство дома с пристройками в последние месяцы полностью удовлетворили его жажду к творчеству. Но прийти с карандашами и бумагой к этому очагу и рисовать в его тепле оказалось очень привлекательной мыслью, и он подумал, что будет предвкушать следующий визит сюда с нетерпением. Если б только он мог уговорить Маэдроса пойти с ним! Маэдросу нужно быть среди других, как бы он ни отрицал это. Постепенное возвращение к жизни. Здесь было бы много возможностей для этого… для них обоих. Дверь вновь открылась, прерывая мысли Фингона вихрем морозного воздуха. Айканга со своей женой, закутанные по-зимнему, вошли в кофейню и плотно затворили дверь за собой. — Миндокармэ! Как держится топор? — Айканга размотала длинный шарф с шеи и лица. Таньяндиль уже нёс для них две кружки. — Отлично. Мы закончили с домом и вдобавок ещё тремя постройками — так что его нужно только немного подточить. — Однако им стоило подумать и о втором топоре. Его не радовала мысль о том, что вдруг придётся рубить дрова крохотным топориком, если вдруг основной опять сломается. Столько всего было, о чём никогда не приходилось ему всерьёз заботиться в юности! Когда он был юношей, среди принцев Тириона вошёл в моду «возврат к корням» — попытки жить подобно их предкам на Куивиэнен. Они пробовали разводить сады и строить хижины, не задумываясь, что простой народ, в большинстве своём, так и живёт, и называли это «чистым образом жизни». Это было очень наивно и пафосно, однако, так они жили. Феанор стал обрабатывать свой небольшой надел земли, и Финголфину пришлось доказывать, что он может делать всё то же самое ничуть не хуже, а то и лучше, так что в итоге их семьи оказались заложниками нелепого соревнования, кто лучше сможет построить ферму ради развлечения. Вскоре и у тех, и у других были налажены сложно и изощрённо обустроенные фермы, так что оба совместно победили и идею «возврата к корням». Но, во всяком случае, Маэдрос и Фингон выучились многому из того, что использовали сейчас, обустраивая своё собственное хозяйство. Это было только начало. Гораздо больше Фингон и его семья узнали, растягивая то, что можно назвать «съедобным», во Льдах, а затем пытаясь выжить в первые несколько лет в Белерианде. Притом, что когда-то они полагали обеспечение себя пищей и кровом развлечением… Сейчас это всё ещё был выбор, но уже не развлечение. Закончив дела в кофейне, Фингон завершил и остаток дел, по которым он приехал в посёлок, и наконец пустился в долгий, холодный путь домой. *** — Сделай это со мной. Маэдрос моргнул, глядя на обнажённого Фингона, слегка надавливающего ему на плечи, и нахмурился в замешательстве. — Э-э-э… а что ж я сделал только что? Лицо Фингона озарила яркая усмешка. Нежными пальцами он пробежался по припухшим губам Маэдроса и наклонился, горячий и удовлетворённый, чтоб поцеловать того, ощутив на языке вкус своего собственного удовольствия у Маэдроса во рту. У самого Маэдроса слегка кружилась голова, он чувствовал приятную негу и поглаживал бёдра Фингона там, где они касались его головы. — Знаю, сделал, — прошептал Фингон и усмехнулся, касаясь губами лба Маэдроса. Он опустился и растянулся рядом с ним на постели, опершись головой на руку. — Я имел в виду, чтоб ты пошёл со мной в деревню. — А худшего времени для разговора об этом ты выбрать не мог? — Ну может... — Фингон отвёл от лица Маэдроса непослушный завиток волос. Выражение лица Фингона было таким мягким и нежным, что сердце у Маэдроса сжалось. Ох, как любил он его… но всё ещё не хотел ехать ни в какую деревню. — Я не готов, — вздохнул он. — Я не знаю сам, чего жду, но… — Это стоит того, я тебе обещаю. Чем скорее решишься, тем легче всё пройдёт. И тем легче тебе будет выбираться и в другие места… и повидать всех тех, с кем тебе нужно поговорить. Легко ему было сказать! Непросто было отправиться туда, где могла состояться так пугавшая Маэдроса встреча с кем-нибудь из Альквалондэ, Менегрота или Сириона… или с кем-то из его обречённых последователей. И неважно, что таковы были условия его освобождения. Лицом к лицу с теми, кому ты причинил зло — один за другим — не ожидая прощения, но предлагая возмещение, до тех пор, пока ты не расплатишься за каждую каплю крови, что скатилась с твоего клинка в пыль… Он сделал бы это. Он не просто пообещал — он и хотел сделать это. Даже если никто в этом мире, кроме его матери и Фингона, не захочет иметь дела с ним или его извинениями, он хотел сделать это. Просто это было нелегко. Улыбка Фингона слегка потускнела. Ладонь он положил Маэдросу на грудь, слегка поглаживая. — Ты не единственный вышел из Мандоса с долгом, требующим исполнения. — Я знаю, прости, — поморщился Маэдрос. — Просто это… — Тс-с. Я знаю, — Фингон склонился над ним для ещё одного поцелуя. — Я не хочу, чтоб ты чувствовал, что я надоедаю тебе. Просто эта деревня такая чудесная. И думаю, тебе понравится. Там есть небольшая кофейня, каменная купальня… — Я построил тебе купальню! И даже баню! — Мы оба построили, — Фингон закатил глаза. — Жители там тоже чудесные. Они приняли меня как своего с самого первого раза, как я приехал чинить топор. Они тебя заболтают рассказами о плодовых деревьях, о том, у каких кошек котята, и как они милы, или когда в соседней деревне будет праздник и кто там будет жарить мясо. Я просто не хочу, чтоб ты был одинок. Ты же всегда любил общество. — Я не одинок, — убеждённо заявил Маэдрос. Он повернулся на бок и сжал ладонь Фингона. — Не с тобой. — Мы здесь всего несколько месяцев, — голос Фингона был нежным. — Я знаю, привыкать трудно… но деревня такая славная, и я хочу, чтоб тебе было приятно так, как и мне. Маэдрос неожиданно оживился, отодвинулся прочь и встал с кровати. Он подошёл к очагу, где булькал обед — нежный сливочный суп из козьего молока, копчёной форели и трав — и помешал его: — Готово. Пойдём есть. Блюдо с хлебной лепёшкой, тоже уже готовой, подогревалось у огня, и он достал горшок с вареньем из ягод и квашеную капусту. Фингон за его спиной вздохнул, встал и поднял сброшенную рубашку. Он подошёл к Маэдросу сзади, обнял его за талию и поцеловал между лопатками. Оба не сказали ни слова, пока накрывали на стол. Маэдросу подумалось, что к столу лучше будет надеть штаны, он нашёл их и натянул, пока Фингон раскладывал по тарелкам еду. — Искупление — это одно, но зазывать меня в их жизни — это совершенно другое, — произнёс Маэдрос спустя пару минут, как они уже ели в молчании. — Они не приглашали меня и уж конечно ничем не заслужили быть наказанными моим присутствием. — Не надо, — Фингон дружелюбно, но твёрдо положил руку ему на плечо. Он был прав, не стоило погружаться в такие раздумья — только не снова. За многие годы он вроде бы перестал мучить себя мыслью, что само по себе присутствие его — уже наказание. Но остальные слова всё же оставались правдой. — Я не могу вернуться в нормальное общество. Я тебе говорил это, когда… ещё давно. — Он взял ладонь Фингона, поцеловал её и потянулся к кувшину с водой, чтобы наполнить их кубки. — Как и я, на самом-то деле, — отозвался Фингон. Мир, в котором они привыкли жить, превратился в легенду, пока они были в Мандосе, — даже для тех, кто всё это время жил среди живых. — Но я не вижу ничего дурного, в том, чтоб общаться с ними как гость. Возможно, и так. Маэдрос пожал плечами и вернулся к еде. Фингон был в Альквалондэ, и, как и у всех, кто пролил там кровь, его дух был отягощён этой ношей долгие века и в смерти. Как и Маэдрос, он вернулся к жизни, пообещав искупить свою вину. Но даже с учётом этого — и того, что Фингон всегда был спутником духу Маэдроса в борьбе, страдании и исцелении — он не мог понять по-настоящему, каково это — быть под бременем Клятвы и нести то, что она сделала с ним. Что во имя Клятвы он сделал с самим собой и другими. Его тело было свободным от шрамов, что были на нём после пыток и битв с Врагом. Однако он не вышел из Мандоса вовсе ничем не отмеченным. При Альквалондэ он получил стрелу в бедро. В разгар смятения, ужаса и возбуждения он поначалу этого не заметил — рана была несерьёзной, его защитила кожа доспеха, — но ритуальный наконечник, снабжённый резными крылышками, всё равно вошёл глубоко, и он до сих пор носил маленький узловатый шрам. Синдар Дориата, в отличие от своих родичей на том берегу моря, были вооружены луками для битв. Их лёгкие деревянные дротики и длинные костяные ножи были всё ещё игрушками в сравнении с нолдорской сталью, но и они оставляли свои следы и ранили всерьёз. Маэдрос получил такой дротик в правое плечо как раз перед тем, как дориатрим пали, и остатки их сил бежали. Это должно было убить его, будь в этом мире справедливость, но доспех на плече отвёл клинок так, что тот не рассёк артерию, и придавливал рану, пока ею не смог заняться целитель. Кровопотеря, однако, была достаточной, чтоб он потерял сознание, когда доспех был снят — и кровоточить начало снова. Он не знал, как долго был без сознания — возможно, несколько часов — но когда он очнулся, Келегорм уже умер от ран, а его слуги увели сыновей Диора в леса. Он искал и искал их, пока ноги не подкосились, и он не рухнул на опавшую листву, содрогаясь, задыхаясь и умоляя своё опустошённое тело и изуродованный дух: просто дайте мне умереть. Но он жил. Его меч выскользнул из-под него, и он жил. Верёвка на шее лопнула, и он жил. Его тошнило проглоченным ядом, и он всё ещё жил. Та обширная коллекция шрамов была забрана у него. Осмотрев свою новую кожу и увидев, что шрамы эти исцелились вместе с его духом, он испытал облегчение, но след от дротика синдар оставался, дугой огибая его плечо и проходя подмышкой. Он ныл на холод и сырость. Тем лучше. В Сирионе Маэдрос сражался, как загнанный в угол медведь, дикий и ревущий, надеясь, что кто-то покончит с ним, словно с больным животным, каким он и стал. В него попадали стрелы, копья, мечи — и защитников Сириона, и его собственных верных, поворотившихся против его безумия. Если кто-то из последних был ещё жив или уже воскрес, и если они и вправду желали чего-то от него, он хотел бы в первую очередь найти их — и молить о прощении, которого он никогда не заслужит. Не они его предали — он предал их, и он не посмел бы просить их о верности более. А затем он боролся с целителями, его вечными демонами, отрицавшими его смерть, пока наконец им не удалось удержать его и усыпить. Они несколько дней так и держали его в этой дрёме, и он то приходил в сознание, то вновь уплывал из него, преследуемый звуками, снами и воспоминаниями. В них были близнецы — среброволосые в лесу и темноволосые в гавани — иногда и те, и другие... иногда реальные, иногда плоды бреда, и он редко мог отличить одно от другого. Он всё ещё носил шрамы с того дня — вместе с тем, с Альквалондэ, и тем, из Дориата. И подозревал, что будет носить их до конца мира. Ни прощение, ни искупление не могли бы, на самом деле, стереть то, что он сделал, и никакое исцеление не могло бы стереть раны с его фэа и роа. Фингон потянулся через стол и взял его за руку. Его взгляд был нежным, и складка губ — мягкой. — Прости. Я не собирался говорить о… обо всём. — Я знаю, что нет, — Маэдрос поцеловал его пальцы. — Это всё ещё есть, говоришь о таком или нет, оно не уйдёт. — Такова была его ноша. *** Когда снег растаял, и нежные зелёные побеги пробили чёрную землю, и стало уже достаточно тепло, Маэдрос и Фингон принялись за работу в саду. Маленькая делянка, что они обработали прошлым летом, не была достаточно большой — потому они взялись за новую, за домом, где было больше ровной поверхности. Они вскопали землю и, грядка за грядкой, посадили овощи и травы из ценных запасов семян от Нерданель. Семена были собраны, высушены и зашиты в длинные тканевые мешочки, которые они берегли свёрнутыми всё время их путешествия и потом в зимние месяцы. Немного семян они оставили про запас, а ещё пересадили несколько ягодных кустов из леса. На влажной земле и древесных стволах выросли грибы, и они набирали корзину за корзиной и пировали грибами, обваленными в ореховой муке и обжаренными в масле. Солнце стало теплее, и вскоре сад зацвёл, и олени и птицы стали любопытными. Маэдрос мог бы их отпугнуть — но Фингон уселся на пень и спел так благозвучно, что звери радостно сами ушли поискать другой еды, и не пришлось кричать и пугать их. Теперь они принялись строить кузницу. Их руки прямо зудели от желания помастерить, кроме того, неплохо было б самим ковать всё необходимое вместо того, чтоб постоянно ездить за этим в деревню. Конечно, Фингону нравился любой предлог для такой поездки — но он бы просто придумал новые. — Я собираюсь написать матери и отвезти на почту письмо в следующий раз, как поеду в посёлок, — сказал Фингон, когда они присели отдохнуть и перекусить, уже вырыв фундамент и готовясь к закладке стен. — Она сказала, что не против, что я опять за тобой бегаю, если только я не пропаду на пятьсот лет, чтоб потом умереть, не написав ей за это время ни строчки. — Он отвел глаза в сторону — Маэдрос знал, что он очень сожалеет об этом. Нерданель, ухватив Маэдроса за подбородок, сказала ему то же самое. "Я знаю, что ты сделал, - сказала она. - Я никогда не прекращала любить тебя. Я всегда буду твоей матерью. Не позволяй твоему стыду лишить тебя возможности быть моим сыном." — Предупреди меня, как соберёшься — и я тоже своей напишу, — отозвался он. — Мы всегда можем поехать вместе. — Ты никогда не сдашься насчёт этого, а? — Конечно, нет, — ухмыльнулся Фингон. — Лиссиэ — девушка, которая продала мне мёд, — продаёт и ульи, и если мы всё ещё хотим этого, уже достаточно тепло, чтоб их перевезти. А для этого нужны мы оба. — Просто дай мне немного времени поработать над этим, — Маэдрос вздохнул и посмотрел на небо. Ухмылка Фингона стала шире. — Это да? — Предположительно. К счастью, Фингон не стал настаивать. Вместо этого он обвил рукой шею Маэдроса и поцеловал его. Фингон пах так прекрасно: взрытой землёй, свежим потом, срубленным деревом. Какой-то уголок разума Маэдроса так и не верил, что всё это взаправду, что ему позволено быть таким счастливым — но сильные объятия Фингона и его мягкие губы сделали много, чтоб убедить его, что это не мираж. Дневная работа была закончена, они подогрели воды в купальне и успели поужинать, ожидая, пока она будет готова. Соления с прошлого лета почти закончились, но зато у них была молодая нежная зелень, так освежавшая после солёного и копчёного, которым они питались всю зиму. Свежая зелёная трава и молоко Товэ сделала жирным и сладким. Фингон попытался взбить крем из молока, мёда и сушёной вишни и всё продолжал жаловаться, что у него получилось совсем не так, как он задумывал… пока Маэдрос не пригрозил ему, что съест его долю, если ему уж так отвратительно. Вымывшиеся, сытые, они приступили к письмам. Маэдрос сумел написать лишь несколько слов. Он вздохнул и пока отложил письмо, безмолвно пообещав себе, что поработает над ним попозже. *** Фруктовые деревья все сплошь стояли в цвету, а кузница была выстроена к тому моменту, как он закончил своё письмо. Следовало сказать так много, перейти тысячи лет и тысячи миль — так что Фингон не мог винить его за то, что он не знает, с чего же начать. Амрод был первым из них семерых, кто возродился, и он очень быстро исчез из дома Нерданель. Известно о нём было лишь, что он где-то в лесах с Оромэ и, кажется, счастлив. Следующим пришёл Карантир; он задержался чуть дольше, налаживая мосты с женой после очень прохладного воссоединения. Позднее они всё же переехали в свой собственный дом и предпочитали уединение. Столетия расцветали и увядали, и когда Маэдрос, наконец, был готов принять на себя бремя жизни, его братья ненадолго вернулись в дом Нерданель. Фингон знал, что ему нет необходимости присутствовать при их разговорах, потому отправился домой. Это воссоединение было радостным. Его братья и сёстры уже вернулись из Мандоса, и они смеялись, пели, пировали и плакали вместе в доме Анайрэ, пытаясь наверстать упущенное время настолько, насколько могли. Отсутствие Финголфина бросало тень на их праздник. Он оставался в Мандосе, и они боялись и подозревали, что он вновь последовал за своим старшим братом — в долгие столетия тьмы. Слов, чтоб заполнить пустоту, и правда не хватало. Но Маэдрос был упрям в том, что для него было важным, так что он выстоял, и, когда письмо его было закончено, он запечатал его и положил на кухонный стол рядом с письмом Фингона. Было уже поздно, и Фингон уже лежал в постели и наблюдал за ним из-под полуопущенных век. Он улыбнулся и придвинулся ближе, когда наконец Маэдрос улёгся в кольцо его объятий, усталый, но довольный. — Я написал о Химринге, — сказал он. — Конечно, его не сравнить с Гондолином, или Нарготрондом, или Менегротом, но то был мой дом. — То был хороший дом. — Самый лучший — когда ты был там, — улыбка Маэдроса была мягкой и полной воспоминаний. Фингон с усмешкой поцеловал его, и они уютно устроились засыпать, предвкушая завтрашнюю долгую поездку в посёлок. *** Тревога вернулась к Маэдросу утром. Умываясь, он тёр лицо, пока то не стало очень розовым, заплетал и расплетал волосы, трижды переодел штаны и, в конце концов, потащил Фингона обратно в постель и принялся его целовать  до бесчувствия — по-видимому, в последних попытках убедить его остаться дома и весь день заниматься любовью. Что было отличной идеей, но точно могло подождать. У них было всё время в мире. Хотя Фингон всегда был не очень-то уверен, что вдруг не очнётся сейчас в шатре на поле боя где-нибудь в Белерианде… но всё было настоящим, а не просто очень приятным сном, и их Враг был заключён в Пустоту, где он уже не мог больше мучить никого, кроме себя самого. — Перестань, — он засмеялся, когда Маэдрос принялся покусывать его уши. — Откладывание не принесёт облегчения. Маэдрос приподнялся на руках. Он даже не пытался притворяться, что сейчас у него есть какие-то другие мотивы, чем оттягивание момента отъезда, но в вороте его распахнутой спереди рубашки открывался такой привлекательный вид, что Фингон залюбовался его грудью, невзирая на всё. — А вдруг они возненавидят тебя из-за того, как сильно ненавидят меня? — требовательно спросил Маэдрос. — Я не боюсь. — Правда? Я правда стою потери всего, что у тебя есть с хозяевами кофейни, и с кузнецом, и с девушкой с пчёлами — да и с кем бы то ни было! — просто из-за меня? — Стоишь, и они так не поступят. Пойдём. — Фингон вывернулся из-под него. Наконец, они погрузились в повозку и пустились в путь в посёлок по грунтовой дороге. Фингон управлял лошадьми, а Маэдрос сидел рядом в молчании — Фингон почти уже хотел сказать ему, чтоб тот не дулся, но он видел глубже, видел, что за сопротивлением Маэдроса стоит куда большее, чем кто-либо смог бы догадаться. Он понимал. Долг того был не прост и не лёгок, но когда-то надо было начинать. — Итак, Миндокармэ, — протянул Маэдрос с ноткой сарказма в голосе, — какое имя мне взять? Что бы там ни было в прошлом, сейчас я думаю о себе как о Маэдросе. Или мне стоит выдумать себе новое прозвище? — Как сочтёшь нужным. Я буду счастлив тебя называть так, как захочешь. — Миндокармэ… однако! Немудрено, что никто никогда тебя так не называл. И вправду, произносить Финдекано Миндокармэ было утомительно даже самому Фингону, кто в юности прославился переизбытком украшений. Он пожал плечами. — Откликаться на одно имя в одно время не значит, что ты не можешь откликаться на другое в другой компании, или когда старое больше тебе не подходит. Хотя я с тобой согласен, «Фингон» прилипло сильнее, — он жёстко осадил лошадей. — О, что там! Уберёшь упавшую ветку с дороги? Маэдрос сделал это и вернулся в повозку, отряхивая ладони. Он достал из ящика под сиденьем корзинку с едой и, отламывая кусочки от копчёной колбасы и оладий из козьего сыра, клал их в рот Фингону, и они продолжали ехать вперёд. Свою долю он одолел с трудом и отказался присоединиться к Фингону, распевавшему старые военные песни, а когда они наконец выехали на широкую мощёную дорогу, которая должна была привести их в посёлок, он лишь сжал губы в тонкую линию. В сторону деревни устойчивой рекой двигались фермеры с товарами и пастухи с животными, кто пешком, кто верхом или на телеге. Обычно Фингон встречал одного-другого на этой дороге, но ни разу так много. Когда он понял, в чём дело, его сердце упало. Он мягко остановил лошадей посреди дороги и взглянул на Маэдроса. — Что происходит? — лицо Маэдроса было напряжённым от беспокойства. — Базарный день, — ответил Фингон, его голос звучал как-то необычно. — Прости. Не знал, что он именно сегодня. Долгое молчание пролегло между ними. Лицо Маэдроса цветом стало похоже на молочную сыворотку, и Фингон не мог найти ни слова, чтобы как-то всё сгладить. — Прости, — повторил он. — Я не подумал. Клянусь, я не собирался привозить тебя сюда в базарный день без твоего согласия. Я знаю, к такому ты не был готов — мы можем развернуться и поехать домой прямо сейчас, я не против. Маэдрос вскинул ладонь к губам Фингона. — Ш-ш-ш. Фингон больше не сказал ничего. Маэдрос молчал несколько долгих минут, затем вцепился обеими руками в волосы, повернул лицо к небу и испустил длинный дрожащий вздох. — Езжай, — выговорил он наконец. — Домой? — Нет. Мы уже здесь, поедем дальше. — Ты уверен? Маэдрос развернулся к Фингону и взял его лицо в свои ладони. — Ты хоть понимаешь, как сильно я тебе доверяю? Это был достаточно глупый вопрос. Фингон знал, как сильно Маэдрос ему доверял — достаточно, чтобы дать вывести себя из Ангбанда и Мандоса, дать убедить себя, что даже в самые худшие времена жизнь стоит того, чтобы жить. И он доверял Фингону достаточно, чтоб сейчас позволить отвезти себя на ярмарку, пусть голос его дрожал и лицо побледнело. Сердце Фингона переполнилось любовью от этого напоминания, и он дал Маэдросу притянуть себя в жёсткий и нервный поцелуй. — Я доверяю тебе тоже, ты знаешь, — прошептал он Маэдросу в губы. — И верю в твою силу. — Может, мы никого и не встретим. Но я готов. Я готов начать, — прозвучало, будто он пытается убедить сам себя... но, был он готов или не был, — он не велел Фингону развернуть повозку. Он опять поцеловал его, на этот раз мягче. — Эй! Вы перекрыли проезд! Они оторвались друг от друга со смущёнными лицами, и мимо проехал сердитый фермер на телеге со свёклой. Фингон подавил смешок и щёлкнул вожжами, трогая лошадей, так что теперь между ними и фермером со свёклой было достаточно места. Взглянув на Маэдроса, он увидел, что и тот улыбается. Чем ближе они подъезжали к деревне, тем более запруженной становилась дорога. Терпеливо и внимательно управляя конями, Фингон сумел найти место, чтоб оставить повозку и привязать лошадей прямо у деревенской живой ограды из деревьев. Маэдрос глубоко вздохнул и спустился на землю. Он нервно растрепал волосы, одёрнул тунику и затем взял Фингона за руку. Кожа его была чуть влажной. Они присоединились к толпе, кишмя кишевшей вокруг прилавков, палаток и тележек с товаром, уворачиваясь от посетителей и животных, нагруженных кладью и обгонявших друг друга. Фингон про себя признал, что всё это слегка ошеломляет, и очень пожалел, что не позаботился выяснить, что сегодня базарный день, прежде чем притащить Маэдроса с собой. За небольшим столиком у кофейни он заметил Лиссиэ, в окружении кувшинов с мёдом и маленького облачка дружелюбных пчёл, казалось, очарованных цветочным венком на её волосах. Увидев их, она со смешком помахала рукой: — Миндокармэ! Ты его привёл! Маэдрос издал мягкий звук, похожий на «ха!», Фингон улыбнулся и сжал его ладонь. — Думаю, мысли о нескончаемом мёде оказалось достаточно, чтоб вытащить его из норы, — дразняще произнёс он. — Ну и ещё нам надо отправить письма. Не могла б ты сказать нам, где у вас почта? — О, она совсем маленькая и на другом конце города, в таверне "Роза и Сноп", — она показала им направление, придерживая свисающие рукава, чтоб те не упали в тарелку с пробами мёда. — Почту держит Хьялиндис. Если к вечеру вернётесь, я помогу вам с ульями. Будет легче их перенести, а мама присмотрит за прилавком. Как тебя зовут? Поняв, что Лиссиэ обращается к нему, Маэдрос собрался с ответом: — Э-э-э… Маэдрос. Фингон задумался, когда же у того в последний раз спрашивали его имя. После возвращения он общался лишь с теми, кто его знал, а в прошлой жизни репутация всегда его опережала. — Маэдрос. Как необычно. — Это на синдарине. — О, так ты синда? — Мы оба нолдор, но многие из нас в Белерианде стали пользоваться именами на синдарине, — пояснил Фингон, когда Маэдрос беспомощно взглянул на него. Он почувствовал, что напряжение того становится всё сильнее, потому оглядел через плечо ярмарку в поисках пути к отступлению. — Мы зайдём позже, ладно? — Конечно. После обеда будет отлично. На этом, они расстались с ней и принялись исследовать ярмарку. Маэдрос продолжал мёртвой хваткой держать Фингона за руку. — Так много вопросов, — пробормотал он, когда они отошли достаточно, чтоб Лиссиэ не смогла их услышать. Это было сказано без раздражения, лишь с тревогой, и Фингон обнял его за плечи. — Она совсем юная. И все всегда любопытны к новичкам. О, смотри, тут есть Медная Рука. Маэдрос резко вскинул голову. Его взгляд упёрся в большую палатку, украшенную белыми флагами с красно-оранжевым отпечатком ладони: Медная Рука, древняя гильдия мастеров медных дел, в которой он состоял раньше, следуя примеру деда. Там были инструменты, слитки и готовые изделия на продажу, а также наковальня, чтоб можно было что-то починить или быстро сковать. В старые времена ложа Гильдии в Тирионе посвятила себя высоким искусствам и новаторству, но эти кузнецы, казалось, демонстрировали приверженность традициям и практичность. Однако Гильдия была всё та же, и Фингон мог чувствовать, как очень маленькая… очень старая часть духа Маэдроса затрепетала. У каждого из нолдор было своё ремесло. Маэдрос не был исключением. — Весь этот день какой-то нелепый, — пробормотал Маэдрос, издав лёгкий смешок. Фингон протянул руку и заправил завиток медно-рыжих волос ему за ухо, задержавшись, чтобы погладить серебряный ручеек на виске. — Мы можем поехать домой, если хочешь. Обещаю. — Нет. Нет, не можем. А то этот случай станет примером, чего я не хочу. — Складка рта его была твёрдой, серые глаза смотрели ясно и уверенно. — Я не хочу сбегать домой от своих долгов. У меня нет такой привилегии. От этих слов сердце Фингона загорелось любовью к нему. Конечно, он был напуган, ну конечно же, был — но он выбрал свой путь. Потому что вновь хотел жить, и потому что знал, что это правильно. Потому что хотел исцелиться. Это был Маэдрос, которого Фингон знал и любил со времён, когда солнце ещё не всходило. — Я рядом, — Фингон поцеловал его ладонь. — Я всегда буду рядом. — Я знаю. Спасибо тебе, — Маэдрос чуть приподнял уголок губ. — Что за кузница без металла! Пойду посмотрю, что они привезли. — Могу пойти с тобой. — Если сам хочешь, но я справлюсь. Фингон всё ещё не мог заставить себя отойти далеко, потому он ворковал над корзинами с цыплятами и утятами на соседнем прилавке — и краем глаза приглядывал за Маэдросом, вступившим в беседу с одним из кузнецов Медной руки, эльфом неопределённого на вид пола, с короткими кудрявыми волосами. — Ты новичок в деле? — Нет. Я собираюсь вернуться к ремеслу вновь, после того как… э-э-э… был мёртв, — голос Маэдроса казался твёрже. Фингон, даже после всего, что о нём знал, не мог бы сказать, оттого ли это, что Маэдрос говорил о предмете, знатоком которого был, или оттого, что он прилагал все усилия, чтоб скрыть страх. — С возвращением, — кузнец помолчал. — Ты был при Дагорладе? На пару ударов сердца Маэдрос замер, возможно, в поисках деликатного способа сказать, что он и не знает, что такое Дагорлад. — Должно быть, это было после меня, — наконец выговорил он. — Нет, это произошло в самом конце Войны Гнева. Прямо перед разрушением Белерианда. Я вернулся к жизни только год и пару месяцев назад. Кузнец присвистнул. — Ещё раз добро пожаловать! Давненько тебя здесь не было. А моя гибель случилась при Дагорладе, и несколько столетий в темноте оказались более чем достаточными, чтоб начинать жить вновь было тяжело. — Это… нелегко, — признался Маэдрос. — Могу представить! Мне вообще толком ничего не было известно за пределами Зелёного леса, а теперь я машу молотками среди нолдор... и даже эта разница не столь велика, как разница между этим миром и тем, шесть тысяч лет назад. — Тон их разговора казался лёгким, но в нём слышался оттенок негласного сопереживания. — Ты синда, — Маэдрос попытался скрыть сожаление в своём голосе, но Фингон его расслышал. Он кинул взгляд через плечо. — Да, синда, разве не забавно? И да, мне довелось пройти через Мандос, как и тебе. Не каждый может сказать, что знает, каково это. — О да, — Маэдрос замолчал, рассматривая слитки на прилавке. Кузнец-синда скрестил руки и облокотился на него. — Так ты член Медной Руки? — Был. Когда-то давно. — Ну тогда ты всё ещё её член, насколько я могу судить. Не важно, что… всё это нолдорская чепуха… ты мог вернуться ещё в Первую Эпоху. — Кузнец улыбнулся, Маэдрос глядел на него, и никто из них больше не добавил ни слова. Птенец на ладони Фингона клюнул его в поисках пищи, и Фингон отвернулся. Он купил шесть цыплят и шесть утят и бережно посадил их в пустую корзинку из-под еды, а Маэдрос в это время завершал свои покупки. Вскоре Маэдрос присоединился к нему со слитком в руке и усталым и смущённым лицом. Сердце Фингона кольнуло слегка, и как только Маэдрос приблизился, он потянулся к нему. — Ты в порядке? — нежно спросил он. — Да. Всё в порядке, — вздохнул Маэдрос. Он заглянул в корзинку Фингона. — Что это там у нас? Ни слова не говоря, Фингон усмехнулся и поднял крышку, показывая свои последние пушистые приобретения. Маэдрос поднёс ладонь ко лбу. — Ох, ради всего… — Посмотри, какие они милые! Да и вообще, я скучаю по яйцам. — Да, что правда, то правда. А я вот тут думал, что нам стоит поискать железо для второго топора. — Не думаю, что у нас с собой достаточно денег на него и ульи одновременно. Если б я помнил, что сегодня базарный день, мы бы взяли побольше. — Утята пытались вылезти из корзинки, и Фингон накрыл её крышкой. — А как насчёт тебя? Чего-то хочешь? Поесть или кофе… — Ох, от кофе будет только хуже, — Маэдрос слегка коснулся головы, и затем надавил на переносицу. — Раньше я может попросил бы чего-то покрепче, но это тоже никогда не приносило ничего хорошего. — Возможно, тогда поцелуй? — Фингон встал на цыпочки и чмокнул Маэдроса в щёку. — Лучше? — Намного. Спасибо. *** Отправив письма, они потратили остаток утра и большую часть дня, обходя прилавки самых разных фермеров и ремесленников, запоминая тех, к кому подойти в следующий раз, когда они приедут на ярмарку. Лёгкость, с которой Маэдрос сказал «в следующий раз», не ускользнула от Фингона. Когда день стал угасать, они вернулись к прилавку Лиссиэ. После обмена приветствиями с ней и её матерью Маэдрос ушёл к повозке, а Фингон и Лиссиэ отправились в сад позади кофейни, чтоб подготовить ульи. У Лиссиэ было несколько рядов длинных ящиков в форме домиков, установленные на подставки, чтоб не касаться земли. Каждый был выкрашен в белый цвет, и гудение, что достигало ушей Фингона, было нежным и деловитым. — Они прекрасны, — сказал Фингон, на что Лиссиэ кивнула. — Я могу посмотреть? — Конечно. Бери любых, каких хочешь. — Ты научишь меня своей пчелиной песне, или это торговый секрет? — Нет-нет, не секрет, — она слегка порозовела. — Просто маленькая глупая песня, сама её придумала. — Никакая песня не бывает «простой», — усмехнулся Фингон. Она запела. Мелодия была лёгкой, как и слова, которые можно было повторять по кругу, чтоб придать песне нужную длину. Фингон сначала тихо слушал, отмечая непривычный выговор и незнакомые слова, а затем присоединился к ней. Мелодия сливалась с жужжанием пчёл и была с ним в гармонии. Пчёлы снаружи деликатно и любопытно вились вокруг их голов; ни одна не попыталась ужалить Фингона, пока тот, приоткрыв крышку ближайшего улья, внимательно осматривал соты. Они были сильными, здоровыми с виду и яркими, и, осмотрев ещё несколько ульев и не найдя ни в одном ничего дурного, Фингон произвольно выбрал два. Он всё ещё пел, когда приблизился Маэдрос на повозке. Маэдрос, увидев его поющим в окружении пчёл, улыбнулся ему с такой любовью, что Фингон почувствовал, как эта любовь стекает на него, словно мёд с куска сот. Лиссиэ осторожно закрыла ульи. Маэдрос и Фингон перенесли их по очереди в заднюю часть повозки, привязав верёвками, чтобы придать им устойчивости, и обложив тюками соломы, чтоб защитить от ударов. — Помни: ты должен петь им, — сказала Лиссиэ, сжав губы. — Я буду. Мы будем, — Фингон улыбнулся Маэдросу, который уже сел на место возницы и приготовился ехать. — Поехали, а то уже темнеет, — поторопил он. Фингон в ответ скрестил руки, и Маэдрос закатил глаза. — Спасибо, Лиссиэ. Мы хорошо о них позаботимся. — Если будут вопросы, пожалуйста, задавайте, — она потеребила рукав и сжала руки в волнении. — Обязательно, — уверил её Фингон. — Я тебе расскажу, как они приживутся, когда в следующий раз буду в посёлке. — Спасибо. Путь домой был долгим и тихим. Солнце уже садилось, и Фингон зажёг фонарь, а Маэдрос управлял лошадьми. На коленях у Фингона стояла корзинка с птенцами, и он всё посматривал, как там они, но вот и они уснули, сбившись в пушистую жёлтую кучку. Мягко и слегка взволнованно гудели пчёлы. Чтоб успокоить их, Фингон пропел пару тактов из пчелиной песенки. К моменту их возвращения домой небо из ало-багряного стало уже иссиня-чёрным. При свете фонаря они выгрузили пчёл, установив ульи на подставках на свободном месте в саду и приоткрыв входы. Одинокая пчёлка выползла на ладонь Фингона, знакомясь с ним. Он погудел ей, и она, довольная, вернулась в улей. Маэдрос хранил молчание всё то время, пока они распрягали и отводили лошадей в конюшню, а затем проверяли, как там Товэ. Птенцов Фингона они взяли с собой в дом, чтобы те слегка подросли, прежде чем поселятся в сарае вместе с другими животными. Фингон посадил их в два ящика с древесной стружкой: в один — утят, в другой — цыплят. — Вот вам, вот вам, — ворковал он, скармливая им остатки еды из ведра у камина, — вкусно! Восторженно пища, они накинулись на кусочки, и Фингон выпрямился. Маэдрос не сказал ни слова с тех пор, как они вошли в дом, и тут стала ясна причина: он лежал поперёк постели, видимо прямо так, как на неё рухнул; волосы его свисали с одной стороны кровати, а ноги, всё ещё в обуви, — с другой. Он и в самом деле уснул, да так глубоко, что Фингон не смог разбудить его, погладив по плечу. Фингон усмехнулся, стянул с Маэдроса сапоги и отёр следы пыли со своей кожи, прежде чем раздеться и присоединиться к нему; затем чуть подтолкнул его, освобождая себе место на постели — тот так и не проснулся. В Белерианде Маэдрос спал очень мало, обычно с кинжалом под подушкой. Новая привычка куда больше понравилась Фингону. Сам он какое-то время лежал без сна, вслушиваясь, как его птенчики заканчивают свой ужин и устраиваются на ночь. Утром надо было устроить прополку, пока не станет слишком жарко, и совершенно точно Маэдрос захочет повозиться со своей медью в кузнице, и ещё сотня других вещей… про которые ему опять пришлось напомнить себе, что их можно делать помедленнее. У них было время. У них было столько времени, сколько им нужно, чтобы построить свой дом, чтобы вернуться в мир, чтобы искупить свою вину. Они не нуждались в расписании ни на день, ни на год, ни на век. Он приподнялся на локте. Дыхание Маэдроса было глубоким и медленным, мягким и довольным. Измотанным. Что было вполне естественно, после всех ожиданий и неожиданных встрясок этого дня. — Я горжусь тобой, — прошептал он. Он погладил Маэдроса по волосам и поцеловал в затылок. Пальцы Маэдроса дрогнули, но он так и не проснулся. Ему нужен был отдых. Фингон понаблюдал ещё с минуту, как тот спит, и улёгся обратно, улыбаясь с любовью, — и позволил тёплому присутствию Маэдроса унести его в сон.