Дипломат

      Жозефина судорожно сглатывает. Это даётся ей с трудом — кристалл алого лириума медленно прорастает в горле. Она устала мучиться, устала от яда, что горит, пылает в её крови, и потому мечтает, чтобы этот осколок проклятия в её глотке быстрее вырос, мечтает задохнуться и отойти к Создателю. Или кто там вместо него?..       Красный лириум пульсирует в ней, она чувствует его каждой клеточкой тела. Тихая песнь дурманит сознание. На языке горчит. Жозефина знает эти симптомы. Вчера было то же самое — вчера леди послу раздробило кристаллом правую руку. Предплечье. Ещё одну часть тела захватила, уничтожила багряная смерть. Совсем немного — и от Жозефины ничего не останется. Только ошметки кожи, лохмотья от некогда богатой одежды да кости, которые вскоре обглодают крысы.       Монтилье слышит крики Лелианы, которую пытают в соседней комнате. Антиванка как-то подслушала разговор между двумя стражниками, что говорили о ней и Соловье. Говорили, что якобы Жозефину специально посадили поближе к камере пыток, в которой истязали её подругу. Это был эксперимент. Алексиус полагал, что эмоции будут питать лириум, он будет быстрее расти. Жозефина закусывает губу и впавшие щеки орошают горькие слёзы беспомощности. Не то что Лелиане, она и себе-то не может помочь. Даже покончить с собой — не может. Они обе ещё не мертвы, хотя уже давно не живы. Ни жизни, ни смерти. Только некий лимб, в котором одна бесконечная боль и тихая песнь лириума.       У Жозефины нет сил. В её развороченном животе давно разросся огромный кристалл, который отдавил левую ногу. Почему сердце её билось до сих пор — было загадкой, которую женщина не хотела разгадывать. Даже если Инквизитор или новый герой сможет каким-то чудом всё изменить, сумеет положить конец злодеяниям Старшего и вернуть в мир свет, тело Монтилье уже никому не под силу восстановить. Ей незачем бороться — всё уже предрешено.       Она не знает, сколько времени прошло после исчезновения Инквизитора и Дориана, но надеется, что лично ей осталось недолго. Ещё чуть-чуть, и крики Лелианы прекратятся. Ещё чуть-чуть, и она перестанет быть кормилицей алого проклятия. Ещё чуть-чуть, и долгожданный конец. Разве она многого просит?       Жозефину сильно лихорадит. Она помнит симптомы, выучила их все наизусть, как собственное генеалогическое древо или родословную невварских правителей. Монтилье заклинает, чтобы кристалл пророс в горле быстрее, шепчет сухими, бескровными губами слова молитвы, пускай их некому больше слышать.       Глотку дерёт так, словно в неё залили раскаленный свинец. Жозефина задыхается, к своему невероятному счастью, и лишь где-то в глубине души, на краю сознания ей страшно. Будь у неё возможность — она бы рассмеялась от радости. Она не станет свидетельницей разрушения или спасения мира. Но больше не будет боли. Не будет багряного безумия. Не будет криков Лелианы.       В глазах Жозефины темнеет, она слышит, словно под водой, ругательства подруги из камеры пыток, засуетившихся стражников, увидевших предсмертную агонию бывшего дипломата, и собственный хрип. На долю секунды становится страшно. Невыносимая колющая боль в груди. Страх перерастает в смирение, боль — в облегчение, а в ушах — шум прибоя и голос мамы. Секунда, и — вечная тишина.       Все члены Инквизиции, её приятели и друзья были ещё живы. Её уничтожило раньше всех. Эксперимент Алексиуса удался.