Черный шум

      Серый город утопал в воде. Светлые желтые окошки едва дарили тепло случайным прохожим. Светили, но не грели. Как и все в этой прохладной жизни. Парень устроился на бордюре, закуривая сигарету. Ее кончик тлел и светил все тем же обманчивым желтым. Сулил покой, но не отдал его...       Абсолютно серый Леха. Так звали молодого человека с растекающимся фиолетовым мазком фингала под глазом. Он, впрочем, был единственным ярким пятном в образе городского жителя. Белая кожа выделяла синеву, похожую на вечернее небо, а черная одежда давала всему контраст. Леха стряхнул серый пепел и потер руки, пытаясь от чего-то избавиться. Дождь залил уже всю его тощую фигуру, вымочил, омыл, но так и не избавил от грязи в виде наколок и разрисованных черным маркером рук, мрачного выражения лица и крови, что пыталась раскрасить бледную кожу.       Он возвел желтые глаза к серому небу. А после метнул взгляд в окно родного дома. Странная штука — наша цветастая жизнь. Кому-то достаются все краски до одной. А кто-то, как Леха, должен довольствоваться сизым проживанием, желтыми бланками счетов, свинячье-розовой харей пьющего отчима, редким зеленым шуршанием денег, поблекшей, как от растворителя, квартирой, доставшейся от мертвой матушки, и единственным в своем роде катализатором. Наркотой. Не имеющей цвета. Определения. И права на существование. Но только она позволяла ярким желтым глазам видеть красоту и, наконец, ослепнуть к черни и серости мира.       Леха поднялся и побрел по обочине в поиске временного пристанища. Телефон жалобно моргнул цветастым дисплеем и сдох, подставив как оправдание свой черный экран. Парень недовольно хмыкнул и спрятал вещицу, но не был расстроен. И даже удивлен. Леха так привык к неудачам в жизни, что совсем перестал задавать ненужные вопросы. Почему он? Так надо. Так кто-то придумал. Кто-то белый на небе с ярким золотым нимбом, конечно, всех любит и чтит, прощает и имеет. Вот Лехе была отведена последняя участь. А вся теплая, верная, светлая, оранжевая любовь досталась остальным.       Вся его жизнь — одно сплошное «поимеет». Его отца поимела болезнь. Тот долго гнил в постели, а на белом теле расцветали малиновые пролежни, искусанные в боли губы окрашивались в бордовый. Болезнь всегда страшно смердела. И как ни мыли ее жертву, как ни обхаживали, она все равно захватывала запахом и тьмой, вытравливая все светлое и теплое из каждого, даже самого потаенного, уголка квартиры. Потом отец ушел, а мать поимел отчим. Во всех смыслах этого слова. Пьяная скотина била и издевалась, размахивала своими руками, сжимающими бутылки зеленого и коричневого стекла. Попадало всем. И матери, и Лехе. В конце концов все окончилось трагично. И вот, квартира смердела теперь от шлюх, водимых отчимом заместо матери, и его гниющим заживо от пьянства тельцем. Леха бы пришиб его давно. Он клялся, что убьет, но никак не хотел оставаться с десяток лет за серыми решетками из-за кончины такой мрази. А с его удачей играть в подставные убийства просто смешно. Нелепо даже.       Так и брел. Серый человек в сером городе искал пристанище. Беспокойные лужи отражали черное бездонное небо с желтыми окошками звезд…       Но бывают другие люди, которым эти окошки светят приветливо, окрашивают их жизнь в яркие краски. Если где-то в городе страдает один серый человек, цедя по капле красную кровь и синюю печаль, то другой пожирает все цвета жизни. Таким был второй наш герой. Ему не нужно было черное небо, и он нежился в ложе театра под белым потолком. Золото, оплетающее его пальцы, горело ярче софитов. Бархатный костюм разливался по сытому телу подобно каберне, плещущемуся в тонком бокале. Вино оставляло на губах мужчины сочный алый оттенок, оживляя тронутое временем лицо. Ему было около сорока лет, больше или меньше; но он выталкивал возраст, царил вне прожитых годов, соревнуясь мягкостью загорелой бежевой кожи с южными барышнями, а блеском густых волос цвета черненой меди — с бриллиантовым колье на шее у стареющей дамы в переднем ряду. Если в его жизни и было место смраду, то он являл собой вонь приторных духов, которую легко забивал густой и бурый аромат сигар, сухая горечь черного шоколада и сладость кремовых булок. Когда твое существование раскрывается в полной палитре, кажется, что можно все и даже больше. Этот человек предпочитал второе. Если что-то попадало ему в руки, то он вытягивал это, пока у истока не оставалась лишь бледная пустота. Так ловкий фокусник достает вереницу цветастых платков из своего цилиндра. Сначала кажется, что зеленым, желтым, голубым, розовым, сиреневым шелковым тряпкам нет конца, но это значит только то, что конец далек, а жила — богата. Умелый же мастер не побрезгует ничем, лишь бы обогатить себя. В конце концов, даже дерьмо имеет цвет.       Когда спектакль закончился, а большой зал вспыхнул ярче, по рядам потекла жидкая масса строгих черных костюмов и вечерних платьев, белых шей и коричневых волос. Пожиратель цвета сморщился: он не любил мешанины. Темнота успешно скрывала скучное и неудобное, а весь цвет забирала самая яркая точка. И пусть она лишь точка, даже не пятно, — она одна была достойна внимания. Так красный костюм метнулся в гудящую толпу и скрылся в свежей ране открытых на выход дверей.       Центр города горел и сиял, человек потерялся в нем. Ноги вели его туда, где он снова вспыхнет ярче: в тесные подворотни, в сырые трущобы. Там на серых бетонных стенах чернели убогие граффити, в дневном свете отталкивающие невольного зрителя цветами зеленки и купороса. Редкие фонари красиво горели рыжим и белым. Пожиратель цвета знал и такие места, где они отбрасывали красный свет. Там распускались цветы из человечьей кожи и плоти: розово-сливочные, горячие, сильные. Но наутро они умирали и теряли цвет точно так же, как все вокруг. Еще наш герой знал места, где огонь льет кислоту и извиваются в пьяных припадках неоновые лампы. Такие он тоже любил. Неон, подобно ночи, красил все невзрачное и бледное. И вот, красный пиджак стал малиновым, фуксией вспыхнули глаза. Они одни на сочном лице были белые, почти бесцветные, как у альбиноса, и охотно вбирали в себя весь мир в его переливах. Точно так же отражаются безумные искры ночных клубов и желтый свет окон в прозрачной жиже из тонких шприцов, в горьких слезах, в пустых стаканах…       Куда направиться, когда ты одинок? И ни теплого дома в пастельных тонах, ни светлых занавесок на окнах где-то, ни чистых и нежных разноцветных махровых полотенец, что подают заботливые руки. Такие серые люди всегда идут в бар. Топить в горючих жидкостях бесконечную горечь и боль от несправедливой к ним вселенной… И Леха пришел, что ночной мотылек, польстившись на розовый цвет неоновой вывески бара. Световые линии выводили какое-то абсолютно дурное и пошлое название… Впрочем, чем хуже заведение, тем чище кажешься ты сам.       Парень расположился посреди зала. Он не был ярким человеком, чьи волосы сияют неестественным пигментом или чей пирсинг бликует в искусственном освещении, нет. Он был монохромным, серым, черным, белым, и лишь глаза, что два сапфира, цепляли толпу надменным взглядом. И толпа, как показала практика, поддавалась. Но никто не задерживался на Лехе долго, никто никогда не рассматривал и не искал внимания. Напротив. Все бежали от бледного парня в черных одеяниях… И никогда не оборачивались.       Бармен плеснул янтарный коньяк. Леха вцепился в рюмку замерзшими пальцами и помедлил. Где-то сбоку он услышал приятный голосок и не смог не свернуть голову к источнику. А там — она. Вся такая мягкая, нежная, вкусно пахнущая, светлая, с чудесными оттенками розового на щечках и вздернутом носике. Если бы не холод стеклянного стакана, что отрезвлял тактильные ощущения, он бы мял, как кот, столешницу барной стойки. Так и запустил бы свои острые костлявые пальцы в молодую податливую плоть. Леха опрокинул рюмку. Повтор…       Девушка заметила упрямое внимание к себе, облапывающее лицо и тело. Улыбнулась, начала стрелять глазками из-под черных ресниц, пряча свой светлый и чуть окосевший взгляд. Леха выпил еще, вновь повернулся. Смотрел. Платье теснило фигуру, превращая точеность в несуразность перетянутой колбасы. Но мелкие недостатки слабо волновали парня. Ему бы ощутить себя немного живым, немного цветным, ярким, а не увядать в собственной безграничной тьме души и бытия. И вот она, как светлячок в июльские предгрозовые ночи, своим блеклым свечением притягивает как случайных зевак, так и весьма продвинутых аферистов. И Леху… простого прохожего.       Девушка была одна. Ее, конечно, бесконечно цепляли разговорами сторонние мужчины и женщины, но подойти и осесть все отчего-то боялись. И подумать бы мог Леха, что дело-то тут в чем-то помимо страха и неуверенности, что стираются, едва сердце качнет отравленную алкоголем кровь повыше к мозгу… Но нет. Решительно вскипели молодые соки, и бледный парнишка нарисовался перед девушкой, пачкая ее идеальную кожу своим мутным взором.       — Оп, кто у нас тут… — заулыбался Леха и опрокинул вторую рюмку. Девушка смерила проходимца насмешливым вглядом. Ничего интересного для нее в нем, действительно, не нашлось бы даже под микроскопом. Разве что миловидная мордаха и тело. Молодость зачастую восхитительна во всем своем многообразии.       — Молодой человек, чего хотели? — в ее голосе заискрились медовые нотки, а в зеленом взгляде — желтые искры. Леха боялся желтого. Он никогда не сулил ему ничего хорошего. Цвет обмана и разлуки, который так часто встречался на его жизненном пути, что поселился даже в глазах. В душе.       — Да вот, познакомиться. Угостить, потанцевать… — в голове парнишки начали судорожно скрипеть шестеренки. А хватит ли денег? Есть ли они вообще? — Все как у людей. Не против?       — Я — против, — неожиданно прогремел другой голос из-за спины Лехи. Это был какой-то амбал, страшный лысый мужик размером вдвое, а то и втрое больше неудачливого кавалера. На его лице вздувались синими и красными молниями вены, выдавая вечную спутницу — ярость. Маленькие черные глазки щурились, и отражение Лехи в них тоже истончалось и меркло. Девушка пронзительно глянула на своего защитника. Она молчала и улыбалась, с наигранной невинностью прикрывая колени юбкой белого платья.       — Че это вдруг? — вскинулся Леха, резко развернувшись. Но тут же вжал голову в плечи. — Она вон, сидит, молчит! Сказала бы сразу, что твоя, я бы и отвалил. Че гонишь-то сразу?       — Макс, он врет! Я всегда говорю! Все знают, что я твоя!       — Слышал? — прорычал гигант. Вены под его кожей проступили отчетливо, а лицо стало багроветь. Макс сжал кулаки, показывая разбитые фиолетовые костяшки пальцев. Этот человек знал, как бить. И был готов это делать всегда. — Все знают, что она моя. Какого хера ты наезжаешь на девушку мою, падла?       — Охренеть! Я правду говорю, вон, посмотри на эту потаскушку! Только что тут сидела лыбу давила, а сейчас чего? Язык в жопу засунула?! — дернулся Леха, но остановил себя. Он хотел бы, чтобы ему не перелетело от бугая. Хотел бы больше не видеть багровых разводов на белом лице. Но дурное желание доказать никому не нужную правду оказалось куда сильнее доводов разума. — Я нормальный! Мне чужого не надо! Только, вон, смотри, девка твоя та еще…       — Кого ты потаскушкой назвал?!       Слишком громкая защита оказалась ошибкой. Огромные ручищи вцепились Лехе в грудки, приподняв над землей. Тут же внимание всех окружающих всецело переключилось на новое зрелище, даром что был и хлеб. Даже бармен отвлекся от своей работы. Но он, впрочем, тоже молчал… Он ничего не сказал в защиту серого человечка с яркими глазами. И каждый свидетель в этом неоновом баре стал бледным пятном. Бледным, невидимым и бесполезным. В этих пятнах исчезала надежда Лехи отстоять себя.       — Щас у тебя зубов станет в два раза меньше, петушок… — рычал Макс. Он мял и встряхивал парнишку, как набитое соломой пугало. Хлопнул об барную стойку стакан, прозвенел какой-то звонок. К амбалу белой сучки бурой кляксой стал приближаться другой — местный вышибала. Но еще быстрее с Лехой грозился встретиться бывалый кулак. Один синий фингал у горемыки уже был — после нового удара мог появиться второй.       — Да и насрать! Все равно она потаскушка! — заорал Леха, будучи уже распаленным донельзя. Лишь злость и ярость придавали его лицу хоть какую-то краску. Кровь кипела и подбиралась поближе к коже. Парнишка вцепился пальцами в чужие руки, оставляя на них смешные для такого туловища мелкие красные царапины. Как он ни пытался достать до амбала руками, не выходило. Тогда, стиснув зубы до треска, серый парнишка замахнулся ногой. И со всей дури, что еще не успели выбить из головы, влупил обидчику туда, куда мог попасть. Вышло больно. Амбал взревел и с разворота швырнул Леху прямо в охранника. А дамочка за стойкой смеялась и смеялась, прикрывая ручкой выбеленные зубки. Мир за ее спиной сиял и переливался, покуда мирок вокруг Лехи все чернел. Его поднял за шкирку уже другой силач и вытолкал на улицу, обратно в скучные и мертвые угольные улицы.       — Скажи спасибо, идиот. Нашел, на кого бычить. Молодым сдохнуть пытаешься? — усмехнулся вышибала, морща небритое лицо, впитавшее в себя бледный свет подворотни. Следом выскользнул бармен, с немой надменностью протянув Лехе сложенный чек, как протягивает футбольный судья нарушителю штрафную карточку. Тот с тихой яростью во взгляде принял.       — Суки…       Парнишка не стал оставаться дольше. Не было в этом никакого смысла. Весь цвет жизни, предназначенный для него тут, он впитал, забрал, использовал… И осознание того, что хватило лишь на десяток минут, когда другие пользовались им всю ночь, делало груз души еще тяжелее.       А пожирателю цвета не нужна была вся ночь. Ему нужна была вся жизнь. Он жонглировал красками, сидя у танцпола, утопал в темноте служебных помещений, сияя там звездой, потом вновь наблюдал за тем, как теряют цвет рожи пьяных и измученных. Он мог подойти к кому угодно и принять любой окрас. Он играл и наполнял пространство вокруг себя зеленым шорохом и серебряным перезвоном. Пил и крутил между пальцами желтые, голубые и розовые бумажные зонтики. Выходил поближе к танцполу, и большие ясные глаза вспыхивали ярче лазерного шоу, отражая свет и блеск. Каждый прохожий был ему знаком с первого взгляда. А человек менял имена и профессии, рассказывая о себе, приносил выпивку шапочным знакомым, а затем уносил их деньги, оставленные кому-то в виде чаевых. И все же ему было скучно. Среди множества цветов он еще не нашел достаточно яркого.       Но вот, в клуб зашли двое. Маленькая избалованная богатая сука в белом платьице и огромная мясная туша за ней. Пожиратель цвета приметил их сразу. Такие люди могут кочевать из одной забегаловки в другую. Она — нежная овечка, а он — ее пастух. Такими они хотели казаться, одеваясь в светлые кружева и строгие костюмы. Но из темноты видно было больше. Совсем скоро к овечке пойдут серые волки, видя в ее глазах золото и мед. И там их настигнет большая мрачная тень…       Человек смотрел, как вылетают в ночь один за одним голодные до женского тела мужчины. Амбалу это доставляло удовольствие. Он показывал всем свое сокровище, свою гордость. Показывал, а потом заявлял права. И вздувались красные и синие вены на блестящей морде, и текла кровь... Овечка хохотала и поправляла белую юбку, как будто бы забывая о том, что до этого все уже видели под ней красные трусики.       — Эй, дружок. Не устаешь так целую ночь работать? — Самый прямой ход — черный. Человек появился в тени рядом с пышащим жаром и потом гигантом. Спустя полтора часа тот уже устал от оров и громкой музыки, и от того, что его девушка так сексуальна и так нужна многим. Пожиратель цвета растягивал тонкие губы в улыбке, мигая большими и чистыми, как у младенца, глазами.       — Что надо? — неприветливо стукнулось в барабанные перепонки. Макс набычился и поднял плечи, чтобы, как обманчивая зверушка, казаться еще шире.       — Просто наблюдал. Выглядишь жалко. Я думал, ты стоишь большего… Хочешь, скажу, почему?       — Ну? Смотри, каждое твое слово — один твой зуб, уродец, — амбал злился. В его дела лез какой-то хилый коротышка. Причем не к его девушке, а к самому страшному и ужасному. Вот это действительно выводило из себя.       — Тогда давай начнем с приятного. Я принесу тебе выпить, а ты увидишь, почему не надо бежать на помощь твоей малышке. — Человек в красном костюме, казалось, пропускал угрозы и оскорбления мимо ушей. Только поправлял черный атласный галстук и блестел дорогими перстнями.       — Ну, давай… Топай, — хмыкнул Макс, смерив наглеца надменным взглядом. Впрочем, замерцавшая впереди халява как-то раззадорила и успокоила гору мышц. Выпивка, за которую не надо платить — это больше, чем круто. Сказано — сделано. Один стакан приличного виски оказался в руках гиганта. Пожиратель цвета весь лучился обходительностью. Взгляд его белых глаз был сладким, как сахар на коктейльном бокале у проходящей мимо девицы.       — Все, что тебе надо — просто ждать и открывать глаза пошире. Знаешь, с той стороны, — он указал пальцем в дальний конец барной стойки, — хорошо видно, какое на ней белье. Как думаешь, крошка сама раздвигает ноги или это ненароком вышло? А теперь не злись, не злись… — Мужчина откровенно веселел. — Смотри.       К овечке в белом платьице подошел какой-то молодой парень. Холеный, атлетичного телосложения, одетый по моде. Присел рядом, заговорил о чем-то. Пара минут — и купюра из его кошелька превращается в напиток для девушки. Еще пара — и та сама мелко подрагивает от веселого смеха.       — Как думаешь, что дальше? — Человек приподнял руку и выписал в воздухе какой-то жест, словно он фокусник или пророк (неизвестно еще, что хуже). Секундой пролетело время до того, как белая ручка легла на чужое бедро. Макс помрачнел, над глазами нависли тяжелые брови. На лице сложилась неприятная гримаса, полная злости.       — Это что она, сука, делает? — кулаки на руках амбала сжались, и казалось, будто кожа затрещала от трения. — И что мне теперь… Ее бить? — Макс и сам не заметил, как чужак для него стал кем-то вроде наставника. Странный человек внезапно расположил к себе дикого зверя, его вид вселял уверенность в правдивости слов и знании дела.       — Да брось, кто бьет девушек. — Белые глаза блеснули насмешкой. — Даже если они шлюхи… Иди отдохни, займись, чем хочешь. Найди себе другую и потрахайся с ней, в конце концов. Просираешь свое время с той, которой оно не надо… Молодежь!       Красный костюм смеялся витиеватым узором из мелких складок. Соучастие незнакомца стояло на опасной грани с безразличием, а за ясным взглядом сужался бесконечно черный зрачок. Человек ободряюще хлопнул Макса по плечу и вручил ему в довесок и свой, не тронутый, стакан: «На, упейся, этот смысл твоей жизни теперь потерян».       — Расслабляйся, дружок. Теперь ты свободен.       И амбал отчалил, грустно оглядываясь на свою пассию. Он вдруг нырнул в толпу танцующих и растворился там. Неоновые лампы больше не выхватывали огромного силуэта. А наш герой вернулся из тени на свет, уже подкрадываясь к забытой белой овечке и готовясь сожрать ее лживую чистоту.       Леха шел медленно. Белая резиновая подошва смешно шлепала по черным лужам. А получающиеся брызги на поверку оказывались бесцветны. Принимали окружающую среду и сливались с ней. Но сам желтоглазый таким никогда не был.       Он был слякотью. Той самой, что с досадой отмечают на новой или просто чистой выглаженной одежде. Той самой, которая оседает в жизни после неверного выбора или отвратительного поведения… Грязью, что липнет к сапогам в конце зимы. Люди об этом не хотят напоминать себе, прячут в дреме, глубоко в подсознании. Парень не был черным, как мазут или нефть, и вполне легко выводился из быта и мозгов посредством морального стирального порошка. Но вот пачкал красивую цветастую житуху прочих везде и всюду.       Леха везде оставлял за собой серые следы. Он отличался в жизни окружающих его девушек, как тот самый мерзавец, плохой парень. Он подсаживал на иглу людей, оставаясь в их головах страшным вестником, чумой. Он находил себе на жизнь самыми разными способами, но все чаще это была грязная работа, что только пятнала душу и тело. Леха не был абсолютным, не был положительным, но и злодеем тоже не был… Он был одиноким. Чумазым. Никаким. Он просачивался в людские судьбы незаметно, но старался оставаться там подольше, грелся о чужие теплые счастливые цвета, а после заполнял собою все пространство. Его обезличенные черные одежды никогда не менялись, пока не изнашивались, а белое лицо за все годы жизни так и не приобрело загара, ибо работал парнишка ночами. А днем в притонах вынимал из души недостающие красочные сны и мечты. Потерянные. Потухшие. Выстиранные множество раз.       Его никто особенно не любил. А если и любили, становились столь же обесцвеченными со временем и погибали, неспособные жить на обочине потребительского счастья. Леха всегда был крайне одинок, но никогда не жаловался на свою жизнь. Такой он ее выбрал. В такие цвета окрашивал. И сквозь всю его серую судьбу то белыми, то желтыми нитями шила свои узоры боль. Проходимцу для счастья мало надо, но иногда куска хлеба не хватало, а разлука сжимала почерневшую от невзгод душу. На ней от пинков уж столько вышло гематом, что они перестали рассасываться… Только сердце осталось светлое. И люди видели это. Вероятно, выдавали лучистые ясные глаза в обрамлении черных острых ресниц.       Судьба не дремлет. И своих любимчиков всегда отмечает особенным вниманием. Вот и сейчас, когда несчастный продрогший парень окончательно было свыкся с холодом, решила подбросить еще кое-что. Мимо на огромных скоростях пронеслась дорогущая иномарка. Лужа послушно разметалась во все стороны, уступая велению колес, и окропила своими каплями все пространство вокруг. А Леха с ужасом для себя отметил, что одна такая машина могла бы с лихвой выкупить всю его дурную долю… Он стер с лица грязь, перестав уже удивляться череде неудач. Стряхнул ее и, положив руки в карманы, отправился искать новое теплое место, полное чужого цвета. Ему его никто не подарит. Но вдруг он научится цвет забирать?       А как можно этому научиться, когда он уже раскрасил твою душу? Нет, забирают у других только те, кому своего не положено. Забирают, сколько могут. Вот и пожиратель цвета был сыт. Он напился белого этим вечером. С белой овечкой в белом платье и с тем белобрысым атлетом, который мог бы кланяться мужчине в ноги за то, что тот отвадил Макса. Если бы знал… Они все пили «Белый русский», и белые глаза становились еще ярче. В такие минуты они походили на два бильярдных шара, ровный тон которых нарушала только тень, маленькое пятно от кия — зрачок. Пожиратель весь был таким. Чистым, но с червоточиной. Совершенно милым, мягким на вид, улыбчивым, слащавым, смешным, безопасным. И в то же время скверна и грязь лились с его языка, мутили мысли, очерняли сердце. Этого мужчину любили все и никто одновременно. В этот вечер, как и в любой другой, он ворвался в чью-то жизнь кометой и исчез, не оставив о себе никакого ясного воспоминания. Человеку его склада удобно было брать жизнь во всех позах и глядеть на нее, податливую, использованную, ярко накрашенную проститутку, с разных ракурсов. Жить среди богемы и в трущобах. Бывать в театрах и притонах. Изображать спасителя, но губить жизни. Будь у нашего героя больше ненависти к самому себе и любви хоть к кому-то на этом свете, из него вышел бы неплохой Иуда.       Только Иуда был неудачлив и проклят с рождения, а тому везло на каждом шагу. Вот и теперь его шлюха хитро мигнула желтыми глазами шоссе и призывно раздвинула ноги. Издали послышался рев мотора. Человек остановился в свете фонаря, ярко-красный и безупречный, как вишенка на торте, и сырая улица не посмела тронуть его лоск. Брызги из лужи облили тротуар в полуметре от выглаженных винных брюк и лакированных черных ботинок, а ясный взгляд с ликованием проводил ночного гонщика. Рыжеватые задние фары отразились в прозрачных радужках мелкими брызгами, похожими на праздничный салют. Но вдруг зрачки сменили фокус и метнулись туда, где плескалась, пузырилась и пенилась черно-бурая вода. Что-то блеснуло в луже, такое же немыслимо-белое, как и все, что пожиратель цвета избрал сегодня своей пищей. Мужчина заспешил вперед. Склонился… В грязной жиже утонуло прекрасное платиновое кольцо с крупными бриллиантами. Бережно возвращенное на свет и утертое бордовым шелковым платком, оно заиграло разноцветными искрами. Это была тонкая, мастерская работа. Ян мог поспорить, что украшение, если оно потеряно недавно, скоро объявят в розыск. И цена ему — если не вознаграждение от богатых хозяев, то щедрая сумма от знакомого скупщика.       — И как это тебя еще не приметили? — мурлыкнул мужчина, любуясь находкой и оглядывая улицу. Впереди, обогнав его на пару минут, мелькал под фонарями серый, засвеченный силуэт: тонкий и скомканный, зябко сжавшийся от ветра и сырости. Сзади тоже двигались чьи-то фигуры, смешиваясь с кляксами розовых и красных вывесок. А чьи-то пепельные тени уже мирно спали в домах-коробках… Но никому из них не был положен святой белый цвет. Цвет, который нельзя получить, смешав другие, а оттого редкий и ценный.       Впрочем, наш герой знал, где его можно было купить — купить, продав все другие свои краски. Белое всегда лучше всего смотрится в темноте. Оно варится, пенится, растворяется в прозрачной нагретой жиже, и жалкие серые люди мешают его со своей кровью. Туда и направлялся человек в красном. Там он собирал дань за то, что позволял прикоснуться к своей благодати.       Путь мрачного парнишки дошел до гаражей. А там, за ними, — заброшенная недостройка и подвалы. Рядом — не очень позитивное здание, высотка. Сотня квартир, множество нарочно слепых людей и их мрачная действительность с наркопритоном под боком. На первом этаже расположился местный наркодилер. Квартира рядом — притон. А подвалы и недостройка как плацдарм для тех, у кого денег едва хватало на дозу-то. Таким являлся и Леха.        Он знал, что еще одна точка распространения у них находилась в каком-то баре. Но сегодня быстрее дойти пешком в самое сердце притона. Он нашарил в своих черных обносках несколько хрустящих замусоленных купюр и проник внутрь.       Такие места славятся извечным задымлением и едва заметным зеленоватым оттенком. Повсюду валялись то шприцы, то люди — все одно, все оставалось грязью. На миг счастливой, но мерзкой грязью. Но здесь, в тепле и сухости, смотрели цветные сны еще богатые, чьи-то доченьки и сынки. А вот там, в недостройке, ширялись настоящие отбросы… Леха подумал о том, как скоро к ним присоединится, и направился к высокому мужчине в конце помещения. Обмен произошел быстро и почти незаметно: ему вручили пакетик с белым порошком и вытолкнули из комнаты. Да Леха и не сопротивлялся, спрятал дозу в нагрудный карман и двинулся из помещения.       В следующее осознанное мгновение Леха осел в углу. Выбитые окна пропускали сквозняки, с потолка сыпалась штукатурка, когда уже укурившаяся ребятня этажом выше прыгала со старого брошенного дивана. У Лехи ломило лицо, болели синяки, и глаза немного припухли. Ему хотелось поскорее избавиться от муки. И телесной, и духовной…       Он быстро разобрался с пакетом. Нашел, куда сыпать, через что дуть. На уколы денег у него не хватало, а они брали быстрее и качественнее. Но какая разница, чем травиться, верно? И порошка достаточно. Вот, слизистую носа обожгло сухой белизной. Леха пару раз шмыгнул, втягивая в себя побольше вещества. Потом еще, и еще. И откинулся на стенку, вытянув худые длинные ноги.       Ожидание прихода длилось целую вечность. Но он никак не наступал. И через час. И еще через час. Кровь не зеленела от отравы и не приносила в мозг дурман, не вспыхивал взор красками. Нет, ничего такого… Леха прекрасно слышал запах незащищенного мерзкого секса, что больше похож на трепыхание и возню умирающих мышей в мышеловке, а раны и ссадины все так же доставляли неудобства. Ни тебе легкости в теле, ни привычного простого хаоса в мозгу, все тот же здравый смысл… Ничто не ушло. И еще одна дорожка не исправила ситуацию. Леха начал закипать, вскочил. Его не качало, рефлексы не обострились. Мир был все так же черен и убог.       — Наебал. Сука… Сука! — вскипел парнишка и пнул какую-то коричневую от ржавчины банку с пивом. Она полетела в противоположную стену, отскочила и ворвалась в мягкое тягучее спокойствие другой кучки наркоманов. И не вызвала диссонанса… Никакого. Совершенно. Кто-то из них взбрыкнул, но тут же опал на столь же податливое тело соседа.       — Это что, сука?! — уже через час тыкал в нос наркоторговцу пакетиком с остатком белого порошка парнишка. На него уже наступали со всех сторон амбалы-вышибалы. Вероятно, сегодняшняя партия была вся хреновая. — Мудак, я месяц копил на дозу!       Но мужчина лишь криво улыбнулся, сверкнул идеально белыми зубами. Такими, какими похвастаться не мог тут почти никто, кроме, разве что, совсем молодых наркоманов. Типа самого Лехи. Наркоторговец пожал плечами, перекатывая по сытому телу блики от зеленой неоновой лампы, и кивнул телохранителям. Леху подхватили под руки и потащили прочь. Серый, конечно, брыкался. Вырывался. Кричал, проклиная все вокруг и предостерегая новых покупателей. Его желтые глаза горели яростью даже в полумраке комнат, а в голове уже затянул мысли багровый туман ярости. И вдруг, как по волшебству, вышибалы остановились в коридоре. Словно лехины проклятия подействовали. Но на деле дорогу им перегородил всего лишь какой-то человек. Человек в дорогом костюме цвета каберне, с гладкой загорелой кожей и большими ясными глазами. В затхлом тесном коридоре он выглядел пришельцем из другого, лучшего мира. В этом человеке собрался весь цвет: живой, сочный, — а тени, казалось, на фоне таких красок сгустились плотнее.       — Работаем, мальчики? — живо поинтересовался он, показывая мелкие здоровые зубы в неестественно дружелюбной улыбке. — А вы, юноша? Клиент? А чего так буяните? Приличное же место, люди здесь расслабляются... А вы покой отдыхающих нарушаете.       Он оказался почти вплотную к Лехе. Яркие черные зрачки в белых ореолах впились ему в лицо, зацепили искусанные синюшные губы, впалые щеки, темные веки… Мужчина внимательно смотрел на парнишку, ожидая ответа, оправдания. И не видно было в его взгляде ни злобы, ни насмешки.       — Эта сука продала мне порошок! И это не работает! За такие бабки это не работает! — загорланил Леха, уставившись ровно в глаза внезапному собеседнику. Посмотрел прямо и нагло, словно при деньгах и связях здесь был именно он. Магия тех, кому нечего терять. У кого нет страха и сомнений. — Я копил на эту дозу столько времени, мать ее… Дозу! А это что?! Оно вообще не вставило, вообще, мать его!       Мужчина в красном чуть отодвинулся, стирая с мягких щек капли слюны, которой в ярости брызгал серый. Где-то у крыла маленького вздернутого носа мелькнула брезгливость, но улыбка с лица человека не исчезла и теперь. Только в глазах что-то черное проскочило — и исчезло в глубине зрачков.       — Правда, что ли? А ведь у нас товар качественный… — промурлыкал незнакомец. Горячие цепкие руки метнулись к лицу Лехи, приоткрыли нижние веки, ноздри. Со знанием дела человек в костюме все проверил: принимал ли парнишка наркотик, не вздумал ли забрать дозу побольше. Но, видно было, нет… — А раз нет, то разберемся… Отпустите пацана, — кивнул он бугаям, и Леха оказался свободен. — Бедненький, — продолжал литься елей с тонких ярких губ, — как зовут тебя?       — Уроды, — прошипел Леха и повел затекшими плечами. Тут же шальной взгляд метнулся в лицо разодетого мужика. И без того узкие зрачки стали еще уже, а цепкие худенькие ручки вцепились в ворот богатых одежд. Желтоглазый просто прилип к контрастному мужчине, тесно вжался в его тело, встряхивая. — Сука, издеваешься?! Как меня зовут?! Где моя ебанная доза? Где мои деньги, на худой конец? Я сейчас из тебя всю душу вытрясу! — он лип к чужаку, тиская в кулаках дорогую ткань. Шипел прямо в лицо, а всю его незначительную фигуру колотило мелкой дрожью от ярости.       — Сидеть! — вдруг рявкнул в лицо Лехе благодетель, и в коридоре как будто резко померк свет. Маленькие крепкие ладони Яна перехватили запястья парнишки, а в белых глазах поселился неприветливый и затхлый зеленый свет. — Тише… Ты со мной не ссорься, зая. Я сказал — разберемся. Если хочешь дожить до этого момента, лучше держи свой горячий язычок при себе… А то откушу.       И снова блеснули в улыбке ровные зубы, сию секунду щелкнув у желтоглазого перед носом. Леху взяли за шкирку и оттащили на пару шагов прочь вышибалы, повинуясь взгляду хозяина и кормильца, а тот изящным движением расправил смятый воротник. Серый хмыкнул, но язык прикусил. Жажда вернуть хоть что-нибудь свое горела сильнее желания почесать кулаки или кончить свою жизнь прямо здесь от удара телохранителя. Он рванул из чужих лап, услышав треск одежды. И метнулся к выходу. А человек в красном, свистнув Лехе вдогонку, развернулся и исчез в темноте притона.       Он был здесь господином. Начальником. В притоне всегда торгуют одни, а реализуют другие. Незнакомец как раз оказался из таких. По нужным каналам в нужные руки — то, что в медицинских учреждениях считается лекарством. В правильных руках — то, что губит жизнь. Наш герой, впрочем, предпочитал думать о себе как о положительном персонаже. То, что он приносил отчаявшимся, дарило им цветные сны. Последние краски, которые те видели в жизни… И человек в красном очень не любил, когда их разбавляли водой. Просто потому, что за эту иллюзию он получал истинный цвет.       Когда он встретил Леху, орущего от боли и отчаяния, он не проникся состраданием. Но был благодарен за то, что ему раскрыли ложь. По-своему, конечно. Это откровение вело его в самое сердце торговли. К черному, жадному, погрязшему в своем бесчестии дилеру.       — Сучий обманщик, — встретил того шипением пожиратель цвета. Встретил — и мощные руки верных вышибал сомкнулись на шее и груди прежнего хозяина. А бесцветные, как талая вода, глаза вперились в черты бледного оплывшего лица. — Ты что, забыл, чем рискуешь? Думаешь, я по доброте душевной бабки с тобой делю?!       — Ты мне — товар… Я тебе — деньги… — повторял известный постулат наркодилер. Но обманчивая белизна сосала его кровь быстрее, чем тот успевал придумать слова.       — И сколько ты мне собирался отдать сегодня? Старую сумму? Или ты новую придумал?!       На пол полетели зубы, а лицо торговца слилось с алым пиджаком мужчины. Пожиратель цвета в кои-то веки был предельно откровенен. Потому что знал: обман не стоил затрачиваемых на него денег. Честная торговля даже в наркобизнесе — залог успешного будущего. Ведь, как известно, «вода камень точит». А «фальшь» — та самая вода-губитель… Пусть даже камень — бриллиант: чистый, прозрачный, переливающийся. Вся сочная, золотая радость Яна растворялась в чужой лжи, и та кипела и становилась частью простой смертной крови.       — Ты сгорел… Выбываешь из дела, котик, — звучало насмешливым аккомпанементом к побоям. Пожиратель красок купался в синих, фиолетовых, бурых оттенках чужой боли. Считал запрятанные в щели зеленые купюры. Он собирался забрать компенсацию и выкинуть из дела ненужный элемент. Белизна ведь не терпит чернил. — И беги на все четыре стороны. Уволен!       Мускулистые, оплетенные кровавыми венами и золотыми нитями амбалы получили на лапу. Им ничто не стоило признать высшего. А Ян скалил мелкие зубы, улыбался белыми глазами. За неустойку он захватил всю получку дилера. Прежний партнер успел нажиться на подобных Лехе. Крепкое варево не принесло в мозги покупателей радужных снов, но зато влило деньги в жадные руки. И теперь красная кровь била на пол и на стены, вплеталась в трещины на бетонном полу. Бледные вопли же тонули в проданных задорого стонах и криках, что гудели за стенами и над потолком. Таяли в серой жиже обесцененной наркоты…       — Эй! Стой! — в три прыжка на выходе из здания пожирателя цвета настигла все та же мрачная изломанная фигура. Блеклое лицо и два ярких пятнышка глаз. — Всем люлей раздал, а мне отдать мое не хочешь? — Леха требовательно смотрел на случайного знакомого. Под его белой кожей дулись синие вены: вероятно, спешно подкрадывалась ломка.       — Я тебе ничего не обещал, — последовал жесткий ответ. Мужчина жег красным пятном костюма, но теперь Леха видел, как в его взгляде теряются все цвета. Будто в сливном отверстии ванной, которое одинаково черно и бездонно и в начищенном джакузи, и в общественной душевой. Стопки чьих-то красочных бумажек укрылись в глубоких карманах, а до омерзительного честные глаза белели, как чертов разбодяженный порошок.       — Сука! Либо деньги, либо наркоту. Давай, гони! — парень было вновь потянулся к мужчине, но одернул руку. Зарычал от осознания, что потратил слишком много сил и энергии. Тело разбивала ломота. Если он разозлит кого-то, получит по ребрам еще раз, то может уже и не доползти до какой-нибудь более или менее безопасной берлоги. — Я заплатил… Ну… Не будь сукой, а!       — Ты помял мой костюм, зая. Я тебя не простил, — мурлыкнули ему в ответ, — нет. Тут теперь другие порядки. Копи на следующий заход и не выебывайся.       Пожирателя цвета отделяла от серого спина телохранителя, но желтый взгляд напоследок встретился со лживым белым, обменявшись искрами. Человек в красном запомнил этот взгляд, полный тщетной обиды, затерянного золота и солнца. Возможно, он бы поразмыслил над тем, отчего утренняя звезда не восходит от одного указания таких глаз, если бы не спешил так зарыть свои пожитки во тьму. Мужчину манил лишь тот желтый, что красил богатство. Какое дело ему было до какого-то Лехи, блеклого и потерянного?       — Я вообще… Я… мать твою, это пиздец нечестно! Мне ломку пережить… Как пережить ломку, сука?! — парень пнул какой-то камень, а после вцепился в волосы пальцами. Тонкие и нервные, они прошили темную шевелюру и впились в скальп. Леха не верил тому, в какие условия его очередной раз поставила судьба.       — Ну, зая, могу только посочувствовать… — Человек пожал плечами. Безразличная, всегда готовая показаться любому страждущему улыбка снова искривила тонкие губы. — Могу посоветовать только завязать, если это для тебя так проблемно. А теперь двигай. Товара больше все равно нет, спасибо нашему братишке. Да и у нас тут ничего обмену и возврату не подлежит. А я тут… Я тут ни при чем. Сам — жертва обстоятельств!       — Ну… сука, — прокомментировал поведение неприятного знакомого Леха и с чувством харкнул под ноги мужчине. Он больше не намеревался тут оставаться. Не ему тягаться с белыми, не ему пытаться урезонить законы жизни и превратности судьбы. Ему остается только прятаться по подворотням и мириться с неприятельственной действительностью цвета неоновых ламп и багряной крови. И он ушел. Резко развернулся, на давая себе возможности пытаться мстить и злиться, и побрел, качаясь, дальше по улице со все теми же серыми домами, черными их тенями и желтыми обманчивыми окнами.       Верно, недолго пришлось серому горевать. Из-за угла с перекрестка вылетели две, а потом и все шесть полицейских машин и рванули в сторону притона. Леха далеко отойти не успел, но ровно в тот момент, когда дюжина крепких ребят выскочили из УАЗиков, шагнул в тень козырька одного из первоэтажных магазинов. Их сирены мигали тем самым неоновым светом, но Леха никогда в жизни не видел в нем агрессии до сего момента. Серый слился с тенью, и мимо него пробежали все; никто не остановил взгляда на малоразличимом образе паренька. Рванули прямиком к притону. Вопреки всякому здравому смыслу Леха решил остаться и посмотреть, что будет дальше, как на этот раз решила посмеяться судьба. Его глаза ловили блики и словно светились в тени.       Можно было ожидать, что тот, в красном, откупится и обведет полицейских вокруг пальца. Это оказалось бы совершенно предсказуемо, ведь такую страшную, искусственную белизну замарать очень сложно: ее обладатели тщательно следят за порядком, контролируют каждое свое и чужое движение, чтобы ни одной капли грязи не попало на чистые руки. Но что-то в этот вечер пошло не так — вернее, наоборот, совершенно правильно. Светлая оболочка пожирателя цвета дала течь, и все его черные мысли полезли наружу. Да и там, где ему повезло не попасть под брызги из бурой лужи, он влез в нее сам — ради маленького, но такого дорогого кольца. Когда мужчину вывели к бело-голубым машинам, Леха услышал разговоры.       — А это не то ли кольцо, на которое вчера подали в розыск? Кража была вроде?       — Вроде. Вот свезло, а! Ну, мужик… ты вообще везде, где смог, отметился.       Служивые заржали. А мужчина, замерший в свете фар и мигалок, молчал. Выражение его лица нельзя было различить с такого расстояния, да и стоял он к Лехе вполоборота, но напряженная прямая осанка выдавала ненависть и раздражение. Наверняка даже страх. Из притона продолжали выводить и выносить людей, через пару минут к полиции присоединилась и скорая. Люди носились, кричали, проверяли документы, записывали что-то в служебные блокноты и бланки… Вся эта суета проходила мимо серого паренька с желтыми глазами. Его невидимость сегодня спасла его. Конец Лехиной жизни отодвинулся еще дальше.       Только один человек смог увидеть парнишку даже в самых черных тенях. Там, где простой и тусклый глаз бессилен, дьявольски злой, голодный взгляд нашел его. Когда все уже почти закончилось, пойманный преступник повернул голову и молча, не мигая, уставился на Леху. Как будто бы желал отпечатать на роговице желтый, свободный, ошалелый блеск зрачков. Погрузить напоследок серого в такую тьму, из которой его никто не вытащит.       — Отчаливаем! — послышалось из-за рычания двигателей. И тонкие красные губы улыбнулись, а белые глаза потухли, скрывшись за дверьми машины.