Чаровник царя всея Руси

      Подумав, решился Фёдор приняться за царицу. Не зря ж прошли дни и ночи долгие в Елизарове. Действовать надобно, покуда решимость не пропала. Мария же, сама не ведая, тому помогла. Раз не выдержала она, укорила мужа своего, что не благоволит он супружнице верной. — Да что ты напраслину городишь! - отмахнулся самодержец. - Была бы ты мне нелюба — не сидела бы по сию пору на месте царском высоком подле меня. — Не любишь ты меня! И нет у меня господина! - не унималась государыня. - Мой господин жены своей запросто так не оставляет, милости своей для неё не жалеет! — Да бес в тебя вселился! Иль умом ты рехнулась?! — Вели меня кинжалами зарезать, мне и жить незачем! — Маруська, не дури!       В отчаянии хлестнула она плетью по спине своей, от боли змеёй изогнулась. Вот ведь нрав-то дикий! Выхватил царь плеть, саму же Марию Темрюковну изловил, закатал в покрывало узорчатое, целовал-миловал, да так и угомонил.       После думал Иван Васильевич, чем же ещё жену порадовать, чтобы глупости оставила. Случился тут Федя в покоях царских. — Ты как, Федя, думаешь, чем мне царицу порадовать? —  Одари её тем, что она больше всего любит, — сказал Басманов спокойно, а самому не по сердцу вопрос пришёлся. — Любит она кинжалы в ножнах драгоценных, но не буду ими дарить. Неспокойна нынче царица — ещё заколет кого иль себе урон нанесёт. — Что ж стряслось-то такое? — А! - махнул рукой государь. - Дурь всё бабья! — У всякой дури причина есть. — Кричит, мол, не люблю я её. — Ужель взаправду не любишь? — Дорога мне царица, - молвил царь, замолчал затем, а после добавил удручённо. - Увы мне! Есть истина в речах её. Жена мне Мария Темрюковна, а тебя, Феденька, люблю — не её! — Господин мой возлюбленный!       Кинулся Федюша на колени, поцеловал страстно руки царские. Поднял его царь Иван, щекой к щеке прижался, занежил. — Тебя одного люблю я, да не хочу царицы терять. Непристойно государю неженату быть, - улыбнулся Иван. - Хотя и к лицу тебе уборы женские, но не с тобой же венчаться мне, а, Федора? — А ты обвенчался бы, государь? - проговорил кравчий сладостно. — И ты туда же — чушь городить! Иль не хватает тебе моей милости? Сказал бы лучше, чем царицу одарить! — Уборами и одари, царь-батюшка.Злато да самоцветы всем жёнам любы. — А ты ведь по сию пору неженат ходишь. Будешь ли свою жёнку каменьями яхонтовыми дарить? — Буду, коль ожениться придётся. — Род в детях продолжить надобно. Желаю я, чтобы краса да удаль твоя в сыновьях сильных да дочерях пригожих повторилась. Но — об этом после, - со словами такими открыл государь ларец. - Возьми вот себе перстень адамантовый. А сей перстень — для Марии Темрюковны. — Спасибо тебе, государь, - принял Федя перстень с поклоном. - Царице велишь подарок передать? — Велю. Нет, постой-ка! Сам твердил — нелюб ты государыне. Я другого гонца найду. — Как прикажешь, господин мой Иван Васильевич.       Одёрнул Басманов от перстня руку протянутую, а самого досада взяла. Эх, невезение! Вот-вот и взять бы подарок царицын!       На другой день призвал к себе царь другого опричника, Афанасия Вяземского, дал ему подушку бархатную с перстнем адамантовым, платком шёлковым накрытую, да наказал отнесть государыне подарочек от супруга её самодержавного. Пошёл князь к покоям царицыным, а тут кравчий его к себе в палаты зазвал. Как пошёл-то он — сам толком не понял. — Денёк-то солнечный какой! - улыбнулся Фёдор Басманов. -  Выпьем по чарочке, Афоня, а? — Зачем ты винцом меня потчуешь, чего-то не пойму? - молвил Вяземский. - Я сейчас к государыне. К тебе после зайду. — Экий ты несговорчивый! — Да сам-то ты шибко приветливый… — Окстись, князь, - чуть укорил его кравчий. - Я ж не со злом к тебе. Иль мы не товарищи? — Одному делу служим, - огладил Афанасий светлые усы. -  Налей, что ли, взаправду, по маленькой. Чай, государыня не осерчает.       Подал ему Федя вина заморского. Присели, выпили, беседовать ладом стали. — По второй, что ли? — Наливай! — Дай тебе Бог доброго здоровья! — А тебе дай Бог денька радостного! — И пошто я раньше к тебе не заходил? — Дела всё наши опричные, - вздохнул Федя. - Врагов много. Друг на друга и взглянуть некогда. — Да, беда. А ведь сам государь наш надёжа говаривал, чтобы все его опричники как братья были. — Говорил? — Говорил! Сам вот этими ушами слыхал!       Выпили по второй чарочке, обнялись да облобызались троекратно. Внезапно в дверь опричники застучали. Открыли им, ввалились всей гурьбой. — Афанасий Иваныч, беда! — Что случилось?! — Медведь с цепи сорвался! — Не уследили, олухи! А я-то тут при чём? — Все знают, как твоя милость с косолапыми ладит, Афанасий Иваныч! Помоги изловить проклятого! — Некогда мне! — Помоги, Христа-Бога ради! Он, Потапыч, одного холопа уже задрал, а двоих покалечил… На тебя одна надежда. — Ладно. Ладно! Собирайте людей мне в помощь. Сейчас я ему, топтыгину, задам! Федька, подушку с перстнем береги. — Не сомневайся, сберегу. Иди, князь, а то как бы медведь других бед не натворил. Один ты его усмирить можешь! — Будь же здоров и жди меня. — Иди, ни об чём не волнуйся.       Вышли все вон. Очень рад был Басманов, что подарок царёв при нём остался. Того и ждал — не зря путы медведю ослабил. А косолапый вмиг сообразил — и именно в то время, в какое надобно! Запер Федя двери, взял перстень царицын да заговор на него сотворил: — На море-океане остров Буян, на тот остров прилетит ворон чёрный да сядет на ветвь толстую дуба могучего, позовёт меня, Феодора, и её, Марию, дочь Темрюка-князя. Будет ворон пищу да питьё нам подносить, будем мы напротив друг друга сидеть, будет разговор наш кипеть, да никому того разговора не остановить, слова горячие не остудить…       От шепота того колдовского-заветного перстень будто бы всё ярче златом разгорался, адамант в нём стал словно звезда полуночная, словно Солнце вышнее! И нет дела Феде до того, как теперь, после забавы его, князь Вяземский да кромешники с медведем маяться. Не было никакой обиды ему от Афони, а всё ж о своей выгоде думал чаровник прежде всего прочего. — Слышим мы шёпот листвы той дубовой, да оттают наши сердца, руки воедино сомкнуться в мире да дружбе. Да будет так! — Федя, отворяй! - раздался крик Афанасия. — Иду!       Вошёл Вяземский, от пыли отряхнулся, крякнул. Федя ему вновь винца поднёс. — Ух, хорошо! Медведя-то какая-то гадина противная выпустила. Дознаюсь, кто — три шкуры спущу! У тебя что же? Не заходил ли кто, не спрашивал ли что? — Тихо да спокойно, Афоня. Я из палат-то никуда не ходил, подарок царский стерёг. — Где же он? — Да вот, изволь. — Глядел ты на него? — Да вот, уж искусился… Да что я? Только бы государыне по нраву пришлось. — Правда твоя. Ладно, некогда уж мне. Давай перстень, к царице пойду.       Подал ему Федя подушку бархатную, а сам ждать остался. Пришёл князь Вяземский к Марии Темрюковне, поклон отдал, вручил от государя подарок. Хотя и жаловала она Афанасия, а всё же спросила, о чём душа болела. — А что ж государь наш тебя послал, сам не пришёл ко мне? — Таков приказ. На всё воля царская, а и слышал я, что послов шведских государь принимает, за дела царства русского речь держит. — Дело — оно дело и есть, - смирилась Темрюковна. - Как увидишь ты Ивана Васильевича — передай ему благодарность мою. — Как прикажешь, матушка-царица.       Пошёл прочь Афанасий Вяземский, а царица мужнин дар на ручку примерила, залюбовалась, да так тепло ей, так радостно стало — как будто вернулась она в дни ранней юности своей, в родные места. Вспомянулись ей степи привольные, скачки конные лихие, горы неприступные с вершинами снеговыми, ток рек быстрых с водами кристальными. Ах, времечко красное! Ах, воля ты вольная! Как выбрал сию соколицу вольную государь Московский себе в жёны, никто-то не спросил княжну Кученей, каково её желание. Знала бы, что несёт будущее… Знала бы… Да воля великая… Тут уж иль замуж идти, иль на кинжал грудью броситься: кого хотел Иван Васильевич — тому иного исхода нет, ибо не отпустит вот так запросто, не пожелает быть отвергнутым с любовью своей. Так и окрестилась Кученей в веру православную. Так и обвенчалась с государем всея Руси. Думала, царицей будет — так всё, чего ни пожелает, её станет, и все ей поклонятся, и не станет воле её предела. Так-то оно, так. Велик почёт царицы русской, судьбами людскими она властвует почти наравне с самим царём, да сама-то — словно лебедь в силке. Не мчатся по полям в даль дальнюю, не переплыть реки бурной, не схватиться с врагами саблями кривыми острыми — знай, сиди себе с девками в тереме да на Богу молись. Больно любила бывшая Кученей охоту соколиную, да не часто ей та радость перепадала. Говорят, женщина в детях своих счастье находит. Понесла Мария Темрюковна от государя дитя, наречённого после рождения Василием. Но и тут горе пришло: прожил царевич-младенец всего-то пять недель, а после отошёл к Господу. Не было счастья государыне Марии Темрюковне.       Малое время спустя явился к ней царский кравчий Фёдор Басманов. Нахмурилась царица: и пошто только пожаловал, пёс проклятый! — Царь наш Иван Васильевич просит сегодня вечером тебя, государыня, пожаловать на пир в честь послов шведских! — И без тебя, Басманов, я на пир пожалую, - гордо ответствовала Мария, а после обратила взор свой на Фёдора и… смягчилась. - Передай же супругу моему, что буду я на пиру. — Передам, матушка, - улыбнулся Федя солнечно. - Просил также Иван Васильевич спросить каково здоровье твоё? — Здоровье? Как же, отменно! - и хочет она разгневаться, да не может почему-то. - Государево здоровье как, верно знаешь? — Благополучно, госпожа моя прекрасная. — Слов таких от тебя ранее не слышала. — Как же? Говорил я о том, что краше тебя никто на свете нет. — Подлинно ли так? — Подлинно. За то любовь к тебе великая у царя нашего. — Сущеглупый ты, Федя. — Тебе виднее. — Сядь-ка со мною рядом, дай поглядеть на тебя.       Исполнил желание её Феденька, сел, поглядел очами ангельскими, улыбнулся. Сама царица не хочет того, а улыбнулась в ответ, за руку взяла да к плечу преклонилась. — Пошто говорят, что ты сердитая, царица-голубушка? Не пойму. — Какая же я? — Ласковая да милостивая. — Ласковая — да не со всеми. — Со всеми ласковой быть — без головы остаться можно. — То разумно. Очень боюсь я за государя: врагов да изменников столько много вокруг него. — Не бойся. Неспроста создал он вокруг себя кольцо железное. Защитим мы царя, спасём от всех напастей. — Знаешь, Федя, - вздохнула царица, а после улыбнулась счастливо. - Раньше думала я о тебе всякое непотребное, а теперь вижу, что пригожий ты. Некому мне слова молвить без лукавства — только государю да брату моему Султанкулу, да милой Варварушке моей. А теперь ещё и тебе… — Служу тебе, зови в любое время. — Видишь, Варварушку-то? К иконе припала, к Богородице-Одигитрии, просит пути её направлять. — О чём молитва её? — Женой стать хочет. Женись, а, сокол? — Будет на то воля царская — так и женюсь. — Верно. Без воли царской ничего на свете не делается. Душно мне, Федя. Воли мне нет! — Да о чём ты, Мария Темрюковна? Нет во всём царстве русском жены вольнее тебя. Вольна ты казнить, вольна и милостью дарить. — В клетке я, в клетке, ты пойми! Вы, опричники, хотя и рабы государевы, а всё ж вольнее меня. Хочу я опальников сама карать, с саблей острой на врагов — как в Кабарде бывало! Феденька, ты упроси государя взять меня в поход на изменников! — Упрошу, если есть на то твоё желание. Не сомневайся. — Верю тебе, верю. Гляди, не подведи меня. Иди теперь, не то ещё дурного про нас подумают. — Не посмеют подумать. Пойду я теперь, коли велишь, да пир готовить буду, а на том пиру тебе кубок налью послаще, госпожа моя.       Возвеселилась царица Мария да обняла Фёдора за шею да в щёку поцеловала. — Кажется, утром ещё не знала я тебя, хотя и видела не раз, а теперь нет товарища милее. Не потому ли жалует тебя муж мой? Нет, нет, молчи! Я знаю, как верно охраняешь ты его. Иди теперь, и до встречи! — Здрава будь, Мария свет Темрюковна! - поклонился Федя и вышел вон, радуясь, что впрок пошло его чародейство.       Мария же позвала к себе Варю Сицкую, обняла её, поцеловала да ласкать стала. — Ох, да что с тобой такое, царица моя? — Ничего, Варюша, ничего. Всего-то женишка нашла тебе, коего краше в свете нету. — Это царского-то кравчего, что ранее заходил? — А что, не хорош? — Хорош… — Вот и иди замуж, а пока что пойдём со мной на перинах полежим, погреешь меня. — Грех такой, государыня! — Марией зови нынче, Машей. Нет, погоди! Кученей зови сегодня. Так меня от рождения нарекли… - погрустнела краса кабардинская, аж слёзы на глаза навернулись. — Не плачь ты, царица моя… Кученей, цветок мой ненаглядный, - промолвила трепетно Варя. - Пойдем, я тебя утешу да приголублю.       Поцеловала царица девицу свою сладко да увлекла, куда хотела. — А замужем-то страшно? - спросила княжна Сицкая. — Нет, солнце моё, не страшно. Иди теперь ко мне. Не бойся, девства твоего не нарушу, целой достанешься милому своему.       Не успела Варя и слова дальше молвить, как будто в Раю оказалась от милований государыни своей. А Фёдор Басманов меж тем, о красавице-княжне думая, доложил Ивану Васильевичу, что пожалует царица на пир.