Дела семейные

Каждый раз, когда Капитан спускалась в моррскую пучину в подводный дворец на аудиенцию к Королю Морской Сажени, он говорил о своей семье. Она думала, что это очень жестоко с его стороны — хвастаться своей многочисленной родней перед сиротой, которая униженно просит его об одолжении, чтобы отыскать и предать земле кости почившего в морре отца. Ее бывшая банда беспризорников, роднее которой у нее никого не было, выставила ее с крыш Флита, как только ей стукнуло семнадцать, и из всех, кого она когда-то считала своими близкими, с ней осталась только славная Длинноногая Артиллеристка. Именно она привела Капитана к Сильвви, говорящему с ветром, который дал ей цель и направление. «Твой отец был таким же отличным плавателем, как и ты», — и Капитан отправилась навстречу моррю в объятия волн, которые когда-то принесли ее ребенком на землю и с молчаливым довольством приняли назад. Однако Костяные Люди с Челонейта требовали с нее в обмен на останки отца кость, что хранил у себя Король Морской Сажени. А тот, в свою очередь, пожелал себе шесть сокровищ. И — что самое удивительное — ее общество. И любимой темой для бесед у Его Глубочайшества была важность семьи и родственных отношений — ох, об этом он никогда не уставал вещать. Но сперва он брал плату за вход — одну моррскую историю. Для нее излагать свои воспоминания — это рутина. Каждый капитан Подморрья знает, что, поскольку любопытство свойственно всем разумным существам — от кошек до дьяволов, — то рассказы это самая надежная валюта, будь то секреты, свежие новости, жуткие сказания, воспоминания о далеких берегах, образы с Поверхности или моррские истории. Затем Верховный Шеф — старый офицер, чья карьера так удачно сложилась, и из корабельного кока он сделался шеф-поваром самого владыки Подморрья, — накрывал стол и подавал всевозможные рыбные деликатесы, а потом, крутя усы забинтованными пальцами, ожидал восторгов и хвалебных слов. Со всех уголков дворца на застолье тянулись утопленники с одутловатыми зелеными лицами и крупными кристаллами соли в волосах. Они пожирали еду с безумным аппетитом, как будто пытаясь отъестся за все годы, что прошли с тех пор, как жадное и безжалостное Подморрье поглотило их жизни. Они хватали пересоленные потроха моррских гадов скрюченными, одеревеневшими от вечного холода руками, пили грибное вино съеденными рыбами губами, отчего оно текло у них по подбородкам, и бешено вращали пустыми белесыми глазами, как и все мертвые, никогда не наедаясь до конца, а Король наблюдал за этой сценой утоления первобытного голода с удовлетворенным видом. От тошнотворного вида трапезы и смрада от сгнившей плоти Капитана мутило сильнее, чем в первый раз, когда она попробовала сырую человечину, и поэтому кулинарные изыски Верховного Шефа оставались не оцененными ей по заслугам. Маленькая одноглазая утопленница, совсем девчонка, ледяными пальцами провела по выбившимся из-под платка волосам Капитана и завистливо вздохнула. Капитан угрожающе зарычала на негодницу, отчего та испуганно отшатнулась, а моллюск в ее пустой глазнице стремительно юркнул назад в свою раковину. После еды наступала пора развлечений, и стражники с растущими из чешуйчатой кожи шипами втаскивали в зал заключенного. Король Морской Сажени зачитывал ему обвинение. Вступил ли обвиняемый во сговор со Скорбными Пауками, охотился ли он на Осиротелых Камбал в его водах, украл ли затонувшие жемчужины из королевского сундука, пленил ли его слугу, а затем расчленил его и продавал части тела в лондонских доках моррякам как оберег от пения утопленников — исход всегда один: бассейн с непроглядно черной водой посреди зала. Утопленники сразу шли ко дну тяжелыми камнями. С людьми все было куда интереснее: как правило, они боролись. Выныривали из воды с дикими визгами и рваными ранами со следами зубов, сверкали обглоданными костями и неописуемым отчаянным ужасом в глазах, а затем тонули, медленно и торжественно, захлебываясь темной водой и собственной кровью. И только тогда приходило время для договоров и соглашений. И каждый обещанный Королю Морской Сажени дар, что Капитан преподносила, он сопровождал рассказом о своей замечательной и необычной семье, словно какая-то пожилая аристократка на чаепитии у Герцогини. На светящийся бриллиант он ответил тем, что это — кусочек Горы Света, богини Камень и его свояченицы, и пустился в пространную речь о Старшем Континенте. На свидетельство о конце Закона Кораллов он уронил одинокую слезу и рассказал об эксцентричности семьи со стороны жены. На сердце горы Странницы... что ж, Капитан никак не могла знать про то, что гора Странница — племянница Короля Морской Сажени, и что ее гибель так огорчит Его Глубочайшество, что он нашлет на Капитана проклятие Шторма. Отныне за Капитаном и ее кораблем всегда следовал непроглядный туман, что был гуще, чем дым из пароходных труб при перегреве турбины, и сводил с ума сильнее, чем кошмары, навеваемые Параболой. Но несмотря на постоянный страх, прогрессирующее безумие, панику экипажа и то и дело бросавшихся за борт в помутнении рассудка морряков, Капитан каждый раз вспоминала черный бассейн в обеденном зале подводного дворца — и понимала, какая страшная участь миновала ее только чудом. Обида Короля могла обойтись ей куда дороже, и все еще жива она по какой-то странной прихоти, и поэтому Капитану нужно было как можно скорее любым способом загладить свою вину; лучше всего — преподнести другое сердце легенды. И здесь очень кстати пришлась Безжалостная Модистка со своими рассказами о Пирате-Поэте, легендарнейшей из легенд. Тогда-то все и покатилось к дьяволам.

***

Туманы душили их, наяву и во сне; моррякам мерещились за бортом очертания глубоководных чудовищ, что всплывают на поверхность вод только для того, чтобы щупальцами сжать корабль в смертельных объятиях, раздрабливая его на щепки, а затем захватить уцелевших и гигантскими пастями медленно, по кусочку отрывать плоть у безуспешно пытающихся сражаться жертв; ящики с провизией уже давно опустели и отправились в топливную печь; неделю назад как всех крыс переловили, освежевали, зажарили и подали с щепоткой деревянной трухи, а кок теперь отрывал от бинтов последнего не утопленного колониста из гробниц двадцать девять кусочков одной длины, и один — короче вполовину, и мысленно просил Богов морря, чтобы жребий пал на матроса пожирнее; корабль по-прежнему беспрестанно бороздил северное Подморрье в поисках неуловимой пирата-поэта. Капитан внимательно наблюдала за Безжалостной Модисткой. Она невыносимо раздражала Капитана своим истинно лондонским высокомерием по отношению к таким людям, как она, а также неуемной и неуместной посреди сурового Подморрья женской тщеславностью, но более всего — тем, что указывала им направление, но не место, и говорила намеками вместо фактов, а пират-поэт все так же пребывала недостижимо далеко. Тем непривычно тихим вечером Безжалостная Модистка сидела в своей каюте, при свечном свете украшала корсет платья из паучьего шелка перьями синих пророков и бормотала что-то нечленораздельное, среди чего можно было различить только «когда уже? когда?», как Капитану вдруг в голову пришла кристально ясная и очевиднейшая мысль, как будто ее кто-то тихо прошептал на ухо: она водила их за нос. Она намеренно заманила их корабль в страну вечных льдов. Это ее вина, что они сходили с ума и умирали от голода. Она — причина всех их бед. Она — приспешница тьмы, что жаждала сгубить их и забрать их тела и души в свое распоряжение. Она. Это все она. Капитан никогда не играла в Нож-и-Свечу, любимейшую декадентскую забаву лондонской богемы. Но это ведь не сложно, всего-то и нужно, что хватать, бить и резать. Капитан вероломно напала со спины, но, по ее мнению, именно такой смерти Безжалостная Модистка и заслуживала — предательство предателю. Схватила ее за рыжие кудри, оттянула голову назад, оголяя шею, и медленно, со странным наслаждением провела лезвием по горлу, вскрывая сосуды под кожей и хрящи глотки, и осторожно, почти что нежно опустила хрипящее тело на палубу. С насмешкой подумала, что увидь себя Модистка со стороны, её бы в ужас привела не столько собственная смерть, сколько то, что ее прекрасное розовое платье из параболианского льна теперь безнадежно испорчено огромными пятнами крови, — а затем вспорола ткань корсажа, обнажая белую грудь с малиновыми сосками и верхнюю часть туловища. Мгновение она колебалась, не стоит ли ей позвать Терзаемого Доктора или ту же таинственную Леди в Сиреневом, которая, как Капитан была уверена, умела держать язык за зубами, и избавить себя от грязной работы, но... было что-то безумно завораживающее в той силе и власти, которой она обладала над жертвой в ее мучительно долгой предсмертной агонии, пьянящее в этом солено-терпком запахе крови и виде блестящих внутренностей. Нет, она закончит это сама. Капитан знала, что некоторые люди очень неохотно расстаются со своими сердцами, что те чрезвычайно крепко сидят за их ребрами, туго опутанные клубком из упругих вен и артерий с толстыми стенками. Но когда она сняла пласт кожи и жира с левой стороны грудной клетки Безжалостной Модистки, подрезала реберные хрящи и с влажным хрустом отогнула кости наружу, а потом, ласково разглядывая из последних сил бьющееся сердце, решительно отсекла все питавшие его сосуды, оно будто само прыгнуло ей в руку — и Капитан в непостижимом неистовом исступлении припала к нему губами и страстно поцеловала. После этого она позвала в каюту кока, а экипаж обрадовала счастливой вестью о том, что они меняют курс на юг, к владениям Короля Морской Сажени, а на ужин их ждут отбивные из свежайшего мяса. Морряки ликовали, а главное — поначалу даже не задавали вопросов. Капитан ни на секунду не раскаивалась и не страдала от мук совести. Она сделала, что должно — и не ее вина, что ее бывший офицер оказалась слабее и глупее, и оттого для нее все закончилось так скверно. Напротив, после смерти Модистки Капитану, казалось, легче стало дышать, даже несмотря на то, что команда теперь боялась ее пуще всех моррских бестий. Так или иначе, она получила сердце легенды и избавилась от ведущего их на погибель врага. Подморрье было как никогда спокойным, а Подземье вокруг — удивительным. Однако Длинноногая Артиллеристка, ее старый друг и любовница, вскоре объявила о своем желании сойти на сушу в Ханстве. Капитан недоумевала: неужели она хотела променять жизнь, полную риска и опасных приключений на жалкое существование портовой воровки? На что ее товарищ ответила: — Морре не прощает. Ты разгневала его убийством горы Странницы, и оно забрало твой рассудок — а может, и твою человечность, — и я молюсь о том, чтобы оно пощадило меня, позволило сойти на берег и никогда вновь не сталкиваться с его ужасами. После этих слов она оставила на губах Капитана прощальный горько-соленый поцелуй, спустилась по трапу на землю и растворилась среди шумной толпы в доках Тени Хана. Капитану стоило бы ощутить стыд от воспоминаний о своих поступках сомнительной нравственности, или запротестовать и обвинить во всем туман, север, голод и ужас. И стоило бы задуматься и поискать истину в словах Длинноногой Артиллеристки. И следовало хотя бы испытывать обиду за неожиданный необоснованный разрыв или грусть от окончательного расставания со старым другом. Но Капитан не чувствовала ничего.

***

Король Морской Сажени ожидал ее. И даже встретил без обычных церемоний из отвратительного пира и однообразных в своем исполнении казней. А на преподнесенное ему сердце Безжалостной Модистки лишь тонко улыбнулся. — Я знал, что ты, дитя, еще меня удивишь, — а затем повелительно махнул зеленой рукой с узловатыми пальцами, и лакей-утопленник внес в зал ларец и отпер его, продемонстрировав кость внутри. Неужели это та самая..? — Знай, что отныне ты в моем дворце всегда желанный гость, — заключил владыка Подморрья, таинственно мерцая бледными глазами. — И помни: семья — превыше всего. Семья превыше всего, безнадежно шептала Капитан, лежа в беспамятстве на холодном панцире гигантской черепахи, что была островом Челонейт, и прижимая к себе мешок с костями своего отца. Сквозь тонкую кожу сумки костяные челюсти впивались огромными, длиной в палец зубами ей в бок. «Удивлена? Ты тоже не совсем человек, как ты уже могла догадаться. Но вот твой отец был подлинным монстром». Капитан обнимала останки своего чудовищного отца, так похожие на скелет угря, что они не раз забивали гарпунами в плаваниях, только невообразимо громадного и древнего, и истерически смеялась. Будь она проклята, если Король Морской Сажени, этот бородавчатый мерзавец, не знал. Все эти разговоры о семье... да чтоб провалиться ему и его уродливым родственникам прямиком в Ад! Капитан не заметила момента, когда ее безумный хохот перешел в сдавленное рыдание. Морре хлынувшей на берег волной нежно омыло ей босые ступни, как будто понимая куда больше, чем ему, моррю, положено.

***

Оставшиеся дни пути до Лондона Капитан провела на мостике, направляя движение корабля штурвалом и задумчиво высматривая нечто вдали, и при этом ни на мгновение не выпускала из рук мешок с костями. За бортом печальные чарующие голоса тянули песнь утопленников. Когда-то она вместе со своей командой в страхе перед одурью, что навевала сверхъестественная мелодия, залепляла уши воском, но что теперь прислужники владыки Подморрья могли ей сделать? В ушах звенели слова Длинноногой Артиллеристки о том, что морре забрало ее рассудок и человечность — но нет, оно ничего не отнимало у Капитана. Она была рождена такой — опасным существом, чья хищная природа не уживалась рядом с человеческой моралью, а морре только помогло ей осознать себя и принять свое наследие. И, поддавшись самому естественному на свете порыву, Капитан широкими шагами спустилась на палубу и приблизилась к борту кормы. Нет, она не сможет довезти эти останки до Лондона, сложить их в гроб и зарыть в чуждую им землю; дно Подморрья — единственная подходящая для них могила, а острые пики скал сохранят память о властвовавшем в этих водах и бороздившем моррские просторы создании куда лучше любого мраморного надгробия. Черные волны с голодным рокотом поглотили тяжелые кости ее отца, а следом за ними — выпрыгнувшую за борт под панические крики матросов Капитана; и моррская бездна, наконец, приняла потерянную много лет назад дочь в свои ласковые темные объятия, чтобы та по праву крови заняла причитающееся ей место в великой цепи бытия и в мире, что никогда не видел солнца. Где-то в южных водах, неподалеку от Старшего континента, в тронном зале подводного дворца на постоянно меняющем свое расположение коралловом архипелаге восседал Король Морской Сажени, повелитель утопленников и владыка Подморрья, и чему-то блаженно и мечтательно улыбался.