Deus ex Machina

Глава 7 Голубая гостиная

Каждый четверг, начиная с пяти часов вечера, обитатели улицы Сен-Тома-дю-Лувр могли наблюдать за тем, как к особняку Пизани одна за другой подъезжали кареты. Экипажи, многие из которых ничем не уступали своей роскошью королевским, останавливались у ворот, чтобы высадить блестящую публику. Изящные дамы, разодетые кавалеры, щеголеватые юноши и статные военные приветствовали друг друга, а затем проходили в дом, чьи ярко освещенные окна, подобно звездам, нарядно сверкали в пелене ноябрьских сумерек. Ни у кого не оставалось сомнений, что здесь, в доме Катрин де Вивон, мадам де Рамбуйе собираются лучшие представители парижского бомонда. Хозяйку салона, саму мадам де Рамбуйе, с трудом можно было назвать красавицей: грубоватые римские черты лица и темные, вьющиеся волосы слишком не вписывались в эстетический идеал, чтобы служить предметом восхищения. Однако маркиза обладала почти магическим обаянием, которое, вкупе с утонченным вкусом и изящным остроумием, привлекало к ней самых блистательных людей своего времени. В ее прославленном салоне собирались писатели и поэты, философы и художники - словом, все те, кто определял облик эпохи. Мадам де Рамбуйе удивительным образом удалось создать пространство, где сглаживались все социальные условности и неравенства. Здесь скромный Джеймс Ширли беседовал с герцогом де Рецем, а Шарль Сорель ломал копья в ожесточенных спорах с Жерменом Абером. Переступая порог особняка, гости как бы подтверждали, что принимают новые правила игры и что теперь общим мерилом будет не знатность происхождения или богатство, а талант. Отчасти поэтому в салоне мадам де Рамбуйе не принято было говорить о политике, религиозных войнах и придворных интригах. Правила эти иногда нарушались, но исключительно среди «своих». Граф Огюст де Керу и маркиз Эжен де ла Грамон, прибывшие в числе первых, как раз принадлежали этому привилегированному кругу. — Я очень рада, что вы потрудились приехать заранее, — произнесла хозяйка, подставляя унизанные кольцами пальцы галантным поцелуям. — Надеюсь, вам не пришлось скучать в мое отсутствие? — Мы с маркизом были вынуждены коротать время за обсуждением светских новостей. — Изменники! Вы же знаете, я не дозволяю оскорблять эти чертоги сплетнями, — с притворным гневом произнесла мадам де Рамбуйе и легонько стукнула веером руку де Керу. Затем, видя театральное отчаяние на лицах собеседников, спросила уже иным тоном: — Так какие слухи ходят при дворе? — Все обсуждают грядущий маскарад. — Ах, вы об этом... — разочарованно проговорила мадам де Рамбуйе. — Я тоже получила приглашение на прошлой неделе. Не знаю, ехать или нет... — Поезжайте непременно! Бал обещает быть поистине грандиозным. — Д-да. К тому же, там будет присутствовать сам п-первый министр. — Неужели? — с заметным оживлением спросила хозяйка салона. — Я думала, он опять собирается прикинуться или больным, или чрезмерно занятым. — К-король недвусмысленно дал ему понять, что на этот раз не п-приемлет никаких отговорок. — Не знаю, не знаю… Иногда мне кажется, что кардинал способен все сделать по-своему, даже вопреки воле короля. — Но есть же какие-то рамки! — Ах, бросьте, мой дорогой граф! Для него нет ничего святого. Возьмите хотя бы недавний случай с назначением в гвардию еретика. — Вы имеет в виду того юношу, о котором говорил Мерлюз? Фон Дитриште или как там его... — Да, он самый. Но здесь любопытно другое, — маркиза заговорщицки понизила голос. — Я слышала от одной особы, которую мы с вами знаем и очень любим, что благосклонность к нему со стороны кардинала неслучайна. Говорят, что этот немец — сын нашего Сфинкса. Собеседники обменялись многозначительными взглядами. — Хм, а в этом что-то есть, — с ухмылкой сказал де Керу. — Сколько ему лет? — Кардиналу должно быть сорок шесть, а немцу, я думаю, — не больше двадцати пяти. — Н-не знаю, мне думается, это маловероятно, — неуверенно отозвался де ла Грамон. — Граф ведь всю жизнь прожил в Германии, откуда и приехал. — Напротив, это как раз доказывает версию нашей чудесной знакомой. В свои двадцать кардинал разъезжал между Римом и Парижем, и кто знает, какие у него были дела, кроме дипломатических. Тем более не забывайте про Леона де Бутийе*. Вот уж поистине... Помяните мое слово, господа, герцог нас с вами еще не так удивит. Стоило маркизе произнести эту фразу, как в гостиную уверенно вступил Луи де Ногаре — кардинал де Ла Валетт и доблестный генерал д’Эпернон. — Прекрасная Артенис, вы снова спасаете нас, — промурлыкал он, поднося к губам руку хозяйки. — Ваш блеск освещает этот пасмурный день лучше, чем тысяча солнц Аттики. — С вами, дорогой герцог, нам можно ничего не страшиться: вашей доблести покоряются даже стихии. После изысканных приветствий разговор продолжился, но уже совсем на другую тему. При генерале опасались говорить откровенно, ибо в свете было хорошо известно о многолетней дружбе Ла Валетта с кардиналом Ришелье. Дружба эта неизменно вызывала удивление, ибо с трудом можно было вообразить себе людей столь несхожих внешне и внутренне. Крепкий, высокий Ла Валетт с гривой вьющихся темно-каштановых волос казался олицетворением энергии и жизненных сил. Генерал обладал веселым, легким нравом, а обаяние его было настолько велико, что даже ворчливый Ларошфуко впоследствии смог оставить о нем только добрые воспоминания. Ришелье же редко производил приятное впечатление. Он часто бывал бледен, отчего вся его фигура, и без того субтильная, казалась болезненно слабой и хрупкой. Гордую осанку кардинала принимали за надменность, сосредоточенную задумчивость — за высокомерие, а взгляд светло-серых глаз, под которыми залегали тени, считали тяжелым и недобрым. Тем не менее, жизнелюбивый Ла Валетт был чрезвычайно предан своему меланхоличному другу, за что получил от недоброжелателей министра прозвище «Камердинер»*. Салон маркизы тем временем постепенно оживал. Гости разбивались на небольшие группы и, наслаждаясь винами, вели поэтические беседы. Демаре зачитал пару сцен из еще неоконченной «Аспазии»; Вуатюр и Скюдери затеяли обсуждение блестящей премьеры «Софонисбы»; кто-то из начинающих поэтов выступил со своим сонетом, и почтенная публика даже сочла его удовлетворительным. Однако, несмотря на непринужденный ход вечера, в салоне чувствовалось едва уловимое напряжение. В тот вечер главным событием должен был стать приезд фра Томмазо, и гости до последнего не верили, что старик-итальянец, отшельником доживающий свой век в Париже, согласится выйти в свет. Каково же было всеобщее удивление, когда в четверть девятого на пороге, в сопровождении слуги, показался сам Кампанелла. Все слышали о злоключениях философа на родине, и о его переезде во Францию, но за те три года, что он жил в столице, его мало кто видел. Измученный жизнью доминиканец обрел покровителя в лице герцога де Ришелье, и теперь все время посвящал подготовке своих трудов к изданию и занятиям астрологией. Именно об астрологии и космологии зашла речь после прихода фра Томмазо. — Я глубоко убежден, что все в этом мире подчиняется цели. Она первична. Ничего в природе не делается без цели. — То есть, вы полагаете, падре Кампанелла, что именно эта цель руководит природными силами? — осведомился один из гостей. — Природой руководят три силы: Гармония, Необходимость и Рок, который исходит от воли Господа. — Значит, Рок неотвратим? — Нет. Ибо вы не можете противиться воле Господа. — Но не значит ли это, что в астрологии нет смысла? Мы не можем отвратить Рок, не можем избежать несчастий… Зачем тогда обращаться к звездам? «Рене, перестаньте», — прошептал Антуан Годо, незаметно дергая за манжет невысокого мужчину лет сорока с выправкой военного. — Его Святейшество тоже так думает, — усмехнулся фра Томмазо. — Он пытается всеми силами повлиять на вашего министра, но безуспешно, ибо хорошо продуманного плана недостаточно, нужен еще благоприятный момент. Астрология помогает его вычислить. Посещение Кампанеллы произвело на гостей несколько тягостное впечатление. Его мрачная фигура казалась архаичной тенью прошлого. Излишняя прямота, фанатичная приверженность собственной идее, отказ принимать другие точки зрения. «Наверное, если бы он родился лет на пятьдесят раньше, от его философии было бы больше проку, — думал Ла Валетт, направляясь в Пале-Кардиналь. — Еще Декарт… Неужели он сразу не понял, что бесполезно добиваться ясности?» Несмотря на поздний час, во дворце первого министра царило сдержанное оживление, какое всегда бывает в домах, где хозяин страдает бессонницей. Самого Ришелье генерал застал за разбором налоговых отчетов в компании отца Жозефа. — Что слышно в свете? — поинтересовался Ришелье, дописывая бумагу. — Все то же. Обсуждают грядущий маскарад и прошедшую премьеру Мере. — Дивная вещь. Даже актерам «Бургундского отеля» не удалось ее испортить*. — Скюдери страшно негодовал по этому поводу. — Это в его духе. Надеюсь, дорогой Ла Валетт, вы не торопитесь? — Нет, монсеньор. Я только что из Голубой гостиной, и теперь в полном вашем распоряжении. — Вот как? И кто же был у маркизы на этот раз? — Томмазо Кампанелла. — Странно… Он чрезвычайно далек от поэзии. — С ним целый час обсуждали астрологию. Ришелье едва заметно нахмурился. — Только вообразите, монсеньор, между ним и Декартом разгорелся спор, и, если бы не Годо, мы бы стали свидетелями настоящей войны. Министр беззвучно рассмеялся. — Им это полезно. Ученые умы ржавеют без баталий. Я сам не в восторге от идей Кампанеллы, и как священник понимаю, что его не без оснований преследовали на родине. Однако он прославляет Францию, клеймит испанцев и обладает даром астролога, что тоже по-своему ценно. Ришелье закончил с бумагами и позвонил. Принесли вино, и беседа продолжилась. — Монсеньор, вы уже заказали себе костюм для предстоящего маскарада? — Еще нет. Никак не могу выкроить несколько часов, чтобы съездить к портному. — Отлично! — потер руки Ла Валетт. - Значит, самое время заняться этим! На лице Ришелье появилось недоумение. — Понимаете, я все думал… Мы с вами, одновременно закажем два разных костюма. Вы поедете к старику Лазару, а я — к Феранелли. Джакомо большой сплетник, и уже в день моего визита весь город будет знать, какой костюм я заказал. Непосредственно перед маскарадом мы поменяемся костюмами. Гости будут уверены, что я — это вы и наоборот. Это поможет вам узнать что-то новое и приблизиться к разгадке анонимного письма. — Но вы с монсеньором слишком не похожи, — возразил отец Жозеф. — Придворные сразу распознаю обман и станут осторожнее в разговорах. — Для Лазара не составит труда сшить пышный костюм, который сгладит внешнюю разницу. Лица будут скрыты масками. — Это ничего не даст, — наконец произнес Ришелье. — Но если мы попробуем… — Я запрещаю вам, Луи! — произнес кардинал тоном, не терпящим возражений. — Вы слышите? Запрещаю! — Но почему? — неугомонный Ла Валлетт заходил по комнате. — Другой такой возможности может и не представиться! — У меня есть смутные подозрения, что Людовик сам в какой-то мере может быть причастен к этому делу. Ла Валетт недоверчиво взглянул на Ришелье. — Вы думаете, что Его Величество?.. — Только предполагаю. Видите ли, я нахожу странной саму идею провести маскарад и ту настойчивость, с которой король требовал моего присутствия. Вы достаточно хорошо знаете Его Величество, чтобы понять, насколько ему несвойственны такие затеи. Я не исключаю, что покушение может быть совершено именно на балу, при большом стечении народа. — Но это слишком опасно. Не станут же они стрелять. — Кинжала будет вполне достаточно. Генерал скрестил руки на груди и вновь задумчиво прошелся по комнате. — Может быть, целью записки было как раз ввести меня в заблуждение относительно точной даты? Поймите, Луи, я очень ценю вашу дружбу и желание мне помочь, но я не могу рисковать вашей жизнью. Ла Валлетт взглянул на отца Жозефа. Монах чуть заметно кивнул. — Боюсь, Монсеньор, вы не все знаете, - осторожно начал капуцин. — Дело в том, что сегодня утром с нами связался Эдуардо Нуньес. — Ювелир? — Да. У него для вас срочное сообщение от Оливареса. — Где оно? — Нуньес отказался передать письмо нашему агенту и настаивал на личной встрече. Ришелье погрузился в мрачную задумчивость. — Все это чрезвычайно странно. Я отправлюсь к нему завтра же утром. — Монсеньор, могу ли я сопровождать вас? — Нет, отец Жозеф. Я съезжу сам. К вам у меня будет просьба иного рода… Раздался торопливый стук в дверь. — Ваше Преосвящество! Это Сен-Жорж! Господин кардинал! — Входите же! На пороге появился капитан. Едва переводя дух, он произнес: — Монсеньор... У нас произошло убийство... Ришелье смертельно побледнел. — Офицера второй роты Доминика де Блано зарезали около церкви Сен-Жак...