Deus ex Machina

Глава 17 Меры предосторожности

      — Поистине печальная история, — произнес отец Жозеф, когда Ришелье закончил рассказ. — Мадемуазель Дюфор проявила поразительное мужество, когда отважилась прийти к вам и просить о помиловании.       — Любовь! Ее сила способна толкнуть человека на самые невероятные поступки, — развел руками кардинал и улыбнулся. При всей легкости этой улыбки, монаху на мгновение почудился в ней отсвет затаенной печали.       Капуцин взглянул на часы, которые показывали без четверти четыре:       — Значит вы все-таки решили ехать на бал?       — Давайте не будем возвращаться к этому вопросу.       — Но, согласитесь, Ла Валетт прав: вы подвергаете себя слишком большой опасности.       — Повторяю, у меня нет выбора. Я дал слово Их Величествам.       — Сошлитесь на нездоровье, на лихорадку, на мигрень, — кардинал поморщился: об этом недуге ему не хотелось даже вспоминать. — Людовик прекрасно знает, как тяжело на вас сказывается переутомление. Уверен, он вас поймет.       — Нет, дорогой отец Жозеф, ничего этого я делать не буду, — решительно произнес Ришелье, вставая. — Я должен быть на балу как раз потому, что там может быть убийца.       — Но вы же можете погибнуть! И ради чего? Ради поимки негодяя, который рано или поздно сам себя выдаст?! — взорвался отец Жозеф. — Вы совершаете страшную, непростительную ошибку! Глупость! Если вас совершенно не беспокоит собственная жизнь, то подумайте хотя бы о Франции! Страна находится на пороге войны, ваши враги, начиная с королевского двора, заканчивая Ватиканом, готовы на все, чтобы вывести вас из игры! И вы, вместо того чтобы противостоять их планам, идете у них на поводу! Нелепым образом подвергаете свою драгоценную жизнь опасности!       Капуцин в порыве негодования с треском смял в руке чистый лист бумаги, и отвернулся от кардинала. Повисло молчание. Ришелье, продолжая неспешно прохаживаться по комнате, украдкой взглянул на отца Жозефа: гневная тирада монаха, которая могла быть расценена как непочтительная вольность даже между близкими людьми, ничуть не задела кардинала. Напротив, его тронула эта горячность, которая, в сущности, была не чем иным, как проявлением глубокой привязанности.       — Дорогой отец Жозеф, я прекрасно понимаю и принимаю ваши доводы, но, поверьте, мне ничего не угрожает. Во-первых, король согласился воспользоваться моей гвардией: мушкетеры будут охранять помещения внутри дворца, а гвардейцы — внешний периметр и сад. Это исключит любое проникновение извне.       — Только если убийцей не окажется кто-то из гостей.       — На этот случай у меня приготовлено кое-что особенное. Взгляните!       Ришелье приоткрыл китайскую ширму, которая скрывала угол комнаты. За ней, на стойке для доспехов висел серо-голубой приталенный дублет в стиле прошлого века.       — Это что-то вроде римской lorica segmentata*, — пояснил кардинал, в ответ на вопросительный взгляд отца Жозефа. — Стальные пластины закреплены на подкладке из мягкой кожи и соединены между собой кожаными шнурками. Доспех практически бесшумный и, самое главное, незаметный для окружающий.       — Оригинально. Сколько он весит?       — Около двадцати килограмм.       — Значит от выстрела не защитит?       — Я склонен полагать, что убийца воспользуется кинжалом. Пистолет — слишком неудобное оружие для убийства в толпе. А вот кинжал, стилет, даже столовый нож — с ними доспех справится. Или, по крайней мере, сделает удар не смертельным. Бронник предлагал вариант потяжелее, но я отказался: мне ведь придется танцевать.       — Да, танцевать будет одно «удовольствие», — отозвался капуцин.        Кардинал удалился в спальню, чтобы переодеться, но очень скоро вернулся. На нем была белоснежная батистовая рубашка с высоким воротником из тончайшего, почти прозрачного кружева; широкие штаны сине-серого цвета были заправлены в высокие, начинающиеся от колена узкие сапоги с отворотами.       Ришелье взял со стола стилет с треугольным, похожим на жало, лезвием и вложил в голенище правого сапога.       — Первый раз в жизни собираюсь на бал, как на войну, — шутливо произнес кардинал, делая вид, что не замечает мрачного взгляда монаха. — Вы мне не поможете?       Отец Жозеф подал кардиналу дублет. Со стороны он выглядел обычным, хотя и чрезвычайно дорогим, предметом одежды; но стоило взять его в руки, как становилось понятно: это самый настоящий доспех. Монах не без труда помог кардиналу одеться.       Застегнув бесчисленное количество серебряных пуговиц, Ришелье подошел к зеркалу. Поправил воротник, надел перстень с сапфиром, пригладил аккуратно уложенные усы и повернулся к капуцину, как бы приглашая оценить свой вид.       Следовало признать, Ришелье был великолепен: его седине и серым глазам невероятно шло сочетание темно-синего и серо-голубого цветов. Белый воротник и плиссированные манжеты, доходившие до фаланг тонких пальцев, подчеркивали бледность лица и узких рук. Герцог был поразительно похож на дворянина со старинных портретов времен Карла IX и Генриха III. Ришелье почти никогда не надевал светский костюм (исключением, пожалуй, служили военные походы; но даже тогда он выбирал одежды в тон мантии, как бы подчеркивая свой двойственный статус — кардинала римской церкви и генерал-лейтенанта французского короля), поэтому сейчас его вид производил особенное впечатление.       — Прекрасно, Монсеньор! — одобрительно кивнул монах. — Прыгать можете?       Ришелье несколько раз легко подпрыгнул. Доспехи издали едва уловимый шелест.       — За музыкой и шумом не должно быть слышно. Хотя, не скрою, костюм для бала не самый подходящий.       — Главное, не танцевать сальтареллу*, — отозвался отец Жозеф и вдруг нахмурился.— Монсеньор, с левой стороны груди, взгляните!       Ришелье повернулся к зеркалу. Действительно, в области сердца стальные пластины были толще остальных и чуть выступали вперед. Кардинал задумался. Нужно было как-то скрыть эту деталь, сделать так, чтобы гости не обратили на нее внимание. Или же, напротив...       Герцог вызвал лакея:       — Эрик, попросите Лавиня срочно принести мне несколько свежих цветов из оранжереи. Тех, что в прошлом году привез де Пейреск*.       Вскоре кардиналу принесли свежесрезанные цветы, не похожие ни на один известный европейцам вид: овальные, чуть закручивающиеся матовые листья, белоснежные на концах, к середине становились желтовато-оранжевыми и источали легкий аромат жасмина*. Ришелье выбрал два цветка и аккуратно приколол к левой стороне дублета:       — Лучше всего бывает скрыто то, что на виду.       Герцог надел перчатки, последний раз взглянул на себя в зеркало и повернулся к монаху:       — Пожелайте мне удачи, дорогой отец Жозеф. Если Всевышнему будет угодно, мы встретимся с вами сегодня вечером.       — Да хранит вас Бог, Монсеньор! — ответил капуцин и украдкой перекрестил герцога вслед.