* * *
На долину Вальтеллина медленно опускался туман. Его клубы заволокли небо и серо-белые верхушки гор, и теперь туман тонкими струйками стекал по ребристым склонам Альп к Адде — узкой речке, на берегу которой, в стороне от селений, был разбит военный лагерь. На одном из холмов, обступавших долину, появилась черная фигура всадника. Он выехал на небольшую террасу, образованную плоскими валунами, вросшими в землю, достал зрительную трубку и стал внимательно рассматривать лагерь. Среди многочисленных палаток и навесов, между которыми курились костры, выделялась одна — самая просторная, чей полог был украшен гербом с красными полосами. Всадник подкрутил одно из колец трубки, чтобы приблизить картинку. Полог откинулся, и из палатки вышел кардинал Ришелье в тяжелых боевых доспехах и алом плаще. Он был при шпаге и пистолетах; в руках у него был шлем. Вместе с ним вышел монах с черной бородой и в темно-коричневой сутане. Они обменялись несколькими фразами. Ришелье поднял руку в латной перчатке, отдавая приказ адъютантам, сел на белоснежного коня и вместо со спутниками двинулся по горной дороге, идущей вдоль Бергамских Альп, в сторону Больцано. Не отнимая от глаз зрительной трубки, всадник улыбнулся. — Игра продолжается, Ваше Высокопреосвященство. И теперь она будет еще интереснее, чем прежде. Итальянец спрятал оптический прибор в седельную сумку, пришпорил коня и скрылся в тумане.Эпилог
21 января 2023 г. в 00:09
— Могу поздравить вас с блестящей победой, Монсеньор? Вы в очередной раз повергли своих врагов, — произнес отец Жозеф, раскладывая перед кардиналом документы на подпись.
— Нет-нет, отец Жозеф, это не победа. Это только начало большой войны, которую нам только предстоит выиграть, — ответил Ришелье, привычным жестом поправляя щегольские манжеты из белоснежного кружева. — Не забывайте, нам предстоит с вами еще найти таинственного Итальянца и шпионов Медичи при дворе.
На пороге появился лакей.
— Ну что опять? — раздраженно спросил Ришелье, откладывая перо.
— Монсеньор, прибыла мадам де Комбале. Она спрашивает, можете ли вы ее принять?
Кардинал вскочил из-за стола.
— Конечно! Просите ее сюда, немедленно!
Взволнованный герцог посмотрел на отца Жозефа и перевел взгляд на дверь. Монах видел, как от беспокойства кардинал принялся перебирал кольца на руках. Наконец, в кабинет вошла девушка в скромном черном платье.
— Мари! Как я рад! — Ришелье стремительно подошел к ней и поднес бледные руки девушки к губам. — Боже праведный, вы совсем замерзли! Прошу вас, садитесь сюда, к огню!
Кардинал подвел девушку к камину и велел слугам немедленно принести теплого вина.
— Благодарю вас! Но, право, не стоит, я в полном порядке. — смущенно ответила мадам де Комбале. — Я и так, кажется, доставила вам неудобства...
Она робко взглянула на стол, заваленный бумагами и на отца Жозефа, который тем временем всеми силами старался слиться с обстановкой.
— Нет-нет, напротив! Я очень рад, что вы приехали! — заверил Ришелье, не выпуская рук мадам де Комбале из своих. Его голубые глаза смотрели на нее с такой искренней теплотой и нежностью! Отец Жозеф невольно удивлялся тому, как разительно менялся кардинал в обществе горячо любимой племянницы, какой трогательной заботой старался окружить ее.
Мари-Мадлен, которая выглядела печальной, опустила взгляд, а затем, словно набравшись храбрости, произнесла:
— Я приехала сказать, что согласна принять ваше предложение. Если, конечно, вы по-прежнему желаете видеть меня рядом с вами.
— Ради всего святого, Мари! Конечно! — кардинал вновь поцеловал ее бледные руки и с ласковой улыбкой привлек к себе. — Теперь я как никогда желаю, чтобы вы находились рядом со мной!
Девушка, не в силах сдержать слез, по-детски уткнулась ему в плечо.
— Знаете, когда вы были больны, я навещала вас. В трудную минуту своей жизни вы были совсем один. Именно тогда я поняла, что мой долг — находиться рядом с вами. Что бы ни случилось.
Герцог, продолжая крепко обнимать племянницу, поцеловал ее в пробор и бросил укоризненный взгляд на отца Жозефа. В ответ монах лишь лукаво улыбнулся и добродушно пожал плечами: он знал, что герцог не сердится него — он просто не может теперь сердиться.