После побега из дома пришлось выживать. Научилась просчитывать свои действия на много ходов вперёд, заранее знать, как поведёт себя собеседник. Натыкалась каждый раз на ошибки — не всё получается в первого раза — исправлялась и продолжала идти дальше. Совершенствовалась. В этом была моя уверенность. Это помогало держать оборону от остального убогого и ненавидимого мною мира.
С появлением Миктиана — несколькими годами ранее — моя уверенность в себе пошатнулась. Он словно несущийся поток воды. Ему безразличны катастрофы, оставленные после него, что не говорит о том, что он не осведомлён о них. Он просчитывает свои действия и не живёт одним днём.
Так мне казалось до сегодняшнего дня. Да, убийство девушки, безусловно, выглядит беспрецедентно идеальным, но сам факт убийства говорит уже о многом. Это рискованный шаг. Шаг, отчаявшегося человека. Миктиан поставил всё на зеро, даже не задумываясь: оправдает себя ставка или нет. Так что мне чертовски интересно, что человека с манерностью к педантизму заставило опуститься так низко, даже так тщательно продумавшего свой спуск.
Причина первая: он самоуверен, ибо считает, что в любом исходе он в выигрыше. Неплохой вариант, не лишённый шанса на жизнь, хочется заметить. Самоуверен ли он настолько, что однажды оступиться, подставив себя, чем поможет мне? Хотелось бы верить. Интуиция подсказывает, что только это и поможет выйти на него. Миктиан, кем бы он ни был, не рискнул, не просчитав всё наперёд.
Причина номер два: он напуган. Он решил действовать кардинально, потому как иначе, по его мнению, он может потерять и то, что имеется. Отсюда возникает другой вопрос: чего он мог напугаться? Что заставило такого осторожного всегда человека кидаться в омут с головой? В его жизни что-то изменилось? Это поставило под угрозу всё уже имеющиеся? Или проблема в изменениях в моей жизни? До смерти Джона он даже не пытался выйти на связь, лишь оставляя короткие голосовые, да несколько «утончённых» подарков, которые тут же летели в мусорное ведро. Теперь он перешёл на письма и трупы.
А что собственно произошло после смерти Джона?
Меньше Крамера, больше Хоффмана. Рокировка. И даже мне ещё пока не понятно пошла ли она мне на пользу или становится только хуже. Сейчас могу только уверенно заявить, что всё изменится через месяц-два. Всё пойдёт по одному месту ровно в тот день, когда я всё же решу испытать детектива. Об этом позже, не первостепенно.
Вариант третий: он рискнул ради риска. Ну, заскучал он со звонками и подарками, захотелось чего-то неординарного. Не могу его судить, сама была грешна по первости. Пыталась измучить жертву прежде, чем та погибнет. Сейчас это кажется таким детским садом. В конечном итоге, под конец они были счастливы умереть, чем раздражали меня ещё больше. Выходит то, что было в радость им, никак не радовало меня. А вот когда вначале были месяцы запугивания, тогда игра стоила свеч. Может Миктиан тоже устал просто повторять одно и то же?
Только всё это не поможет мне его поймать. Он слишком умён и хитёр, чтобы подставиться на какой-нибудь глупейшей ошибке. На вроде таксофона. Зачем туда ехать? Глупое и пустое решение, которое никак не облегчит никому жизнь. Едва ли он сглупил и оставил отпечатки. Он бы не поехал туда, где могли быть камеры.
Отвлекаюсь на боковое зеркало. Мы проехали большую часть пути, глупо сейчас говорить, что мы впустую потратили почти час, который могли потратить на другие дела, которых и у меня, и у Хоффмана в достатке. Люди злобные кровожадные куски дерьма, любящие только свою натуру, какими бы доброжелательными они не были к другим.
Через две машины от нас стоит старый, повидавший виды серый шевроле каприс. Похожий был около дома утром, когда мы только собирались ехать на место убийства. Такой же я видела, когда относила цветы в машину. Не отрицаю, Нью-Йорк большой город и серых шевроле каприс может быть далеко не один автомобиль, только чутьё подсказывало, что это была одна и та же машина.
— На следующем перекрёстке сверни направо. Там через два светофора ещё раз направо.
— Собралась ездить кругами? Зачем? — теперь он обращает внимание на зеркала. Хмурит брови, но ничего интересного судя по взгляду не находит. — Которая?
— Серый шевроле каприс, на две машины назад. Он с утра ездить за нами. Не будь обиженкой, ты бы заметил.
Может не только он хочет сегодня поругаться. У меня был чертовски паршивый день, а ведь прошло и полдня. За мной следит чокнутый мужик, настолько одержимый, что готов убивать. В очередной раз указывает на наличие ещё трупов, к нашему несчастью, ещё не найденных. Это не может не нервировать, особенно в этот чёртов ноябрьский день. Он сделал это специально, видимо, в надежде, что мне понравится. Всё обернулось с точностью да наоборот.
Хоффман, сказал, что мне понравилось, значит не так уж я и плохо вру ему, а значит, Миктиан тоже так решит. Хотелось бы верить.
Вот ещё одно изменение претерпимое мною. Это всё незначительно, так что мотив, всё также не ясен.
— Дальше поедем по бульвару Виктория, там по пути свернём на Вест-шор и остановимся на Фреш киллс.
— Это в противоположную сторону от Гранитевилля.
— Ты же не собираешься тащить с собой этот хвост?
— Их остановят на первом же патруле.
— Нет, послушай. Они видели мистера Э., я не могу просто так взять и отпустить их. Даже в добропорядочные руки правоохранительных органов.
— И что ты собираешься делать? — пауза. — Нет, Хант.
— А что мне остаётся? Я не дам Миктиану и намёка на…
— Намёка на что? Хант, это самое паршивое решение проблемы.
Наклоняюсь к мужчине, дёргая руль на себя. Если проехать дальше будут камеры, а значит, такие настырные как Страм, смогут сложить два и два. Он отталкивает меня на место, выравнивая машину.
— Клянусь, если ты не сделаешь, как я сказала, отправишься вслед за ними.
— Ты собираешься убить двоих!
— Только не говори мне, что будешь плакать по ним. Ты кроме себя любимого и знать никого не хочешь. — руку запускаю в сумку в поисках пистолета.
Моя паранойя иногда приносит свои плоды. Например, вчера нож, всегда лежащий в правом сапоге, помог избавиться от визжащей девицы, а сегодня незарегистрированный глог поможет избавиться от чёртовых «детективов». Чего-чего, а неучтённого оружия у меня много. Опять же паранойя.
— Когда ты остановишься, я выйду и выстрелю в водителя, если их двое. Если он один, то стрелять буду по колёсам. Если ты как страус хочешь спрятать голову в песок, твоё дело. Я привыкла справляться сама.
— Кому нужно нанимать людей следить за тобой? — он посматривает в зеркала, на всё ещё едущую за нами машину.
У него нет варианта отказаться, не лишившись жизни. Выбирая между ним и посетителем из Гонконга, а точно не выберу Хоффмана. Да, может я и просру свой шанс на спасение, которым меня наградил Джон, но зато мои близкие останутся под защитой.
— А кому нужно звонить тебе среди ночи? — проверяю обойму. Они всегда заряжены, однако я могу проверять их по несколько раз на дню. — Слушай, мы понятия не имеем, как давно они следят. Они могут знать не только о приезде Э, но и о чём-то ещё. Например, чем ты занимаешься на досуге. Куда делся Страм и чёрт знает что ещё. Я не хочу рисковать, пока Миктиан на свободе жив и здоров. — есть второй вариант, в котором я давно мертва, поэтому ему ничего не нужно ни от моей семьи — остатков семьи — ни от друзей.
Такой вариант всегда актуален, именно по этой причине у меня есть завещание, по этой же причине, я второй год пропускаю рождественские вечеринки, как пропущу и эту.
— Миктиан?
— Ацтекский бог смерти. — усмешка со стороны Хоффмана. — Ему понравилось, когда я впервые упомянула о нём. Он решил, что это имя ему подходит.
Тишина. Только звук работающего двигателя разбавлял тяжёлую атмосферу в салоне. Хоффман не привык действовать открыто, как я не привыкла играть в игры Джона. Он сейчас не понимает, какими проблемами могут обернуться пассажиры сзади едущей машины. Он не скажет «спасибо», возможно, даже станет ненавидеть меня чуть больше.
Хоффман сворачивает на грунтовую дорогу, удаляясь всё больше от трассы. Всего несколько минут перед очередным убийством. Никакого напряжения в теле, пустошь в голове. Всегда должно быть так, иначе убийство станет эмоциональным, а отсюда следует, что я могу наследить. Следить нельзя. Не сейчас, не потом.
— Всё ещё хочешь это сделать? — он притормаживает подальше от воды.
Говорят, движение волн может действовать успокаивающе на человека. Сколько бы я не вглядывалась в пенящиеся волны у скал, или в спокойный прибой на пляже, или в абсолютный штиль, ничего успокающего там не находила. В собравшуюся пену, хотелось кинуться, чтобы немного заглушить голоса в голове. В спокойный прибой, хотелось убить окружающих, кричащих даже в полночь, на самом отдалённом участке пляжа. В штиль хотелось шторма, лишь бы не только в душе была буря. Лишь бы разительно не отличаться от остального мира.
— Ну, ты сам решил связаться с психованной параноидальной дамочкой.
— Стоит подумать, не совершил ли я ошибку.
— Хорошее решение.
Ещё минута, прежде чем серый автомобиль появляется из-за угла. Не так просто будет сдавать назад, спасибо флоре. Мы достаточно далеко, чтобы хлопки выстрелов были слышны дальше по трассе, которая, к нашей удаче, в будни дни никогда не пустовала. Это не считая шумов близь стоящих портов.
— Теперь точно подумаешь дважды, стоило ли со мной связываться, папочка. — улыбка в его сторону. Он не напуган, скорее недоволен. А кто будет доволен, если его заставят участвовать в убийстве двоих среди белого дня? Так что пусть немного подуется ещё сегодня.
Выбираюсь из машины и, не тратя ни секунды, приближаюсь к преследователям. Первый выстрел звучит громко, возможно, даже слишком, но теперь у нас не больше нескольких минут. В конце концов, флора придерживает нейтралитет и у нас тоже могут быть проблемы с выездом. Следом ещё один, все в сторону водительского сиденья. Молодцы, не занимаются этим поодиночке. Только этим двоим это не поможет.
Второй выбирается из салона, и пытается бежать в сторону, откуда они приехали. Одно известно точно, от пули убежать нельзя. Поэтому когда звучит третий выстрел, парнишка ничком падает на землю. Я надеюсь, что ускорение, с которым он падал, поможет тому сломать нос.
Не снимая его с прицела, делаю несколько шагов к нему. Нельзя сказать, что человек не ценит жизнь в такие моменты. Вот и наш неудавшийся преследователь пытается спастись. Прижимая рану рукой, он ползёт вперёд, даже не думая, что шанса спастись у него нет. Едва ли он и его друг думали утром, что сегодня всё закончится, в том числе, их собственные жизни.
Надавливаю ногой на место выстрела. Парень начинает кричать.
Ну, конечно, надеется, что его ещё можно уберечь от участи его друга. Какая жалость.
— Заткнись. — ноль внимания. — Заткнись. В третий раз повторять не стану, будет только хуже. — парень продолжает звать на помощь, только толку-то?
Присаживаюсь на корточки, поднимая его голову за схваченные в кулак волосы. Прелестные кудри на такой глупой и неудачливой голове.
Шаги позади. Хоффман решил держаться поближе к происходящему, но при этом дальше от самих активных действий.
— У меня сегодня чертовски плохой день. У тебя он тоже, как видишь, не задался. Так что давай поможем друг другу, м? — парень стонет, но продолжает молчать.
Редкий экземпляр.
У меня в прошлом были те, кто просто в прямом смысле писался от страха и выкладывал всё без запинки. Такие родную мать и саму Родину продадут за свои дешёвые шкуры. Ублюдки.
— Кто вас нанял?
— Не знаю.
— Дорогуша, я не хочу мучать тебя, но ты же меня вынуждаешь. — подношу пистолет к плечу в упор. Ему не будет дела до ожога, что останется после соприкосновения металла пистолета с его кожей при выстреле. Все его мысли будут только о боли от разрыва тканей на каждом слое его никчёмного тела. Ещё один хлопок. Услада для моих ушей.
Если вдуматься¸ я не занималась этим уже несколько лет, с самой первой встречи с Джоном. Он держал меня в узде, пытался сделать образцовым членом общества. Вот ещё одно изменение во мне. Больше нет ничего, что могло бы удержать меня от меня самой.
— Не вынуждай меня повторять.
— Не знаю. Пришёл мужик. Сказал посмотреть за бабой. Мол, изменяет. Платил наличкой.
— Опиши его.
— Он был в маске и капюшоне.
— Совсем ничего?
— Нет. Не убивайте меня. Я никому не скажу.
— Давно вы следите за мной?
— Пожалуйста, не убивайте. Пожалуйста. — слёзы. Блеск. Указательный палец вставляю в пулевое отверстие на плече.
— Два дня! Два дня. Я буду молчать, клянусь.
— Дорогуша, в этом я уверена. — подношу пистолет к голове.
Самый лучший способ заставить молчать — убить. Люди, как и я сама, эгоистичны, им всегда мало, так что, сколько бы ты не заплатил и не пообещал, они всегда найдут способ заработать и там и тут. Вот из-за таких подонков я такая какая есть. Это благодаря им стараниям я стала убийцей и параноиком.
— Стой-стой. Есть адрес, где мы встречались.
— Какой адрес?
— Заброшенные доки в порте Ричмонд.
Три финальных в голову. Перестраховка. Бывают же случаи, когда люди выживают после выстрела в их безнадёжно пустые черепные коробки. Пистолет оставляю там же, возле не дышащего тела парня, которому едва исполнилось лет двадцать пять.
Отчего мне кажется, что Миктиан продумал даже это? Отчего мне не даёт покоя, что он проверял меня. Проверял насколько я всё ещё я. Насколько изменения повлияли на мои решения.
Два трупа вполне очевидный ответ на эти вопросы.
Подхожу к шевроле, осматривая салон. В глаза кидается хорошая, даже сказала бы дорогая и явно не по карману этим парням, камера. Её забираю. Видеорегистратора нет, это хорошо. Навигатор тоже отсутствует, значит, их можно будет проследить только по мобильникам.
— Посмотри у того телефон. От него надо избавиться. Хотя кому я это говорю?
В салоне несколько контейнеров из-под сэндвичей, банки энергетиков. Не уже ли они следили беспрестанно? Видели ли они, что я сделала с той барышней, что хотела поразвлечься? Успели ли они кому-то рассказать о моём особенном хобби?
Сама продолжаю осматривать водителя. Телефон нахожу в кармане куртки, в ней же нахожу права. Майкл Тейт двадцать семь лет, проживает в Бруклине.
Миктиан мобильный парень. Звонил из Гранитевилля, что в нескольких часах езды от Бруклина, в котором он нашёл этих двоих. У него много свободного времени или работа, позволяющая перемещаться, не привлекая внимания.
На панели лежат несколько снимков. Моих старых снимков.
Все сделаны, когда я была на выездах: на место преступления, или при опросе свидетелей, или при прогулке для размышлений. Некоторым несколько месяцев.
Миктиан никогда не казался безопасным, но что он может быть так близко, оставаясь незаметным, меня пугает. Он знает, кто я и что я сделала в прошлом, знает о Джоне и о других. Он не просто собирается отдать меня под суд, он собирается этим меня шантажировать. Это его подстраховка на случай гибели или он хочет чего-то ещё? Достаточно ли он одержим, чтобы пустить меня в расход или ему нужна моя принадлежность беспрекословно и полностью?
— Поехали. — оборачиваюсь и иду к машине. Хреновый день стал ещё хуже. Стоило покончить со всем ещё тогда, на испытание, что устроил Джон. Никакой соглашение мне сейчас не поможет. Ничто и никто мне сейчас не поможет.
Мы также незаметно выезжаем, чуть дальше по трассе. Машин патрульных нет, никто вокруг не поднимает панику.
Вот она Америка во всей красе: никому нет дела до другого. Лишь бы себя родного сберечь. Прекрасная черта, пока она работает на меня, так что я буду каждый раз радоваться такому удачному раскладу дел.
— Когда их обнаружат, я найду способ прикрыть дело. Ему не будет хода. Это на случай если тебя волнует: посадят нас или нет. Теперь едем в порт.
— Сомневаюсь, что мы там найдём хоть что-то.
— В этом и суть. Миктиан не останавливался на одном месте больше раза, почему тогда звонок и встречу с этими придурками он назначил в близлежащих районах? Доки подходят и для тренировок. Там всегда шумно, мало кто услышит крики девушек.
— Там много потенциальных свидетелей.
— Не когда переодеваешься в застиранный костюм и потёртую кепку. Мы часто недооцениваем мелочи, которые могут всё изменить. Даже плохая маскировка, остаётся маскировкой. А, судя по фото, она ему удаётся. — мужчина бросает взгляд на снимке в моих руках.
Теперь они не дадут мне покоя. Теперь я ещё более тщательно буду осматриваться каждый раз, и выискивать подозрительности в каждом встречном. Паранойя на уровень выше.
***
Старыми несколько зданий на территории порта Ричмонд называют лишь по привычке. На сегодняшний день, это три заброшенных здания с заколоченными окнами и большими замками на дверях. Ими перестали пользоваться не больше десяти лет назад. Вероятно, поэтому они всё ещё стоят в большей части целыми.
Дальнее здание часто становится местом тусовки бунтарей-подростков. Такой вывод делается по раскрашенным граффити стенам. Качественные работы. Иногда дети и правда умеют что-то лучше взрослых. Многие из них имеют куда больший потенциал, чем их же родители.
Мешают им реализоваться по статистике их родители, точнее их мечты и надежды, которых они сами не смогли достичь.
Мои родители поддерживали меня. Хочешь это? Пожалуйста. Хочешь попробовать что-то ещё? Хорошо. Это не значит, что они достигли всего, чего хотели. Это лишь показывает, что даже когда мне было четыре, они уже воспринимали меня как отдельную личность.
Сейчас бы они по праву могли бы назвать меня чудовищем.
— Посмотрю на втором этаже. — киваю удаляющейся спине детектива.
Осмотр двух предыдущих зданий ничего не дал. Надежда найти маломальскую полезную зацепку таяла с каждый шагом и осмотренным углом. До этой минуты я и не задумывалась, какие надежды возлагала на это место. Как мне хотелось, чтобы совпадение со звонком и адресом было задумано Миктианом с самого начала.
Здесь чудовищное эхо. Я находилась внизу, однако шорох шаркающего ботинками Хоффмана разносился повсюду со второго этажа, из офиса начальника порта. Казалось, детектив был у меня за спиной, и в тоже время в дальней углу, и наверху. Всё одновременно. Ещё одна причина, по которой это место не подходило для препарирования молодых девушек.
Пока это было единственное потенциальное место тренировок. Нью-Йорк большой штат, где Миктиан мог охотиться на девушек, убивать, скрывать и украшать будет нереально.
Летиция не просто была идеально подана, без отпечатков и потожировых. Она была помыта, во избежание нахождения примерного места содержания, места, где он мог держать её до начала.
Только если она не доверяла ему настолько, чтобы пойти с ним.
Ничего. Ни-че-го. У меня нет абсолютно нихера, не считая звонка и двух трупов. А, ещё, чувство беспомощности. Вот этого добра полно.
Я и не надеялась найти чего-то стоящего в последнем помещение, пока не открыла дверь. Во-первых, дверь поддалась сразу, даже без скрипа, чем не могли похвастаться остальные петли. Во-вторых, оно не было пустым.
Небольшая комнатка, примерно три на три. Обшарпанные стены, освещённые закатным солнцем, выглядели ещё ущербнее, чем есть. Старая краска потрескалась и кусками вместе со шпаклёвкой осыпалась местами.
Говоря не пустая, я преувеличила. Всего лишь табурет и верёвка, подвязанная под потолком. Сама не замечаю, как расплываюсь в улыбке.
Этот ублюдок с чувством юмора.
На верёвке закреплён сложенный пополам лист. Текст набран на печатной машинке. Он знает и об этой моей страсти. Осталось ли вообще что-то в моей жизни личное? Хоть что-то ещё принадлежит мне одной?
«Ребёнок, который готов был родиться, сказал Богу:
— Завтра ты отправишь меня на землю. Но как такой маленький и незащищённый я буду там жить?
— Между многих ангелов, я выбрал одного для тебя, он ждёт тебя. Он о тебе позаботиться!»
Сзади раздаётся оглушительный грохот с последующей тишиной. Дёргаюсь в испуге и оборачиваюсь на дверь. Надеюсь, это Хоффман что-нибудь уронил, а не некто пришёл за нами следом. Бросаю листочек, вытаскиваю пистолет, выглядывая из-за двери.
— Хоффман? — и кто бы подумал, как мало терпения каждый раз в минуты волнительного трепета перед предстоящем: при задержание, при погоне, при обыске, когда заранее знаешь, что победил.
— Всё хорошо. — снова шум сверху. Выдыхаю, возвращаясь обратно в комнатку. Крысы что-ли пусть его для проформы погрызут там.
Подбираю брошенный листок. Пробегаю по строчкам с ровными чёткими буквами, отпечатанными на листе.
«— Твой ангел будет петь тебе, будет улыбаться тебе каждый день и ты будешь чувствовать его любовь и будешь счастлив!»
«— Твой ангел скажет тебе самые сладкие и самые нежные слова, которые ты только сможешь услышать. И с большим терпением, любовью и нежностью научит тебя говорить.»
«— Твой ангел сложит тебе ручки и научит молиться.»
«— Твой ангел защитит тебя, даже если это будет стоить ему жизни.»
«— Твой ангел будет рассказывать тебе обо мне и покажет дорогу для того, чтобы ты вернулся ко мне, хотя я всегда буду рядом с тобой!»
Я знаю эти чёртовы строки. Все до одной. Знаю, чёртову притчу как верующий молитву — наизусть до каждой точки и запятой.
Сжимаю руку с листом. Сосчитать до десяти и подышать ровно? Хрен это чем помогает. Злость, доводящая до трясучки, так и рвётся наружу. До ранок от ногтей в сжатых ладонях, до металлического привкуса во рту от прокушенной щеки, лишь бы сдержать слёзы.
Я не плачу, больше не чем. Больше не по кому. А по себе рыдать полный идиотизм, особенно когда ненавидишь каждый год, что прошёл с твоего рождения. Уточнение: с рождения той суки, что стала на место когда-то прекрасной девочки с самыми красивыми глазами — мамиными.
Удар по табурету ногой, что тот отлетает к стене, переворачивается и подкатывается обратно ко мне. Трясущимися руками провожу по волосам, делая два шага вперёд, разворачиваюсь и снова два шага вперёд. Хождение по мукам.
Туда-сюда. Туда-сюда.
Блядь. Блядь. БЛЯДЬ.
Останавливаюсь перед петлёй. Он знал, как я отреагирую на эту историю. Знал, как много она значит для меня. Он сделал это нарочно, взглянуть шагну я дальше или каждая попытка, лишь способ привлечь внимание. Могу судить, что он знал о моём ещё одном хобби. А может ему просто захотелось меня убрать, не прибегая к услугам киллеров и не пачкая свои руки? Тогда он угадал.
Подхожу за несчастной табуреткой и ставлю под верёвкой. Для человека одержимого мною уже несколько лет, глупо предлагать мне то, от чего я не смогу отказаться — особенно если украсить это всё больными воспоминаниями из и так паршивого прошлого.
Поднимаюсь. Есть подозрение, что и в этот раз умереть не получится. Хотя бы потому что не так далеко ходит Хоффман. Если я не сломаю себе шею, у него будут шансы вытащить меня. Надеваю и затягиваю узел в надежде, что ненависти в детективе больше, чем этой его ниоткуда взявшейся привязанности.
Глубокий вдох и выдох. Закрываю глаза и шагаю в пропасть. Верёвка сразу же врезается в кожу, но если я буду трепыхаться, станет больнее. Шею не сломала, придётся помучаться минуты. В таком положение они покажутся мне вечностью. Отчаянно хочется сделать вдох. Ещё более отчаянно хочется сдохнуть окончательно. Прежде, чем я перестаю слышать округу, где-то далеко-далеко на задворках, я осознаю, что теряю сознание.
***
Родители всегда радуются, когда слышат первый крик новорождённого. Они не могут представить, что в гипотетическом будущем будут радоваться не меньше, когда вытащат своё чадо из петли. Но только после удушения, когда лёгкие непроизвольно пытаются наполниться как можно большим количеством кислорода, понимаешь, как много боли причиняет младенцам эта первая радость новоиспечённых родителей.
Грудь сдавливает, словно тисками, и новый вдох не соразмерный выдоху, только причиняет боль. В первые минуты всегда злишься, что тебе помешали закончить. Затем приступ кашля. Люди давятся кусками мясо, костями, а ты просто давишься воздухом. Снова и снова. Приступ кашля не заканчивается. Вертишься, пытаясь занять «хорошую» позу, при которой перестанет давить, прекратиться чёртов кашель.
В первые минуты тебе плевать, что организм пытается спастись, несмотря на твоё желание, плевать на то, что кричат другие и их попытки тебя обнять, счастливых, ведь они смогли победить смерть и спасти тебя. И им никогда не понять, что за их воспетое спасение ты готов убить, а не благодарить.
Я не знаю, как долго пытаюсь утихомирить кашель и начать дышать спокойнее. Знаю, что когда открываю глаза и промаргиваюсь, вижу всё ту же петлю, что не стала моим спасением. Очередная неудачная попытка суицида. Такими темпами можно будет заносить в книгу рекордов.
Поворачиваю голову в сторону шороха. Сидящий на коленях Хоффман бегающим взглядом осматривает меня. Клянусь, если бы не кашель, рассмеялась бы. Таким потерянным он выглядел, с упёртыми в бедра руками, нервно дышащего, словно из петли вытащили его.
Неожиданный стресс-тест. Он не будет в восторге. Возвращаю голову в нормальное положение и закрываю глаза. Если после изменений условий уравнения, он всё также будет трястись после, то может я и в Бога поверю, Джон.
— Ты грёбанная психопатка. — я бы запротестовала, но он знал, что у меня не все дома, да и отрицать, что я психопатка после случившего поздновато.
Присаживаюсь. Что ж. Развлечения на сегодня окончены. Пора собирать манатки и ехать домой.
— Нашёл что… — снова приступ кашля. Говорить придётся с трудом, а мне так нравилось, в последнее время так вообще.
Оглядываюсь по сторонам. Всё та же комнатка три на три, что чуть не стала моей могилой. Не худшее место при всех моих попытках. Взгляд цепляется за противоположную стену. Одна из частей, где больше всего побито штукатурки, ушла назад, отчего образовалась щель.
Ну, конечно. Потяни за верёвочку и дверь откроется. Похлопываю Хоффмана по плечу и молча указываю на образовавшуюся щель. Он помогает подняться и даже поддерживает, пока не подходим к стене. Голова кружится как после карусели.
Он надавливает на дверь и та со скрипом, поддаётся. Никто из нас не делает ни шага, но по зловонному запаху разложения и так ясна наша находка. Детектив проходит вперёд, я следом.
Тёмное помещение без окон, внутри запах ещё хуже. Вместе ощупываем близь стены, на наличие включателя.
— Нашёл. — следом звук клацанья. Лампы вдоль помещения замигали и в разнобой вскоре загорелись. В замкнутом пространстве гудение ламп давило на уши. Хуже был только запах. Проигрывала всему этому картина внутри.
Ровно в ряд, одна за другой, замотанные в простыни, лежали тела девушек разной степени разложения. Самая зловонная была дальняя. Видимо, она стала первой неудачной попыткой Миктиана. Чем ближе к входу были девушке, тем свежее они были. Последняя, лежащая прямо у наших ног была убита не так уж и давно. Не больше недели — хорошо сохранилась.
Все шатенки, примерно одного роста и телосложения. Он подбирал похожих, чтобы даже в мелких подробностях не оплошать. Чёртов педант. Лишь пара последних со вскрытым черепом, остальные оказались не удел. Обычно кровь скапливается в голове и сердце, но здесь не было ни капли. Ни возле одной. Он их обескровливал прежде, чем увековечивать. Вот почему ему пришлось красить Летицию. Она была бледным полотном на фоне и так белых, ярких цветов.
Пробегаю глазами по остальному помещению.
Здесь негде работать, здесь НЕТ следов работы. Он их просто привозил сюда. Ему плевать было на издаваемое эхо. У нас всё ещё нет места убийства.
Возвращаюсь к девушкам.
По первой жертве сложно судить, но судя по близлежащей девушке, никаких насильственных травм, на вроде ссадин или синяков, нет. Они шли за ним добровольно. Уже позже он опаивал их, поэтому они ему не сопротивлялись. Самый действенный и популярный метод.
Набираю номер Тейлора и передаю телефон Хоффману. Говорить всё ещё больно. Он принимает его и отправляется к выходу.
Я рада, что мы нашли тела. Я не знаю как рассказать почему мы решили сюда ехать и на кой чёрт Хоффман сказал вызвать скорую, а главное как и где искать места убийств.
Сейчас я просто хотела присесть и прикрыть глаза. Вокруг всё продолжало плыть.
— Надо было только повиснуть на верёвке.
— А я разве не это сделала?
— Руками, Хант! Руками повиснуть. Не лезть в чёртову петлю. Блядь. Никто в здравом уме на это не пойдёт.
— Ну, он у меня не очень то и здравый, как ты заметил. К тому же в этом деле я очень невезучая. Меня постоянно спасают. Только не спросят никак: хочу ли я быть спасённой. — он поворачивается ко мне. — Это не последний раз. Так что не привыкай ко мне. Не привязывайся.
Смотрю на него. Несчастного. Убитого произошедшим.
— Ты не был бы виноват в моей смерти. Это только моё решение и только я за него в ответе. — беру его за руку. — И в её смерти ты не виноват. Ты делал всё, что было в твоих силах.
— Недостаточно. — совсем тихое. Я не могу представить, как сложно ему признаться в кому-то в своих слабостях, хотя и нахожусь в похожей ситуации.
Осмеливаюсь посмотреть на него. Брови приподняты. Уголки рта опущены, и вроде бы осматривается вокруг, а взгляд всё равно рассеянный, смотрящий в никуда. Не стоило этого делать сейчас. Нужно было вернуться позже без него.
А может так вышло бы хуже? По сути, он был здесь со мной и не заметил. Получается вторая женщина, которую он не уберёг. Я не просила его об этом, но, видимо, это неминуемое последствие нашей взаимной привязанности. Такое же неминуемое, как скребущие за душу кошки, после моего фокуса с удушьем.
Это всегда был мой выбор, как я ему и сказала. Ведь раньше не было дело никому о том, что со мной случиться и когда. Не стало? Ну и ладно. Я и сама к себе так отношусь, пример уже приведён. Мне никогда не хотелось извиняться за то, что я вот такая. Больная. Никогда не хотелось просить прощение за выбор. Свой выбор.
— Тебя должен осмотреть врач.
— Забей. Я в порядке.
— Относительном.
Хотелось бы пошутить, что это не его вытащили из петли, но язык не поворачивается. Видимо, ему совсем хреново после моей незапланированной суицид-попытки.
Я поднимаюсь, но Марк остаётся на месте, даже не поднимает головы. Вот это начинает пугать. Куда делся собранный хладнокровный социопат? Похоже врач нужен ему. В таком случае нужно будет объяснить причину. Сказать, что из-за девушек? Бред. Он двадцать лет в полиции. Насмотрелся всякого. Что такое восемь мёртвых отчасти разложившихся девушек? Ровным счётом ничего. Рассказать о петле? Тогда меня отправят по этапу к психиатру, отстранят от работы и вероятно насильно отправят в отпуск, а этого барахла у меня накопилось с лихвой.
Не подходит.
Выдыхаю и присаживаюсь на корточки напротив мужчины. Давай, Хоффман, пока выходить из стадии анабиоза.
— Смотри на меня. — поворачиваю его голову в свою сторону. Жестом — двумя пальцами — указываю со своих глаз на его. — Хорошо, будем считать, что контакт налажен.
— Что ты делаешь?
— Я не стану спрашивать знаешь ли ты своё имя или сколько тебе лет, или какое число сегодня или где мы. Это вообще бредовые вопросы, если у тебя не было травмы. Я бы предложила тебе подышать или отжаться раз десять, но это ещё тупее. — почёсываю лоб, всё ещё смотря на него. Оживился вроде бы, но это не мой Хоффман. — Могу сделать вот так.
Ударяю его по щекам. Он отклоняет голову назад, перехватывая мои руки.
— Ты знал, что бабочки чувствуют вкус ногами? А у креветок сердце в голове. Или что крысы могут смеяться. И я о вполне таких настоящих крысах. — беглый осмотр. Хмурится, обдумывая услышанное. Опускает руки, а затем и выпускает мои из сжатых кулаков. Теперь его очередь вздыхать. Поджимает губы, а затем улыбается.
— Где ты этого набираешься?
Пожимаю плечами. Очередная глупая привычка из прошлого. А ещё это помогает в плохую погоду настраиваться на работу. Наклоняюсь вперёд, упираясь локтями в его коленки.
— Сегодня я сказала, что ты можешь спрятать голову в песок как страус. Но в драке страуса против льва, я бы поставила на первого. Они могут отвалить такого пенделя, что лететь будешь дальше, чем видишь. Так что это не совсем верно. Они действительно склоняют голову, но обычно это бывает после дооолгого бега. Это помогает им расслабить мышцы и быстрее восстановиться. Или, например, когда ищут еду. Обычно они жрут песок. Очищает желудок и все дела. Вот думаю, если мне после пьянки наесться песка, мне полегчает? — замолкаю.
Вместо улыбки уже просто приподнятый уголок рта в ухмылке. Что ж, это лучше, чем было и ладно. Вроде, как и стреляться уже не хочется от паршивого настроения. Да и скребущие кошки разошлись.
— Мне позвать врача? Он вколет чего-нибудь такого этакого. Бодрящего. Веселящего.
— Нет.
— Зря. Чё ты тогда сидишь? Пошли, нам надо позвонить.
— Нам? Кому? — отталкиваюсь от его коленок и поднимаюсь на ноги. Протягиваю ему руку. Такое обычный жест, а меня коротит на мгновение.
Я не подаю руки. Никому. Никогда.
Он принимает помощь, хотя если бы она ему действительно потребовалась, то скорее я бы к нему упала, чем он поднялся. Отряхивается. Ну, по крайней мере, уже не шок. Для нас это достижение. Маленькое, скорее бесполезное, но достижение.
— Ну, не нам, а мне. Я не знала, что требуется предоставлять письменный запрос. Мистер Хоффман, не будет ли большой проблемой сопроводить меня до таксофона первого ноября… — посмотрела на наручные часы. — В четверть седьмого, дабы избежать моей преждевременной кончины и загубленного Вами расследования в связи с вышеупомянутым фактом.
— Ты язва. — я в ответ могу лишь пожать плечами.
— Мне нравится.
Позвонить действительно нужно было. За последние три года, с момента появления Миктиана, я стала избегать рождественские вечеринки на которых я была обязана присутствовать. В этом году Джон упомянул, что этот сталкер может преследовать меня и дальше и это не повод отказываться от маленьких радостей. Может он просто хотел сбагрить меня на Рождество куда-нибудь, чтобы я меньше забивала себе голову проблемами. Хотя бы на вечер.
Шли в тишине. Мои импровизированные противошоковые мероприятия, конечно, вернули его в реальность, но они не ответили на его вопросы. Даже на самый главный. «Зачем?» Может он припишет к этому какую-нибудь сверхсекретную подоплёку, а по сути всё прозаично. Мне просто хочется сдохнуть.
Марк тактично остаётся в паре метров от телефона. Ничего потенциально тайного я бы не сказала. Даже не нужно называть имя под которым мистер Э обычно бронирует один и тот же номер в одном и том же отеле последние пару лет.
— Добрый вечер. Мандарин Ориентал. Меня зовут Лиам. Чем я могу вам помочь?
— Добрый вечер. Соедините с президентским люксом.
— Как мне Вас представить?
— Скажите, что звонит именинница. Он поймёт.
— Подождите минуту, пожалуйста.
Оборачиваюсь на стоящего в стороне Хоффмана.
Может компенсировать своё поведение? Что он может попросить? Никогда этого не делать. Не получится. Такие попытки всегда секундные порывы. Я не планирую за неделю себя грохнуть. Рассказать о мистере Э и неизвестном из Гонконга? Тоже не вариант. Скорее застрелюсь прямо здесь.
Нервно руку на левый бок. Кобура с пистолетом на месте. Поднимаю ногу и ощупываю чуть выше сапог. Нож тоже на месте. Хорошо. Я ещё в относительной безопасности.
Осматриваюсь вокруг. Уже темно и мало что видно вокруг. Большое скопление света у дальнего здания. Сквозь дыры в стенах просвечивают лампы, что выставили криминалисты. Им сегодня ночью придётся ударно поработать благодаря нам с Хоффманом. Шум воды и скрежет погрузчиков, далёкий гул голосов. Доки не спят, как и весь остальной город.
— Эй, Хоффман. — оборачивается и делает шаг вперёд. Я машу ему рукой, подзывая к себе. — Ричард приехал?
— Да. Тейлор тоже.
— Хорошо. Отвезёшь меня домой?
— Я думал, ты захочешь вернуться. — он делает ещё шаг навстречу.
— Там ничего не будет. Миктиан работает в перчатках, медкостюме, чтобы не забрызгаться. Маска, очки. Думаю, у него даже обувь с распространённым протектором. Вроде бы элементарные вещи, а со всем этим мы его легко не найдём.
Кстати об обуви и протекторе. Если протекторы машины совпадут, то схожесть следов от сапог подпишет приговор. Я же идиотка наступила на кровоточащее плечо. Наверняка натащила что-нибудь к Хоффману в машину.
Блядь.
— Сука! Сука! Сука! — ударяю телефонной трубкой по циферблату. Снова и снова. Мозги. Надо было пользоваться ими, а не блядскими эмоциями.
— Что случилось?
Раздался голос из динамика. Вдох. Всё нормально. Нужно только убрать в салоне, помыть машину снаружи, выкинуть эти злосчастные сапоги и надеется, что тела найдут не скоро.
Вот почему я люблю планировать. Такие вывороты судьбы мне как ком в горле.
— Мэм?
— Да, слушаю.
— В номере никого нет. Может, я могу Вам ещё чем-то помочь?
— Так. Давайте Вы запишите, а потом, когда он вернётся, передадите ему.
— Слушаю.
— Малышка Спати останется в Нью-Йорке на Рождество. Как это объяснить боссу — твоя проблема. Записали?
— Да, мэм. Могу я чем-то ещё помочь?
— Нет, спасибо. — вешаю трубку и оборачиваюсь на мужчину. Точнее на его ботинки. Знакомый шаман, вызывающий дождь мне бы не помешал. Марк тоже опускает глаза вниз. На лбу собираются хмурящиеся складочки. — Поехали домой?
По пути всё равно пришлось сделать остановку. Несколько бездомных грелись у импровизированного очага. Может и кажется через-чур параноидальной, но от обуви я решила избавиться сразу и лучше наверняка. Разулась, стоя у огня, и бросила в него сапоги.
К вечеру снова поднялся ветер, пробивающий сквозь не такое уж и тёплое, но плотное пальто. Извечные перчатки не помогали. Всё же ношу я их прятать шрамы на руках, а не по назначению. Холодный асфальт контрастировал с жаром, шедшим от костра. Морозились стопы, вынуждая переступать с ноги на ногу.
Когда-то в прошлом я искала способы избавления от негатива. Эзотерические практики тоже присутствовали. Кто-то ляпнул, что хождение по углям может помочь. Мол, ты так сосредотачиваешься на себе, на энергии четырёх стихий, что циркулируют по твоему телу. Позволяет освободить разум, подготовить его к новым идеям, мыслям. Красочно рассказывали о духовном перерождении. Ритуалы тоже были. Вместе жгли костёр, подготавливая угли. Вдыхали дым, словно делали первый шаг к новому себе. Были даже бредовые танцы у костра. Когда он догорал, угли рассыпались в дорожку.
Всем было весело. Все приняли это всерьёз. Только я кайфа не поняла. Может потому что изначально считала это бредом. Может оттого, что мне не было страшно идти по горячим углям. Может от того, что все были такие радостные, что их тошнотворное счастье вызывали рвотный рефлекс.
Сейчас, стоять в закоулке босиком на холодном асфальте, рядом с людьми не имеющими за душой ничего, но всё же доброжелательных было комфортнее, чем тогда на этой практике.
— Начинаю думать, что у тебя девять жизней. — неожиданно земля под ногами пропадает, а я оказываюсь на руках детектива. И снова эта недовольная моська. Ну не могла я тащить эти сапоги домой. Я бы и его разула, но вряд ли он добровольно это сделает.
— Стоило тебя послушать днём.
— Что имеем, то имеем. Разберёмся.
— Это мои проблемы. Я…
— Это наши проблемы. А если ты не замолчишь, я брошу тебя здесь.
Серьёзный. Сосредоточенный. Уставший. Однако, с лёгкой улыбкой.
Не бросит. Я ему достаточно сильно нравлюсь, чтобы пойти на двойное убийство среди белого дня. Он это не скрывает. Для него не проблема выражать обыкновенные человеческие эмоции и чувства. У него не было табу на них с подросткового возраста.
Жаль мне недостаточно гипотетически ответных чувств. Им всего пара месяцев, а долг перед старым другом накопился за несколько лет. Желание отомстить всё ещё вспыхивает временами, что требуется помощь Джона, чтобы усмирить его. Требовалась. Сейчас нет и этого. Лучше, если голова Хоффмана окажется в капкане при соблюдение всех правил, чем в очередной раз воспоминания захлестнут и я совершу ошибку.
***
— Что будешь пить?
Он проходит в кухню с букетом спатифиллумов, за которыми пришлось возвращаться, потому что до квартиры я опять добралась на его руках. Цветы благополучно добрались до ванной, а мы до бара в моей квартире.
— Есть вино: белое, красное, сладкое, полусладкое, сухое, полусухое. Виски, скотч, водка, ром, джин, бренди, текила.
— Перечисляешь все виды алкоголя?
— Всё до чего может дотянуться рука. Бурбон, чача, вермут, саке, херес, шампанское. В конце концов, мне сегодня тридцать девять стукнуло. У меня была неудачная попытка самоубийства. Мне пришлось убить двоих, испачкалась в крови, пришлось выкинуть любимые сапоги. Ещё какой-то псих подарил мне вазу с цветами из трупа доченьки начальника, а потом ещё восемь. Виски с водкой. — достаю обе бутылки и ставлю перед ним. Кажется, напиться или просто выпить вопроса больше не стоит.
Снимаю пиджак, бросаю его на спинку стула и присаживаюсь напротив мужчины. Он откупоривает виски, я беру водку.
— Завтра помой машину. От обуви тоже стоит избавиться. — он поднимает бутылку, но я пальцем надавливаю на горлышко. Сама подливая из своей. — Не мелочись. У нас столько поводов нажраться.
Отставляю бутылку в сторону. Рука сама тянется расстегнуть пуговицу на рукаве, но вовремя спохватилась и вместо пуговицы в руки попадает стакан.
— Тридцать девять значит?
— Ой, заткнись. И так ножом по сердцу. Не молодею, знаешь ли. Морщинки, гусиные лапки, седина. Бр-р. — отряхиваю плечами.
Половина налитого выпивается тут же. Паршивый день требуется
запить забыть.
Марк лишь удивлённо поднимает брови. Он явно не собирается торопиться. А ещё ему ехать домой. Хотя был ли хотя бы один день, когда он, едва стоя на ногах, садился за руль и ехал домой? Обычно он знал свою меру, но бывали плохие дни.
— Что думаешь о Тейлоре?
— Хм-м. Не знаю. — смешок. — Он из тех, кто вижу цель — не вижу препятствий. Остолоп бестолковый. Компанейский. Граница морали явно размыта. Не такой пафосный как Страм, но движется в том же направление. Надо будет узнать, где он раньше служил. В этом расследование он мне мало чем сможет помочь. Тебе он явно не понравился.
— Всезнающая выскочка. Вы друг друга стоите.
— Ой, да брось. Мне комфортно с тобой работать.
— Ну-у, это ты пока ещё к нему не привыкла. Пару месяцев назад ты и мне хотела колени прострелить. — закатываю глаза. Хотела, не отрицаю.
— Вообще-то я с тобой знакома с девяносто седьмого года. Мы впервые на кладбище столкнулись на могиле Анжелики. Почти десять лет. То есть в следующем году будет десять лет. Это даже больше, чем я знакома с Джоном. — глоток. — Если я кому и верна, кроме себя любимой, так это тебе. Но как ты, блядь, меня можешь не помнить? Это обидно. — не стоило так вываливать. Но я, правда, думала, что он просто прекрасно играет. Даже мысли не возникло, что я ему вообще никого не напоминаю.
— Ты сказала Крамеру о Бакстере?
Вдох.
Обычно занудствую я.
Что это вообще за вопрос? Прошло уже больше двух лет. Смысл теперь это перекапывать заново? И даже если бы это было так, без всяких нюансов, он же должен понять, что я была связана с Джоном более тесной связью, пусть и непродолжительной.
— Не совсем. — кручу стакан из стороны в сторону. Ладно. Никто же не говорил, что приятное с полезным нельзя совмещать. Это будет хорошим толчком в его игре. Мотивация этакая.
Поднимаю на него глаза, всё ещё ожидающего объяснений.
— Я слушаю.
— Ты злишься.
— Я не злюсь.
— Я твой злой взгляд говорит об обратном.
— Просто да или нет.
— Ты опять поднимешь на меня руку?
— Нет.
— Точно-точно? — издеваться никогда не надоест. — Я… В день смерти Бакстера я была там. После тебя. Подчистила кое-что, чтобы Джон сразу на тебя не вышел. Потом кое-что подтасовала, когда разыскивала для него информацию. Оттягивала вашу встречу. Узнала, что он вышел на тебя, только когда пришлось пристёгивать тебя к стулу и закреплять ствол. Джон долго и сильно злился. Врала. Скрывала. Это не то к чему он привык.
— Зачем тебе это потребовалось?
Наклоняюсь вперёд, протягиваю руку и касаюсь его щеки. Он не узнает. У меня не хватит храбрости сказать вслух. Для него пара месяцев — для меня почти десятилетие. Для него неизвестность — для меня слишком много схожестей. Даже если я скажу, он всё равно не узнает, почему за эти годы Джону приходилось далеко ни один раз отговаривать меня от мести.
Мотаю головой, улыбаюсь, прикусывая губу. Прости, папочка. К этому ты либо придёшь сам, либо я на смертном одре решу тебе раскрыть немного правды о себе, о нашей возникшей связи, о ещё одном нашем общем знакомом.
— У тебя щетина.
— Сделаю вид, что ты умело перевела тему.
— Что будет, если одна из потока твоих баб залетит? — поджимаю губы, возвращаясь в нормальное положение. — Это не моё дело.
— Я отвечу, если получу ответ на свой вопрос.
— Баш на баш. Ладно. Меня это устраивает. Что ты хочешь знать?
— Почему в открытке ты упомянута как малышка Спати?
— Это элементарный вопрос. У меня есть сто и один ответ на него. Спроси что-то ещё. — перемешаемся на диван, точнее на пол возле. Бутылка водки осталась на стойке, а виски переместился вместе с нами. Запал напиться пропал.
Слава Господи, а то завтра много работы и не хотелось бы бубнить больше обычного. Тем более будут едва вышедшие из подросткового возраста ребята. На них нельзя давить, кричать, угрожать. Даже если я точно должна быть уверена, что Летиция не упоминала о новом приятеле.
— Кто помимо меня к тебе прикасается? — потираю бровь. Выпивка остаётся на втором плане.
— Рукопожатия считаются? Или кто помимо тебя меня также лапает?
— За время работы вместе при мне ты только Ричарду пожала руку.
— А просто
«Здравствуйте» теперь недостаточно? Ответ: никто. Я стараюсь избегать такого рода контакт. Хочешь знать почему?
— Это уже второй вопрос.
— Матерь Божья, какие мы честные. Тогда отвечай.
— Не залетит.
— Э-э-эй. Это нечестно. Это не тот ответ, который я ожидала. — он лишь пожимает плечами.
— А что ты ожидала?
Отставляю бокал в сторону. Для следующей речи, мне потребуются свободные руки.
— Что-то вроде. — прокашливаюсь, настраиваясь. — Брошу эту работу! Буду жить честно! — машу руками в стороны. — Свадьба! Купим домик в пригороде! Будем там рожать ещё детей! — кладу руки на коленки. — Ну-у, и умрём в один день?
Он честно держался до «домика в пригороде», а потом засмеялся. Так счастливо. Громко. Проводит рукой по волосам, зачёсывая их назад. Я так делаю, когда нервничаю, он — когда ему комфортно.
— А ты всё продумала.
— Ну так. Перед тобой самый лучший сказочник. — развожу руки в стороны, прикрывая глаза. — Можешь начинать хвалить. Любить. Обожествлять.
Смешки сквозь плотно сжатые губы, доставляли определённый дискомфорт, поэтому пару секунд спустя, я сама захохотала. Довольная собой, я опустила голову на сиденье, наблюдая за мужчиной.
— Ты была замужем?
— Ты же играл в сыщика. Знаешь. Я тебе больше скажу, у меня и мысли не было когда-нибудь батрачить на мужика взамен на розовые сопли. Брак в подавляющем большинстве подавляет интересы обоих партнёров. А я не представляю, как можно променять свои желания и мечты на чужие. — хлопок в ладоши. — Так, вопрос, волнующий меня не один день. Теория заговора. Зона 51.
— Не-е-ет. Мы работает в госсистеме. Вот это большой всемирный заговор, а не зелёные человечки.
— Серые. Серые человечки с большими, чёрными, бездонными глазами. Чёрт, я забыла о фотографиях. — быстро поднимаюсь и добираюсь до сумки.
Я забрала вместе с фотоаппаратом и уже имеющиеся у них снимки. Днём я смогла их лишь бегло просмотреть. Сунула в сумку с мыслью, что вечером в спокойной обстановке гляну, но вечер сложился как сложился. Заодно захватила камеру.
Присаживаюсь обратно, но теперь впритык к мужчине. В камере совсем небольшой экран, в котором можно просмотреть сделанные фото, потенциально переданные уже в руки Миктиана.
Фотографий оказывается не так много. Чуть меньше пятидесяти штук. Видимо, ребята зря не тратили батарейку и память аппарата.
Ничего сверхсекретного. В основном последние два дня. Есть Страм, но нет фотографий моей вчерашней новой знакомой. Значит, к этому времени их уже не было. Может парни устали от пустого катания туда-сюда и поехали поразвлечься. Даже я заебалась, так что им можно только посочувствовать. Сегодняшние: возле дома, когда сажусь в машину Хоффмана, издалека на месте преступления — момент, когда я толкаю детектива, момент разговора с Эриксоном. Несколько у бистро, где мы беседовали с Маркусом и ещё пара, когда он ушёл. Последние были с мистером Э и цветами. Как бы там не сложилось в будущем с этим убийством, оно себя только что оправдало.
Удаляю все фотографии, выключаю камеру и вытаскиваю карту памяти. Откладываю её на столик перед нами. Позже нужно будет и от неё избавиться.
Оборачиваюсь на Хоффмана, что рассматривал напечатанные снимки.
Расслабленная поза, немного откинулся на позади стоящий диван. Перетасовывает карточки, не торопясь. Приподнятые брови, расширенные зрачки. Он не дотошно рассматривает их, но внимательно.
Заворожённо.
Невольно приподнимает уголок рта, глядя на него. Внешне ничего. Внутри всё клокочет. Толи от радости, толи от счастья, толи от несправедливости. Очень скоро он будет меня ненавидеть. Скоро не станет этого заинтересованного взгляда. Не будет неловких прикосновений, от которых краснело не только лицо, но и все внутренности. И это в мои почти что сорок!
Протягиваю руку и забираю фото. Он без препятствий отпускает их. Всего лишь фото из роллердрома, на который он водил меня не так давно.
— Думаешь, я могу оставить себе парочку? — откладываю их в сторону.
Перекидываю ногу через него и оказываюсь сидящей на мужчине, который совсем не против такого поворота вечера. Лёгкое касание подушечками пальцев щеки. Он, блядь, даже не представляет, в какую зависимость втянул меня самыми обыкновенными прикосновениями. Как наркоманка, сорвавшаяся после долгих лет трезвости.
Вниз, касаясь губ, по шее, ниже до рубашки. Чёртовой рубашки с удавкой.
Неторопливо развязываю галстук. Смазанный поцелуй в щеку. И грубые волоски по нежной коже вызывают нервный вздох.
Слабость номер один — щетина.
— Я хочу, чтобы ты связал меня им. — провожу языком по ракушке уха.
Слабость номер два — подчинение.
Облизываю его губы, легонько надавливая на подбородок.
Поцелуй.
Первый.
Нежный.
Губы легонько касаются, мой язык без робости проникает к нему в рот, и Марк уступает моим правилам игры. Теперь его руки на моей талии, тянущие на него. Не дающие откинуться, оттолкнуться.
Внутри все колотится: от желания, от нетерпения, от избытка эмоций.
Разрываю поцелуй. Бешено клокочущее сердце. Трясущиеся руки. Смотрю в эти светлые глаза с горящим огоньком и чувствую, как низ живота наполняет тепло.
Марк продолжает крепко держать в своих руках.
— Ты пьяна. — смешок.
— Ты тоже, папочка.
Его губы обожгли мою шею. Полувздох-полустон.
Слабость номер три — блядский Марк Хоффман.
— Лили? — прикосновение к ладони тёплых пальцев. Вздрагиваю. — Всё хорошо?
— Ты что-то сказал?
Он всё также сидел со снимками в руках, видимо, досмотрев все. Только теперь его взволнованный взгляд смотрел на меня. Внимательно. Бдительно.
— Предложил потанцевать. — делаю глоток из его бокала.
— Даже музыка не играет.
— Воспользуемся одной из пластинок. Там найдётся что-нибудь стоящее.
— Не знаю. Она не моя. — надо просто выкинуть это из головы. Так далеко я бы не зашла. Просто объятья и секс разные вещи. Если первое я ещё могу вынести, то со вторым у меня явные проблемы.
— А чья?
— Знакомого.
— У тебя точно всё нормально? Может мне пора?
— Да. То есть нет. — выдох. Поднимаюсь и иду в спасительный угол с винилом.
Там есть точно одна пластинка, единственная драгоценность для меня во всей этой недешёвой коллекции.
Он подошёл сзади. Через плечо глянул на конверт с пластинкой. На конверте Карпентеров
«Ближе к тебе» чёрным маркером подписано
«для свадьбы».
— Я поеду. Поздно уже. Отложим танцы для следующего раза. Поспи сегодня, хорошо? — молчаливый кивок в ответ.
Я так и стою с винилом в руках, одна в раз ставшей пустой квартире.
