Однажды в вымышленной Франции

Знаете ли вы весенний ветер? Он всё ещё по-зимнему холоден, он всё ещё заставляет нас ёжиться при его могуществе, но в нём, что удивительно, контрастом сочетается некий неповторимый аромат свежести, свободы, надежды на то, что скоро всё, что ещё мертво, серо и пожухло, вновь возродится, вновь заиграет красками. Весенний ветер всегда несёт в себе тот неподдельный аромат перемен, когда даже самое на вид угасшее сердце вновь начинает трепетать и открывается тому новому, что должно случиться. Если обычно люди боятся перемен, то весной они жаждут их, как и вся природа вокруг. А люди, хотят они того или нет, связаны с матерью-природой. Пусть человечество обособляется от своей прародительницы, строя деревянные и каменные дома, запираясь в них, прячась от внешнего мира, связь с истоком жизни никогда не потеряется, потому что все мы принадлежим ей. То воюя, то покоряясь, наши сердца всё равно следуют тому скрытому вдохновению, что прячет в себе пряный запах влажной от недавно растаявшего снега земли, и мы тоже, как плодородная почва, готовы принять в себя ростки новой пробуждающейся жизни. Был конец марта, довольно пасмурно и ветрено. Степь уже успела просохнуть после зимних дождей, а потому ходить было легко и приятно: грязь не прилипала к ногам, но и пыли ещё не было. Пробираясь сквозь прошлогодние засохшие колосья диких трав, мужчина лет тридцати пяти, стараясь не терять изящества и выправки походки даже там, где никто не мог его увидеть, выбрался на проезжую дорогу. Красно-бурые полосы голой земли, изъезженные сотнями экипажей, истоптанные тысячами людей, вели в неизвестность. Прищурив от ветра зелено-карие глаза, мужчина, сделав себе козырёк рукой, поднял голову наверх и некоторое время смотрел на движение тёмных облаков. Из-за пасмурной погоды ориентироваться в пространстве было немного сложнее, но он был опытным путешественником, а потому, несмотря на отсутствие солнца, мог сказать, что отклонился на северо-восток. «Ничего страшного! — сказал он себе, спуская со спины свою скромную котомку с небольшим скарбом. — Я уверен, что это та самая дорога, только нужно взять чуть левее». Порывшись в вещах, мужчина достал тёмно-серую атласную ленту и слегка усмехнулся. Вот единственная вещь, что могла бы служить сейчас для него парадным облачением. Ему были доступны дорогие шелка, бархат, тончайший лён, а он променял всё это на невзрачную шерстяную походную одежду. Впрочем, Дамиан де Ренель, ещё совсем недавно главнокомандующий армией одного процветающего королевства, будто предчувствуя беду, успел максимально обезопасить своё имущество от сумасбродства своего правителя, а потому понёс лишь незначительные издержки, когда его с этого поста сместили в угоду молодому повесе-племяннику Его Величества. Конечно, когда руками Дамиана уже были отбиты все нападения, когда были повержены враги, когда были захвачены новые земли, когда все уже дрожали при одном упоминании об этом королевстве, потому что именно его, Дамиана, прозвали «Ледяным лезвием», вполне можно сказать своему главнокомандующему, ­ что он — обуза государства, опустошающая казну из-за отсутствия военных задач. Безусловно, король старался сделать сочувствующий и поникший вид, однако де Ренель ощутил такие приливы презрения, видя это отвратительное лицемерие, для которых его телесная физическая оболочка оказалась слишком тесной, и дрожь пробирала его руки. Однако мужчина не опустился до оскорблений и, как настоящий рыцарь, принял свою участь достойно, лишь холодно сказав Его Величеству, что не желает более ни минуты оставаться в этой прогнившей морально стране. Дамиана лишили всех званий и титулов, конфисковали часть его имущества, но воин оказался умнее своего короля. Когда последний узнал, что де Ренель открыто сделал заявление, что в случае его смерти имущество перейдёт в лоно церкви и даже написал завещание в подтверждение своих намерений, то ярость его не знала границ. Власть короля кончалась там, где начиналась власть Бога. Конечно, Дамиан лишь сыграл на алчности религиозных деятелей, но, по крайней мере, те всегда терпеливо ждали, когда добыча сама упадёт к ним в руки, а не дрались за каждую золотую монету с теми, кто служит им самим, как представители светской власти. А если бы вдруг у него появилась семья, если бы вдруг его скованное равнодушием сердце посетила любовь, то мужчина отчего-то был абсолютно уверен, что в любой момент сможет обеспечить как своей возможной возлюбленной, так и своим возможным детям достойное будущее. Весть о его отставке, точно пожар, облетела всё королевство и хаотично переместилась и в другие государства. Дамиан де Ренель был известной личностью, хотя и мало кем любимый, то ли из зависти, то ли из-за его замкнутости, отстранённости и порой откровенной враждебности в общении, но о его таланте полководца знали на мили вокруг. Куда бы он ни пошёл, бывший главнокомандующий слышал своё имя из уст глашатаев и удивлённые возгласы народа, что внимали каждому их слову. Воину приятно было видеть, что люди, которых он защищал, пусть и не зная его, возмущены поступком своего короля. Не все, но большая часть. Хотя бы это признание давало ему иллюзорное утешение, что все эти годы он прожил не зря. Но время неумолимо двигалось вперёд. Дамиан чувствовал, как утекает его время, всеми фибрами души, и это рождало в нём тысячи сомнений и страхов. Что же делать теперь? Как быть? Что есть жизнь и для чего она? В раздумьях Дамиан некоторое время жил в своём поместье, заполняя теперь своё до безумия огромное количество свободного времени сном, верховой ездой, охотой и, кто бы мог подумать, рисованием и литературой. Мужчина страстно любил искусство, но из-за постоянных военных походов ему недосуг было просвещаться культурно. И вот теперь времени на это, кажется, целая вечность. Время шло, и робкие слуги осмелились предположить, что их господину следовало бы развеяться и поговорить хоть с кем-нибудь — все эти месяцы он проронил разве что пару десятков слов. Но де Ренель лишь улыбнулся и показал слугам уже потрепавшуюся книгу в тёмно-красной обложке — так часто он её перечитывал: — Я и общаюсь. Мой собеседник молчалив, но рассказывает мне куда больше, чем шумные, но бесполезные люди некогда моего круга. Слуги молча удалились, а Дамиан прижал небольшую книжку к своей груди и задумался. Да, его уже начало тяготить одиночество избранного им отшельничества. Хотелось поговорить, хотелось слышать чей-то голос и слушать, слушать до бесконечности… Но, стоило мужчине хотя бы на мгновение представить, О ЧЁМ с ним будут разговаривать, как его перекашивало от отвращения. Хотя как он мог рассчитывать на чьё-то расположение, когда сам стал, непонятно как, законченным мизантропом. Быть может, зверства, которые он порой творил на войне, которые творили его солдаты, предательство короля навсегда разбили в нём человеколюбие, а потому он, возможно, так и останется одиноким, потому что не может справиться с откровенной ненавистью к людям, что кипела в его душе. Однако Дамиан надеялся, что, пусть он и не полюбит человечество, но хотя бы вновь, как и прежде, станет к нему гуманно-равнодушным­. Мужчина прочитал уже добрую сотню литературных трудов, впитывая знания и чувства как предков, так и современников, пока однажды не начал читать ту книгу, что сейчас держал в своей руке. Удивительным образом эти чёрные буквы на сухих страницах развеяли его одиночество. И эта заветная книга поистине околдовала его. Дамиан пытался читать другие тексты, но все они вдруг стали казаться ему серыми, невыразительными и скучными. Он не мог уснуть, не прочитав хотя бы строчки из так полюбившегося им произведения. Тщетно он искал имя автора, перелистывая страницу за страницей и разглядывая обложку даже под увеличительными приборами. В один из дней Дамиан даже написал письмо в издательство в надежде, что ему приоткроют тайну загадочного автора «Размышлений о велениях сердца и мысли». Но и там ему ничего не сказали, только то, что этот труд без подписи однажды в запакованном свёртке оказался на столе литературного критика, и тот так вдохновился им, что решил издать, несмотря на то, что правила обязывают знать имя автора, что он новый (они отпечатали его всего год назад) и что, скорее всего, автор — их современник. Раздосадованный полученным ответом, де Ренель почувствовал в то же время какой-то тонкий и острый духовный экстаз. Если автор жив, то, возможно, он ещё встретится с ним. Дамиан мечтал увидеть этого человека, что неосознанно через свой труд стал его близким другом. Он даже боялся представлять себе внешность этого человека. Дамиану казалось, что, стоит лишь его заветному автору обрести какие-то материальные черты, то всё волшебство его произведений распадётся. А потому он просто представлял его неким лучом света, нежным ангелом, что даровал ему своё откровение и всё-таки не позволил его сердцу сгореть в огне ненависти. Несколько дней назад слуга в то время, как Дамиан завтракал, преподнёс с величайшим почтением аккуратное маленькое письмо, скреплённое сургучом, на котором была гербовая печать небольшого королевства Алорн. Де Ренель рассмеялся: — Какая наивность… Я отказался служить при дворах и куда более могущественных государств, а Алорн полагает, что я присоединюсь к ним! Выбросьте или сожгите это жалкое письмецо, Бернард. Однако слуга как-то неловко замялся и не спешил выполнять поручение хозяина. — В чём дело? — несколько раздражённо спросил Дамиан, и слуга вздрогнул, потому что знал, что этот испытующий взгляд может сулить ему беды. — Господин, выбросьте или сожгите его сами, прошу Вас… Всё-таки это письмо написала особа королевских кровей. Боюсь, что, если я поступлю столь кощунственно, могут подумать, будто я ярый противник монархии. — Никто так не подумает, Бернард. Все будут знать, что Вы уничтожили это письмо по МОЕМУ приказу, — тон Дамиана смягчился, и он улыбнулся слуге. — И, если кто и будет ярым противником монархии, то это я. — Мне прекрасно известно, что это не так, Ваше Сиятельство. Де Ренель чуть улыбнулся: — Я больше не граф, Бернард, можешь не утруждать себя столь высокородными обращениями. — Мне не важно, что происходит за пределами этого дома, мой господин, в этом доме Вы — граф. Дамиан уже не мог более сдержать благодарной улыбки: — Спасибо… Но всё же я хочу поговорить с тобой сейчас на равных. Я чувствую, что тебе есть, что мне сказать. — Слугам всегда есть, что сказать своим хозяевам, но им не хотелось бы лишиться работы. — Говори, Бернард. Почему же я не могу быть ярым противником монархии? — Потому что Вас воспитали с почтением к ней, Ваше Сиятельство. Потому что половину своей жизни Вы отдали, прославляя монархию и служа королю. — После того, что со мной произошло, я не желаю более служить ни одному королю! — вспылил Дамиан, встав из-за стола, и от сдерживаемой ярости его дыхание вновь участилось. — А королеве?.. — с каким-то мягким удовольствием спросил слуга, и лукавый взгляд его обратился к своему господину. Дамиан медленно повернулся к своему собеседнику, удивлённо вскинув брови: — Королеве? — Судьбу королевства Алорн вершит женщина… Я думал, Вы знаете об этом, а потому отнесётесь к этому письму более благосклонно. Однако удивление де Ренеля почти тут же сменилось презрением: — Если ход мыслей мужчины ещё можно предсказать, то каково же служить абсолютно непоследовательной женщине? Вы смерти моей желаете, Бернард?! Как я могу отдать свою жизнь в руки женщины, от которой один Дьявол будет знать, чего ожидать?! Улыбка слуги, несмотря на возмущение своего хозяина, стала шире: — Осмелюсь высказать дерзость, Ваше Сиятельство, что это Вам, напротив, понравится… — Я терпеть не могу неизвестности и терпеть не могу, когда что-то идёт не по плану! Складывая тарелки, столовые приборы и небольшую чашечку на поднос, слуга взял его в руки и чуть склонил голову, направляясь в сторону двери: — Я сказал всё, что хотел сказать, мой господин. Остальное — Ваше право и Ваши решения. Как только дверь за ним закрылась, взгляд Дамиана тут же упал на маленький конверт, оставленный на краю стола. Отчего-то воину казалось, что конверт заколдован, что он смеет диктовать свою волю и, даже если бы его сожгли, пепел вновь восстановился бы в целое письмо. Вздохнув, мужчина, достав с ящичка стола небольшой нож для бумаги, вскрыл письмо, надеясь, что, как только он прочтёт его бессмысленный и до банальности формальный текст, «магия» рассеется, а воображение не будет рисовать всякие глупые сцены последствий «насланного проклятия». Однако волшебство в письме всё же было. Мелкий, с сильным нажимом, угловатый почерк чёрными бисеринками спускался по бумаге не совсем ровными строчками: они то поднимались вверх, то ускользали вниз, отчего письмо было похоже на маленькое море из букв. Почерк был лишён какой бы то ни было мягкости и каких бы то ни было украшений, обычно так свойственных женщинам. Вместо этого Дамиан подметил красоту не внешнюю, но внутреннюю: плавность повествования, изысканно подобранные слова в письме, где приличия сочетались с некой самобытностью речевого стиля. Кажется, Дамиан перечитал письмо уже трижды и собирался читать в четвёртый раз… И тут озарение яркой вспышкой взорвалось в его голове и, держа исписанный листок бумаги дрожащими руками, мужчина в волнении рывками раскрыл страницы своей заветной книги и приложил письмо к ней. Сравнивая строчку за строчкой, волнение де Ренеля всё усиливалось. У таинственного автора появилось имя — Армель д'Эрсан. ~~~ Ветер нещадно трепал нежные кудри пепельно-русого цвета, теперь перевязанные тёмно-серой лентой. Дамиан ждал. Его удивило, что королева не захотела устроить пышных «смотрин» его воинских достижений при всём дворе, а захотела встретиться где-то на окраине Алорна сама, с глазу на глаз. В письме не было ни требований, ни конкретных просьб, кроме одной, предоставляющей полную свободу выбора, и звучала она так: «Возможно, Вы хотите изменить свою жизнь или измениться сами. Если так, то не пишите мне ответного письма. Я сама буду ждать Вас в следующий день после новолуния до захода солнца на восточной дороге нашего королевства. Но буду ждать лишь единожды. Отчего-то мои предчувствия подсказывают, что Вы не откажете мне». Разве мог Дамиан не отправиться на столь странную встречу с высокопоставленной особой? Однако воин посчитал, что, поскольку королева сама выдвинула странные условия встречи, то он и сам желает предстать перед Её Величеством как обычный солдат, в простой одежде, без гроша в кармане. Если она хочет видеть в нём именно личность, то ни к чему было наряжаться и покорять воображение дамы своими изысканными костюмами и манерами. И вот, наконец, Дамиан заметил приближение небольшой изящной кареты с королевским гербом, которой управлял весёлый юноша, что-то напевая себе под нос. Приметив стоящего перед ним путника, тот дважды постучал по стенке кареты и что-то быстро сказал той, что находилась внутри неё. Ответ отчего-то повеселил юношу, и тот искренне рассмеялся, аккуратно натянув поводья, вынуждая лошадей замедлить ход, а потом и вовсе остановиться. Всё это время Дамиан не сводил глаз с этого паренька, которому на вид было чуть больше двадцати. Лёгким прыжком покинув козлы и оказавшись на земле, он поспешно выпрямился и со счастливой улыбкой подставил лицо весеннему ветру, словно вбирая его энергию. Казалось, будто он живёт в каком-то своём вымышленном мире и замечает реальность лишь тогда, когда она готова принести ему приятные ощущения или удивить своими красотами. Лицо юноши было сочетанием нежности молодости и строгости линий — острый носик, тонкие губы, серо-зелёные глаза в обрамлении светлых пушистых ресниц, чёткая линия бровей. Короткие волосы были прямыми и цветом походили на волосы Дамиана, только чуть темнее, и вместо светлых контрастных локонов у него были бронзовые пряди. Как разительно отличалась их красота! Юноша походил на некое видение, что сошло с полотна художника, или на ожившую скульптуру. Наблюдать за этими тонкими аристократическими чертами было сплошным удовольствием, хотелось ловить каждое изменение этих линий, каждую эмоцию. Красота же Дамиана была более земного происхождения, а оттого более осязаемая. Казалось, де Ренель не делает ничего неосознанно: снимает он перчатки, поправляет выбившуюся прядь — каждое движение наполнено реальностью. Он касается себя, а может показаться, что он дотронулся до вас. Чувственные полные губы влекли поцеловать их… Однако взгляд юноши был открытым, полным искренности, дружелюбия и любопытства. И вот он оценивающе вглядывается в того, с кем сейчас должна будет встретиться его королева, а в ответ получает взгляд, полный сдержанной враждебности, несколько критический и даже чуть высокомерный. Этот взгляд и отпугивал людей от Дамиана, несмотря на то, что тот был поэтично прекрасен, но сам об этом не догадывался. «А этот парень не такой дурачок, каким хотел показаться, — подумал про себя воин и, как того требовал этикет, приветственно чуть склонил голову. — Упругая походка выдаёт в нём натренированного солдата, пусть он и слегка худощав, а глаза умные и проницательные». Юноша, однако, подошёл ближе. Он почувствовал учтивую угрозу, исходящую от Дамиана, а потому инстинктивно сам подобрался. Он был ниже де Ренеля, но решимости в нём было не занимать. Звонким, как колокольчики, голосом, молодой воин представился: — Эмельен де Лавуан, капитан личной гвардии Её Величества! Приятно познакомиться с Вами, Дамиан де Ренель. Некоторые говорят, что Вы — Бог Войны, то ли сошедший с небес, чтобы в мире воцарилась справедливость, то ли вышедший из преисподней, наслаждаясь тем, что проливаете человеческую кровь… — В какую же из этих легенд верите Вы? — поинтересовался Дамиан, рассматривая своего нового знакомого получше. Эмельен лишь усмехнулся: — Я верю лишь в то, что Вы очень одинокий человек. Впрочем, не скажу, что Вы вызываете во мне симпатию! — вдруг заявил юноша, воинственно выпрямляясь. Де Ренель чуть рассмеялся: — Я никому не нравлюсь. А если и нравлюсь, то лишь потому, что у меня некогда были власть, состояние и положение. Впрочем, я уверен, что могу понравиться людям, если бы того захотел. Но пока что такого желания у меня не возникало. Эмельен игриво улыбнулся и, чуть прищурившись, сказал: — Уверен, что Вы очень захотите понравиться Её Величеству. Это желание возникает у всех, кто её видит. — Она столь красива? — Она обычна, — простодушно продолжил де Лавуан. — Но никогда не приближайтесь к ней ближе, чем на вытянутую руку. Во-первых, потому, что я защищаю мою королеву и не должен этого допустить, а во-вторых потому, что те, кто обычно нарушал это правило по каким-либо причинам, теряли голову: кто на несколько часов, а кто на годы. — А Вас она не околдовала, судя по всему? Эмельен рассмеялся, поправляя перевязь с мечом: — Нет. И никогда не сможет околдовать! У меня стойкий иммунитет к её чарам. — Потому что она старше Вас? — догадался Дамиан. — Да, она действительно старше меня на девять лет. Мне двадцать три года, я только недавно окончил военную академию, но сделал большие успехи, отчего меня тут же пристроили к Её Величеству. Впрочем, я и учился в военной академии лишь по милости моей королевы. Мой отец, граф де Лавуан, был разорён и покончил с собой. Потому меня, двенадцатилетнего мальчика, Её Величество «приютило» к себе. Королева много заботилась обо мне, а потому я отдам жизнь ради неё. Я люблю её, я не побоюсь этих слов, но люблю как старшую сестру и как ту женщину, с которой меня связывает родство душ. И я не смогу относиться к ней иначе. Дамиан де Ренель молча шёл рядом с этим пылким юношей и чуть улыбнулся. Его бы научить держать язык за зубами: за пару минут рассказать почти всё о своей жизни. Сам вооружает противника… — А почему Вы решили, что у меня нет такого же иммунитета к Её Величеству, как у Вас? — полюбопытствовал воин. Эмельен вновь звонко и искренне рассмеялся, запрокинув голову назад: — О, господин де Ренель, вот именно Вам я бы посоветовал держаться от моей королевы на расстоянии двух вытянутых рук. Вы уже пропали, хотя и не знаете этого. На Вашем месте я бы бежал без оглядки… — Это Вы так пытаетесь меня спровадить, потому что я Вам не нравлюсь? — усмехнулся Дамиан. — Я не сказал, что Вы мне не нравитесь, я и не могу так сказать, поскольку я Вас мало знаю. Я лишь сказал, что Вы не вызываете у меня симпатии, а это лишь мимолётное впечатление и, кажется, я уже к Вам понемногу привыкаю. Думаю, что Вы хороший человек, просто с тяжёлым нравом. Но я говорю искренне, господин де Ренель. Я редко ошибаюсь в своих предсказаниях… Де Лавуан вскоре вырвался вперёд, жестом приказав Дамиану остановиться. Подойдя к дверце кареты, он неуверенно коснулся её. В окошке он встретился взглядом со своей королевой. — В чём дело, Эмельен? Вы обознались? — спросила она у капитана. — Нет, Ваше Величество… Это действительно Дамиан де Ренель. Но мне отчего-то очень тревожно. — И что же Вас тревожит? — Я не хочу, чтобы Вы брали его к себе на службу… Королева удивлённо вскинула брови: — Что за вздор? Дамиан де Ренель — человек редчайшей военной интуиции, талантливейший стратег и тактик. Чудо, что он откликнулся на наше приглашение! Алорн — очень скромное королевство, в котором ему, пожалуй, даже будет тесно. — Я всё это понимаю, Ваше… — де Лавуан вздохнул и чуть ли не умоляюще посмотрел на свою правительницу. — Армель, сердце моё чувствует что-то очень могущественное, и это что-то пугает меня, как надвигающаяся катастрофа. Это судьбоносная встреча, я ощущаю это, я чувствую это более явно, чем все остальные мои предчувствия. Но я боюсь, что она разрушит вас, что-то сделает и с Вами, и с ним. Молю Вас, не выходите из кареты… Армель д'Эрсан лишь улыбнулась: — Бросьте Ваши шутки, Эмельен. Вы знаете, что я доверяю Вам, как доверяла бы своему брату, но я не была бы королевой, если бы строила свою политику на предчувствиях и догадках, а не на обоснованных фактах. — Напрасно Вы недооцениваете силу интуиции! — обиженно буркнул де Лавуан, наконец, открывая дверцу кареты и подавая руку своей владычице, помогая той спуститься. Королева выронила лёгкий смешок: — Только потому, что у меня её нет. Дамиан уверял себя, что абсолютно равнодушен к происходящему, однако сердце его в волнении билось, точно пойманная в силки птица. Всё происходило, как во сне: вот из кареты показывается совсем маленькая ножка в расшитой чёрной бархатной туфельке, вот следом за ней колышется тяжёлая коричневого цвета парча пышного подола платья, и вот вся она уже снаружи, маленькая, хрупкая, фарфоровая статуэточка, которая, поддерживаемая Эмельеном, сейчас идёт к нему. Армель д'Эрсан была женщиной среднего роста, но что-то то ли в её движениях, таких аккуратных, то ли в выражении её задумчивых, почти чёрных глаз, то ли в нежных волнах её тёмно-каштановых волос создавало иллюзию, что она совсем крошка. «Боже, как? Как эта малышка правит страной?!» — в оцепенении думал Дамиан, ожидая увидеть высокомерную женщину в драгоценностях, с напудренным париком и хлыстом в руке. Но королева была одета просто (при дворе других королевств её бы наверняка посчитали замухрышкой), выглядела кротко и даже поначалу беспомощно. Вскоре, однако, это впечатление сменилось другим, несколько противоположным. Де Ренель инстинктивно почувствовал, что у этой крошки железная хватка и, если что-то идёт не так, как она того желает, то, как истинная королева, она могла прийти в ярость и бросить все силы для того, чтобы добиться поставленной цели. Армель д'Эрсан была достаточно мягка, чтобы понимать и прощать человеческие оплошности, но достаточно строга и в достаточной мере жестока, чтобы не спускать с рук частого повторения одних и тех же ошибок. Впрочем, Алорн действительно процветал благодаря экономии и рачительной хозяйственности своей королевы. Стране даже удалось пережить пятилетний голод почти без потерь. В то время, как другие королевства давали балы и пиры, пытаясь превзойти друг друга в роскоши, Алорн делал запасы и не растрачивал своё продовольственное и денежное состояние по пустякам. Помнится, когда голод достиг своего апогея, многие послы отправились в Алорн в надежде, что им удастся приобрести у него хоть немного еды. Посол королевства, где служил Дамиан, тоже отправился с точно такой же просьбой. Дамиан вдруг вспомнил, как посол, вернувшись к королю с докладом, покраснев от гнева, брызжа слюной, кричал в тронном зале: — Упрямая ослица! Я предложил королеве Алорна горы золота и серебра за жалкие несколько сотен мешков муки и пару десятков тушек дичи, так она лишь презрительно рассмеялась, сказав, что пусть наш народ тогда и обедает драгоценностями, а у неё СВОЙ народ, о котором нужно заботиться! Право, у неё нет сердца. Даже тень сострадания не легла на её лицо, когда толпы нуждающихся других королевств молили её о помощи, а она беспощадно всем отказывала! Тогда Дамиан ещё не знал, что речь идёт об Армель д'Эрсан… И вот она предстала перед ним, совсем маленькая, но воинственно-благоро­дная, и с любопытством оглядывала его. Де Ренель уже намеревался склониться для поцелуя её руки, но она тут же отшатнулась, чем вызвала недоумение воина. — Не нужно этих формальностей, — сказала королева мягко, но с достаточным напором, чтобы отбить желание предпринять ещё одну попытку. — Я ненавижу этот обычай и никому не позволяю касаться меня без видимой на то причины. Поступайте так с другими барышнями, они любят подобные знаки внимания, но я довольствуюсь лишь поклонами. Дамиан был смущён, не ожидая, что проявит бестактность, а потому послушно лишь склонил голову перед ней: — Как Вам будет угодно, Ваше Величество… Они некоторое время беседовали о будущей службе Дамиана. Армель пока что могла предложить ему лишь звание полковника, однако в будущем, она была уверена в этом, он проявит себя и покажет свои поистине легендарные военные таланты, и его повышение не за горами. Де Ренель кивал, соглашался сам не зная на что, сосредоточенный на томной мелодии голоса королевы. Она всё говорила и говорила, и ничего, абсолютно ничего не показывало ему, вызвал он симпатию этой женщины или нет. Дамиану до безумия хотелось, чтобы она высказала своё одобрение, но королева говорила с ним с вежливым расположением, улыбаясь ему дружелюбной, но ничего не значащей улыбкой. Армель была безукоризненна, и будущий полковник, стараясь хоть что-то вынести для себя, понять, как она оценила его, не видел ровным счётом ничего. Очаровательна, но закрыта. Хотя, пожалуй, он и сам такой… Эмельен внимательно смотрел на беседующих мужчину и женщину, прислонясь спиной к карете. Оба выглядели сдержанными и равнодушными, и, возможно, его предчувствия действительно обманули его. Армель вела себя как обычно, как на сотнях других встреч, на которые он её сопровождал. А Дамиан… Эмельен ещё не знал его, чтобы сравнить и сделать какие-то выводы, однако тембр голоса де Ренеля изменился, словно он старался расположить королеву к себе. Впрочем, это и понятно — Дамиану предстояло служить ей, и ни к чему, чтобы она тут же ополчилась против него. «Всё равно здесь что-то опасное!» — подумал капитан личной гвардии, не желая верить в то, что предчувствие его обмануло. Не сейчас, так потом. Не мог он ошибиться! Армель же не покидало ощущение, что она подвергается некоему испытанию. Её смущал этот внимательный и пристальный взгляд. Она привыкла, что за ней всегда следят, что за ней всегда наблюдают, она стойко могла выдержать любой взор, но тут она постоянно отводила глаза. Дамиан вызывал у королевы неподдельное любопытство, а потому она сказала, что, как только он обустроится на новом месте, он может при наличии на то желания обедать при королевском дворе, заодно познакомившись со всеми высокопоставленными­ лицами Алорна и рассказывая также и о себе. Будущий полковник согласился, но лишь на одну светскую трапезу, поскольку он просто хотел бы знать всех в лицо и, обладая этими знаниями, поскорее приступить к своим обязанностям. Армель слышала, что граф де Ренель был крайне нелюдим. Королева говорила что-то о климате и расположении своего королевства, о численности населения, как вдруг фраза, оброненная Дамианом, заставила её щёки покрыться румянцем помимо её воли. — Ваш голос даже прекраснее, чем Ваша книга… — полушёпотом сказал он. Дрожащая, королева никак не могла понять, откуда ему стало известно о её тайне. Даже Эмельен не знал о том, что она написала и издала книгу. Она хотела навеки остаться в неизвестности, и вот незнакомец раскрыл её. Дамиан же вытащил из котомки маленькую потрёпанную книжку, на которой еле различимой позолоченной полосой угадывалось название — «Размышления о велениях сердца и мысли». Сердце Армель испуганно затрепетало: ей казалось, что этот человек теперь знает о ней всё, что он владеет её душой, прочитав столь сокровенный её труд. Именно поэтому она опасалась известности. — Я ужасно рад познакомиться с Вами! — искренне признался де Ренель, и королева даже услышала лёгкую хрипотцу его взволнованного голоса. — Не как с правительницей Алорна, а как с автором этой книги. Вы не представляете, чем она стала для меня… — Но откуда Вы узнали, что её написала я? Я так старалась всё сделать втайне… — Ваше письмо, моя королева… Я узнал Ваш неповторимый слог. Кажется, я бы узнал его всюду, даже если бы Вы нацарапали лишь пару закорючек в письме… Армель ощущала смешанные чувства: страх от того, что её раскрыли, изумление от того, что именно у Дамиана оказалась её книга, восхищение де Ренелем, что он оказался настолько внимательным, что смог распознать в строчках какого-то письма схожий стиль написания. А Дамиан удивлялся собственным чувствам, когда сказал «Моя королева». Всю свою жизнь он абсолютно равнодушно обращался со своим государем, называя его «Ваше Величество» и «Мой король». Это всегда было лишь формальностью. Сегодня же он будто совершил некий тайный обряд, навсегда связывавший его особой, чувственной преданностью с новой владычицей. Королева действительно была в каком-то смысле теперь его, он нёс за неё ответственность, он отстаивал её честь, он призван её защищать. И осознание этой глубокой привязанности и безграничной преданности монарху стало для де Ренеля чем-то новым, особенным, возвышенным и благородным, что навсегда изменило его сущность, дополнив его сознание этими странными, но незаменимыми элементами. Эмельен распряг одну лошадь, «разлучив» её с экипажем, и протянул поводья Дамиану. Помогая королеве вновь забраться в карету, а после ловко запрыгнув на козлы, юноша стал править ею и попросил де Ренеля ехать следом. Тот, не мешкая, сам забрался в седло и, похлопывая лошадь по шее, медленно двинулся навстречу своей новой жизни.