Клеймо и призвание

— Нет! Ты не можешь так поступить! — чёрные мальчишечьи глаза с возмущением, злобой, почти с ненавистью глядят на женщину, что нервно теребит в руке ткань пыльного дорожного плаща. — Ты говорила… говорила, что любишь, а сама… Ребенок не сдерживается и закрывает руками покрасневшее от гнева лицо. Слышится судорожный вздох. — Михей, — женщина зовёт мальчика по имени, голос её тих и ровен. Она определённо знает, что делает. — Пойми, так нужно. Я заберу тебя сразу же, как смогу устроиться. Если ты будешь со мной, то ничего не выйдет. — Ну и пусть, — в голосе Михея бессильная злоба. Где-то в глубине души он осознаёт, что решение принято, что его слова ничего не меняют, но при этом изматывают матери душу. А она и без того устала. Она и так потеряла всё. — Зато мы будем вместе. — Мне пора. Женщина через силу улыбается. Застегивает пуговицы плаща и накидывает на голову капюшон, пряча угольно-чёрные кудри: — Слушайся господина Валдиса. Во всем. Он хороший человек. Прежде, чем выйти за порог и исчезнуть на неизвестный срок из жизни сына, она целует его в лоб. Стремительные шаги по комнате. Хлопок двери. Порыв холодного ветра, ворвавшийся в комнату, встрепавший волосы. Холодно. Одиноко. Страшно. — Мама! — никогда прежде Михей не звал её так отчаянно. Никогда прежде не бежал сломя голову по чужому двору, не всматривался в кромешную ночную темноту сквозь слёзную муть. Мальчишка наивно полагал, что пожилой человек, в доме которого он вынужден оставаться, всегда будет для него чужим. Думал, что долгие разговоры перед сном, прикосновения натруженных рук, смеющийся взгляд ясных голубых глаз ничего для него не значат. Он просто ждёт, когда мама вернётся. Не больше. Старик ему не нужен. И он, Михей, тоже нисколько не нужен этому старику. Просто так вышло. Каждый день ждать письма из неведомого, далекого Нордланда, многократно перечитывать старое, пришедшее так давно. Раз за разом воскрешать в памяти её голос, её взгляд, её образ, нечеткий и дрожащий. Понимать, что забываешь, и приходить от этого знания в ужас. Ночами плакать в подушку от того, что письмо снова не пришло. А утром выспрашивать у господина Валдиса всё новые и новые детали, касающиеся города, в который так стремилась мама. Так далеко, так невозможно далеко… Как она там, совсем одна? Днём бродить по деревеньке, теряться в сочной, яркой зелени, умытой дождями, смотреть на небо, но все равно видеть только её. Наверно, так можно было бы жить очень, очень долго, но судьбе захотелось ещё раз наподдать мальчишке, что живет под чужим кровом, потому как лишился своего. В тот день Михей вёл себя с господином Валдисом неоправданно грубо. Повод для ссоры был пустяковый, если не сказать ничтожный. Но мальчишка целый день просидел на чердаке, копаясь в пыльных старинных вещах и не обращая никакого внимания на старика, что не раз звал его, прося спуститься, и не единожды поднимался на чердак, с трудом преодолевая слишком крутую лестницу. Но всё, чего каждый раз удостаивался встревоженный, опечаленный человек — гробовое молчание, побелевшие обветренные губы, сжатые в тонкую полоску, и чёрный взгляд, полный злобы. Они так и не помирились. А ночью господин Валдис умер. Михей толком не понял произошедшего. Просто утром, осознав всю глупость и жестокость своего поведения и своих слов, решил попросить прощения. Осторожно, как всегда, когда что-нибудь натворит, подошёл к кровати господина Валдиса, аккуратно присел на самый краешек и заговорил. Тихо, виновато, себе под нос, но старик всегда слышал даже то, что произносилось шепотом. — Пожалуйста… простите меня. Обычно в таких случаях господин Валдис поворачивался к собеседнику лицом, недолго смотрел на него пристальным, изучающим взглядом. А потом улыбался и произносил: «Ничего. Каждому бывает больно». Но привычной реакции не последовало. Старик продолжал лежать, отвернувшись к стене. И Михей подумал, что в этот раз обидел своего невольного опекуна особенно сильно. Хоть мальчишка и считал господина Валдиса чужим, от этой мысли чувство вины зашевелилось в душе особенно резво, а на глаза сами по себе навернулись слёзы. — Господин Валдис… Вы слышите меня? Почувствовав неладное, Михей осторожно коснулся ладони, покоящейся поверх одеяла. И почти сразу в испуге одернул руку. Кожа… Она ведь не может быть такой холодной, да? Мальчик заставил себя присмотреться внимательнее: старик не дышал. Похолодев, Михей перевернул господина Валдиса на спину и, припомнив один из подслушанных взрослых разговоров, коснулся шеи в попытке нащупать пульс. Но пульса не было. Он был слишком ошеломлен, чтобы плакать. В голове бродили всего две мысли, одну из которых было решено воплотить в жизнь: всунув ноги в разношенные сапоги и накинув на плечи куртку, он побрел к соседке, чтобы всё ей рассказать. Уж она-то должна знать, что и как нужно делать. А вторая мысль злобно ухмылялась и шипела. От неё хотелось сжаться в комок и заплакать. Потому что она правдива. «Господин Валдис погиб из-за тебя!» Соседка действительно знала, как следует поступить. Дальше Михей мог только наблюдать за тем, как точно и быстро исполняется похоронный обряд. Смотреть, но не принимать участия в прощании с человеком, который согласился заменить ему семью. Так уже случалось однажды. Когда умер отец. Мальчик был слишком мал, чтобы понять, зачем в доме собрались чужие люди со скорбными лицами в длинных, бесформенных серых одеждах. Зачем они одевают отца в незнакомую серую же одежду, для чего жгут свечи и произносят слова на странном, незнакомом языке. Тогда незнание оградило его от страха. Но сейчас всё происходило иначе. Дождь ломился в плотно занавешенные и от этого словно ослепшие окна. Ветер жалобно стонал где-то в печной трубе. А из каждого угла, казалось, смотрит существо, состоящее из одной только ненависти и бессильной ярости. Оно тяжело перекатывается по осиротевшему дому, путаясь в ногах у одетых в серые балахоны стариков. Оно обнажает гнилые, заостренные зубы, хватает холодными, мощными лапами за горло и шепчет, устремляя мертвый взгляд в самую душу: «Это ты виноват, ты… Если бы не ты, всё было бы хорошо. Убирайся…» Стены давили, желая самолично расплющить виновного. Михей хотел уйти, но не позволял себе этого. Пусть ему не дают участвовать в обряде, но он все равно останется с господином Валдисом до самого конца. Может, хотя бы так удастся вымолить прощения за жестокие, незаслуженные слова. Старик… Если там, после смерти, действительно что-то есть… Злится ли он сейчас? Когда гроб вынесли на улицу, Михей почувствовал небывалое облегчение. Теперь можно вместе с процессией пойти на деревенское кладбище и больше не испытывать на себе ненависти дома, который потерял хозяина. По его милости. «Это ты виноват. Убирайся…» Господин Валдис любил клены. Если там, после смерти, что-то действительно есть… Доволен ли он последним приютом? Сейчас высокое дерево стоит совсем обнажённое, а пожухлую траву вокруг покрывает багряный ковер из опавших широких листьев. Высоко над землей, в переплетении ветвей, птичье гнездо, сейчас пустующее. Наверное, все же доволен. Ему нравились птицы. Даже вороны, нагло шествующие по немногочисленным грядкам и портящие яблоки. Скорбящие старики в сером медленно расходились. Они сделали своё дело и больше не нужны. Неуверенно подошла соседка, предложила пойти к ней домой. Михей отказался. Он должен побыть здесь. Один. Когда господин Валдис перестал быть чужим? Неужели уже тогда, в ночь маминого ухода, когда позволил плакать на своем плече? Или немного позже, когда помогал оправиться от болезни, давал травяные настои и практически заставлял есть? А может тогда, когда показал, что жизнь не закончилась? Куртка стремительно промокала, дождь набирал силу, но Михей не собирался уходить. Нужно решить, как быть дальше. Остаться в деревне или… Отправиться в неведомый Нордланд на поиски матери? Мальчик прикрыл глаза и представил, как добирается пешком до города, как плутает по широким улицам в толпе, разыскивая одну-единственную женщину. Даже в мыслях успех казался невозможным. Соседка пришла ещё раз, чтобы снова позвать в тепло, уже настойчивее, чем прежде. Он сделал вид, что не замечает её. Когда же его попытались увести насильно, сказал, что придет сам. Женщина вздохнула, махнула рукой и пошла прочь. До уговоров ли, когда у самой дети, за которыми нужен глаз да глаз? Михей слишком сильно погрузился в раздумья, чтобы замечать хоть что-нибудь, кроме кленовых листьев под ногами. Поэтому, когда его окликнул незнакомый голос, не смог не вздрогнуть. Перед ним, чуть склонившись, стоял высокий рыжеволосый человек с повязкой на левом глазу и в расстегнутом, несмотря на мерзкую погоду, чёрном плаще. — Ночью похолодает. Околеешь, — усмешка. Не ехидная, беззлобная, но почему-то обидная. Неужели нельзя оставить его в покое? — А вам-то что за дело? — а вот теперь холод чувствуется. Сильно чувствуется. Капли попадают за шиворот, ползут по позвоночнику, мелкая дрожь прокатывается по телу, а зубы непроизвольно сжимаются. — Никакого. Если тебя, конечно, не Михеем зовут. — Разве мы знакомы? — откуда незнакомец знает его имя? Слишком зябко, чтобы думать. А думать нужно. — Мне о тебе написал господин Валдис, но об остальном лучше поговорить в тепле. Михей с трудом оторвался от древесного ствола и практически сразу понял, что ноги совершенно отказываются ему подчиняться. Ладно, если идти медленно, то риск растянуться на земле перед незнакомцем немного, но сократится. Кутаться в покрывало в попытке согреться и коситься на мужчину, который быстро, но без суеты затапливает печку. Это все, что сейчас хочется делать. Значит, этот человек переписывался с Валдисом. Кем он приходился старику? — Совсем другое дело, — сколько бодрости в голосе. Не скорбит? — Пересаживайся к огню. Поговорим. На скрипучем стуле у печки не только теплее, но и уютней. Расправить покрывало на коленях и показать, что готов слушать. — Моё имя Август Алас. Я являлся учеником и подопечным известного тебе господина Валдиса, но вынужден был оставить его и вернуться в родной город. Всё это время мы вели переписку. В одном из последних писем он сообщил, что опасается за своё здоровье, боялся, что не доживёт до весны, — тут Август сделал небольшую паузу, наверное, чтобы собраться с силами. — И попросил меня в случае чего позаботиться о некоем мальчике Михее, которого несколько лет назад вынужден был взять под опеку. Вот это письмо. Неуловимым движением Алас вытащил распечатанный конверт из кармана плаща и протянул его собеседнику. Конечно, нужно прочитать послание, чтобы убедиться в правдивости сказанного, но почему-то Михей верил Августу на слово. — Из какого вы города? — Из Нордланда, — просто, с легким пожатием плеч. — Правда?! — не удержался на месте, вскочил. Покрывало упало на грязный пол. Вот он — шанс найти мать. Нужно только убедить… Запел чайник, возвещая, что вода закипела. Мужчина легко поднялся с места и разлил кипяток по кружкам. Сушеные травы, оживая в горячей воде, дарили тонкий, но приятный, немного пряный аромат. — Да. — Пожалуйста, господин Август, возьмите меня с собой! Я не доставлю вам никаких хлопот, обещаю. — Охотно верю, — согласный кивок. Улыбка. Взгляд зелёного глаза спокойно-усталый. — Я собирался предложить тебе это. Но не знал, как лучше сделать. А раз уж ты сам хочешь… — Туда уехала моя мать. После того… после того, как оставила меня здесь. Я хочу её найти и прошу вашей помощи. — Нордланд довольно большой, — снова усмешка. — Я подумаю, чем могу тебе помочь.