Ночной город был погружен в вязкую дрему, которая лишь изредка разбивалась чьими-то криками или выстрелами, но и они быстро исчезали в густом горячем воздухе, который стелился по земле в лабиринте узеньких улочек. Мутный диск луны, скрытый тончайшей пленкой облаков, освещал многочисленные крыши, но серо-желтый свет не достигал земли, запутываясь в многочисленных простынях и наволочках, развешенных между сырыми стенами. Мостовые, выложенные сбитыми стоптанными камнями, блестели от осевшей на них росы и даже на вид были чрезвычайно скользкими…
В один из многочисленных тупиков забежали два человека, наружность которых не внушала бы невольным зрителям никакого доверия: черные форменные куртки чуть выше середины бедра, брюки и высокие сапоги. Бордовые гербы, вышитые на рукавах, говорили о принадлежности этих людей к одной из самых опасных организаций на острове Сицилия — Варии.
Добежав до стены мужчины остановились, чтобы перевести дыхание. Противник, впервые за долгие годы, оказался элитному отряду убийц не по зубам — был во вражеской семье человек, который свел на нет все попытки напасть и убить как босса, так и других членов семьи. Из-за плаща можно было разглядеть только голубовато-серое пламя дождя, и невозможность разоблачить инкогнито незнакомца злила больше, чем простреленная рука и безвыходность ситуации.
Скуало, пока их не нашли преследователи, молниеносно расстегнул куртку, отрывая пуговицы и матерясь сквозь плотно сомкнутые зубы. Оторвав широкую полосу от белой хлопковой рубашки, мечник стал сноровисто перевязывать руку босса, благодаря небо за то, что ему не стукнуло в голову надеть на прием свою любимую черную шелковую рубашку, которую, во-первых, было бы чертовски жаль, а во-вторых, шелк скользкий и делать из него перевязки может только идиот. Или мастер.
Занзас морщился, но терпел, зная, что любой лишний звук сейчас может быть убийственным. Уйти по крышам они из-за его ранения не могли, а дать противнику достойный отпор теперь можно было только ценой собственной жизни. Во всяком случае, Занзас искренне надеялся, что успешно ушедшие от погони офицеры за него отомстят в любом случае. Ну или наконец вытащат головы из задницы и притащат эти самые задницы ему на помощь, наконец.
Скуало закончил и теперь застегивал на уцелевшие пуговицы куртку. Пробормотав что-то о том, что Мармон на новые серебряные и такие же красивые разоряться не станет, Супербия, смешно пригнувшись, стал собирать раскатившиеся кругляши. Когда нашлись все, кроме одной, совсем рядом раздались шаги преследователей и тихие голоса. Занзас достал пистолеты и отлепился от относительно холодной стены, готовясь встретить этого странного типа в плаще как минимум горячо. Кем бы он ни был, Занзас не какой-нибудь второсортный киллер. Рядом встал Скуало. Луна, каким-то образом пробравшись вниз опасностью блеснула по лезвию меча и замерла бликом на самом острие. Шаги неумолимо приближались и интуиция босса Варии орала чуть ли не благим матом.
Мгновение, и шестое чувство стихло, и Занзас бы подумал, что преследователи испарились, если бы не голоса, раздавшиеся совсем за углом. Следующие события слились в одно плохо смонтированное видео:
— Вы уронили, — почти шепотом сказал тощий до костей незнакомец, облаченный в какое-то рванье, и протянул Суперби последнюю пуговицу.
Из-за угла вылетело несколько человек, среди которых был и тот тип в плаще. На секунду замешкавшись, они синхронно выстрелили. Занзас и Суперби успели мысленно попрощаться и пригнуться, в то время как неожиданный гость на мафиозном празднике жизни, взмахнув короткими неровно подстриженными черными волосами, развернулся и вскинул руки, отбросив преследователей стеной сиреневого пламени. Занзас изумленно присвистнул, но еще больше его поразила последующая картина: абсолютно все нападавшие выжили, укрытие пеленой пламени дождя, а незнакомец, оказавшийся эффектной блондинкой в светлом брючном костюме, хмуро стряхнул с себя остатки плаща.
— Мне никто не говорил, что у этих тоже есть ангел, — раздраженно взвизгнула она, снимая пиджак, обнажая бледную матовую кожу, мерно сияющую пламенем дождя. В безмолвном ступоре варийцы пронаблюдали за тем, как их спаситель неловко выпутался из верхней части одежды. На тощей костлявой спине, которая вполне выиграла бы конкурс скелетности у будущего Франа, как живые были выбиты крылья. И в следующий момент Занзас понял, что не «как», потому что незнакомец вздрогнул, на мгновение выгибая спину, как от боли, и крылья распахнулись — огромные, полностью состоящие из пламени облака. Блондинка не успела ничего сделать, когда незнакомец стремительно рванул вперед, убивая и зажравшегося обнаглевшего босса, и его подчиненных, которые пытались осмыслить происходящее. Блондинка, секунду осматривая поле столь быстро закончившегося боя, упала на колени и завыла, разрезая тишину своей болью, словно это она получила множество смертельных ранений разом, словно это ее кожа пузырилась ожогами и дымилась, источая премерзкий запах.
— Прости, — едва слышный голос незнакомца остановил вой, вынудив полные безумия глаза посмотреть прямо на лохматого оборванца, который стоял совсем рядом с девушкой. Тонкие белые руки протянулись вперед, с пугающе-неестественной легкостью ломая позвоночник, и блондинка, жизнь из которой медленно вытекала в чернильное небо, упала на землю.
Фиолетовые крылья развеялись, впитываясь под кожу, а в следующую секунду неожиданный варийский спаситель безвольно упал на землю, издав что-то вроде сиплого стона напоследок.
Занзас встряхнул плечами, сбрасывая напряжение и сделал осторожный шаг вперед, ожидая нападения. Его не последовало, и резко махнув рукой, босс зашагал вперед.
— Мы оставим это недоразумение здесь? — голос Скуало напряженный, срывающийся на рык. Такое бывает только в минуты глобального напряжения и Занзас понимает своего подчиненного — он чувствовал себя так паршиво в последний раз, когда Десятый мусор заморозила его Прорывом Точки Нуля.
— У меня нет желания и сил возиться с малолетним мусором. Если тебе не лень нести этот кусок непонятно чего, — Занзас ухмыльнулся, — я тебе не мешаю. Пожалуйста, наслаждайся. А теперь хватит придуриваться, оставь это… и уходим. Еще подкрепления дождаться не хватало.
Скуало дернул головой и в последний раз взглянул на нежданного спасителя. Возиться с кем бы то ни было желания и правда не наблюдалось, поэтому развернувшись на пятках он поспешил за своим боссом к машине, оставленной в одном из тихих темных переулков. Садясь в гоночный автомобиль он уже и не вспоминал о странном незнакомце, который так удачно подвернулся под руку.
Между тем тощая до болезненной худобы девушка поднялась с земли, цепляясь тонкими сильными пальцами за шершавые стены. Пошатнувшись, она ощупала обуглившуюся на пояснице юбку, или то, что должно было заменять данный предмет гардероба, и направилась в сторону своего подвала, в котором обитала последний месяц, но почти сразу становилась. Глупо было залезать в свою дыру, саму себя убеждая в том, что все по-прежнему, потому что появление в зоне досягаемости ее рецепторов того обжигающе-небесного мужчины меняло все. Его небо, пульсацией бьющееся по венам и пульсирующее в сердце, меняло все.
Девушка могла вернуться в сырую, холодную помойку, свернуться на старом дырявом одеяле, закрыть глаза так, чтобы под веками сияли тысячи солнц, а не пульсировала в такт ударам сердца широкая спина, каменные плечи и массивная крепкая шея. Могла, наверное, даже вытравить из себя со временем каждое воспоминание о прищуре масляно-черных глаз, уверенно втиснутых между веками. И эта затея выгорела бы с кем угодно, кроме одного конкретного человека. Девушка нашла то, что никогда в силу прошлого или надуманных страхов и убеждений не пыталась искать, и смысла вспоминать прошлое больше не было, сколько бы горечи, сожалений и страхов оно ни оставило. Смысла прятаться в собственноручно созданном панцире тоже не было — пора было вылезать, из-под слоев пыли, боли и отвращения к себе доставать меч, скованный когда-то защищать нуждающихся и уже столько раз использованный не по назначению.
Не переставая держаться за стену, девушка побрела к окраине города, и по ее губам изредка скользила слабая улыбка. Она неумолимо, шаг за шагом избавляла себя от страшнейшей привязанности в своей жизни. От главной зависимости, от человека, который своей смертью, казалось бы, обрек ее на вечные мучения.
Луна с интересом наблюдала за хрупкой обессиленной фигурой, которая продолжала двигаться, толкаемая исключительно железной силой воли. Шаг за шагом. Падение одних кандалов за другими. По пути очищения и избавления, чтобы обрести новое.
***
В церкви было темно и холодно, а пахло так же, как девушка всегда помнила: сладковатой затхлостью и деревом. В стороне от алтаря, несмотря на поздний час, подрагивал на тонком фитиле язычок пламени, бросая неверные отражения на стены.
— Кто здесь? — звучно спросил мужчина, до этого занятый молитвой, и выпрямился во весь свой немалый рост, поворачиваясь к проходу, в котором застыла девушка. — О, Барри. Давно тебя здесь не появлялось.
Фигура священника расслабилась, плечи опустились и он неспешно пошел девушке навстречу, из складок одеяний доставая грубые чётки.
— Доброй ночи, Пол, — мягко поздоровалась «Барри», собираясь с силами, чтобы не упасть от усталости. Атака далась ей не так легко, как хотелось бы.
— Ты же знаешь, что старины Пола давно нет, — с мягким укором покачал головой священник, улыбаясь. — Только Отец Доминик.
— Мне не везет на Домиников, — криво усмехнулась девушка. — Вообще-то, я по делу, — добавила она, немного смутившись и опускаясь на скамью. Доминик устроился напротив, через проход.
— Ты нашла то, что искала? — проницательно спросил мужчина, щелкая бусинами. Барри только кивнула, все еще не решаясь произнести это вслух, сомневаясь в том, что происходящее не плод отчаявшегося воображения.
— И каково это? — мягко спросил Доминик, и морщины вокруг его светлых водянистых глаз проступили отчетливее.
— Словно впервые вдохнуть ветер, — прошептала девушка, и ее слова мягким шипением разнеслись по церкви. — Словно никогда не знать солнца и увидеть рассвет. Прекрасно и болезненно. Слишком ярко.
— Какой он? — улыбнулся священник, опуская взгляд на собственные руки. Барри промолчала, и тогда Доминик снова посмотрел на нее. — Должен же я знать, кому досталась моя спасительница, — игриво подмигнул он.
— Он обжигает, — подумав, ответила девушка. — И я ему, кажется, не особо-то и нужна.
— Да ладно! — изумился мужчина. — Кто-то добровольно отказался от ангела? Просто прошел мимо?
Барри пожала плечами и села ровнее:
— Ты не мог бы вернуть мне то, что я оставила тебе?
— Ох, конечно, — Доминик подскочил с места и поспешил в левую нефу. Покопавшись несколько минут, он вернулся, неся в руках небольшой сверток. — В полной сохранности, — довольно отчитался мужчина. — Все, как ты и просила.
Девушка осторожно взяла сверток и наощупь размотала шнурок, отодвигая ткань в сторону. Пальцы Барри сомкнулись на рукояти чинкуэды, которая, словно живая, ластилась к руке, напитываясь пламенем и выстанывая приветствие на сверхчастотах. Тихо выдохнув, девушка приблизила меч ближе к лицу и кончиком носа потерлась о полоску обнаженной стали, вдыхая почти забытый запах свежей стали и пламени.
Барри снова была свободна, и ее крылья едва трепетали где-то под лопатками, готовые распахнуться и поднять в воздух в один момент. На языке горчила смесь пота, крови погибших людей и того высокого парня, боли и свободы. Если бы у счастья был вкус, он был бы таким. Стоило дожить до семнадцати лет, чтобы ощутить его.
— Скажи мне честно, Барри, как человеку, которого ты вытащила из лап самой смерти, он того стоит? — серьезно спросил Доминик, и хотя девушка не могла видеть его лицо, она знала, что мужчина нахмурился и у него на лбу сложились три аккуратных складки.
— Это уже не важно, — покачала головой Барри, убирая меч обратно в полотнище. — Сердцу не прикажешь, и оно выбрало человека, которому будет служить до последнего удара, даже если тот станет последним из-за него. Надеюсь, кто-нибудь убьет меня раньше, чем я натворю что-нибудь непоправимое. Ты уж проследи по старой памяти, Пол.
Девушка встала на ноги и с трудом удержала равновесие. Еще столько всего надо было сделать как можно скорее: переодеться, узнать, что именно изменилось в мире, пока Барри сгнивала заживо в своей дыре, тряхнуть старыми связями, но главное — дотянуться до своего Сердца.
— Кстати, Пол, — девушка обернулась уже возле порога, зная, что священник так и не сдвинулся с места. — Услуга за услугу. Ты мне больше ничего не должен.
Интермедия
— …Говорят, что метка ангела достается одному из тьмы, отпечатывается на сердце и сжигает его, чтобы в груди появилось место для нового, того, которое ангел вечно будет беречь, как величайшую драгоценность. Но мои замечательные детки могут спать спокойно — мама будет вечно хранить их сон, и ни ангелы, ни демоны не смогут коснуться моих малюток. А теперь закрываем свои такие прелестные глазки и спать. Завтра будет новый день, полный счастья, радости и любви! — стройная черноволосая женщина с весьма явно азиатскими чертами лица поцеловала в лоб пятилетнего сына и трехлетнюю дочку и заботливо подоткнула одеяло уже уснувшим детям. Ее улыбка, обычно светлая и широкая, сморщилась и женщина вышла из детской комнаты, прикрыв за собой дверь, пытаясь унять дрожь в руках.
Интуиция говорила о том, что произойдет что-то ужасное, и это чувство заставляло поджиматься пальцы ног в домашних тапках.
Женщина по темному коридору наощупь прошла на кухню, где горела маленькая лампа под потолком. За чистым столом сидел мужчина с очень простыми и крупными чертами лица, присущими любому работяге, вкалывающему ради семьи. Он ждал ее. Заглянув в глаза своей жене он тоже нахмурился, улавливая на самом дне тщательно замаскированное беспокойство.
Что-то обязательно случится.
— Ты обещаешь мне позаботиться о детях во что бы то ни стало, Стив? — спросила женщина, пристально вглядываясь в лицо отчима своих детей и пытаясь найти там ответы на все интересующие ее вопросы. Мужчина, не выдержав ее взгляда, отвел глаза, бормоча какие-то заверения. У него не было ни единого ответа, но Эмилия успокоилась, или сделала вид, что больше не волнуется — по ней было не понять. Она устало опустилась на стул и улыбнулась одной ей ведомым мыслям, сонно наблюдая за передвижениями мужа. Ее глаза были прикрыты, плечи расправлены в королевской осанке, и самому обычному Стиву Робинсону казалось, что перед ним действительно была королева — гордая и несгибаемая, та, что выстояла бы перед любыми трудностями, чтобы защитить своих детей и его — любви Эмилии удивительным образом хватало на всех с избытком.
Мальчик и девочка — такие похожие на мать и невероятно разные. Отцом пацана был японец, о котором Эмилия не любила вспоминать. Сына, в документах которого значилось японское имя, женщина предпочитала звать на европейский манер Кевином, Кевом, и Стив не особо спорил: до японского произношения ему было далековато, а так ничьи интересы и чувства не страдали. Эмилию и саму-то звали по-другому, не то Энеко, не то Эмико, но Робинсон обычно об этом и не вспоминал.
Девочка было рождена от другого отца, и внешность, всю, кроме удивительных глаз, переняла от него же. Барбара — так ее звали. Маленькая кукла с очаровательным носиком и смоляными кудряшками.
Стив ничего не спрашивал. Друзья, насмехаясь, говорили, что он просто ослеплен красотой японской женщины, которая бросит его рано или поздно, или и того хуже, но Робинсон не верил. Эмилия любила его. Ее глаза, глубоко-серые, с клубящимися тучами у зрачков, искрились настоящим солнцем, когда женщина смотрела на него, и хоть Стив и не был поэтом, но не заметить преображения жены было сложно. Конечно, мужчине хотелось иметь и своего ребенка, сына или дочурку, но Эмилия почти все время была незримо напряжена, и Робинсон не давил, дожидаясь подходящего момента. А такой точно должен был рано или поздно наступить.
Стив зевнул, прикрыв рот рукой и поднялся, подавая руку супруге. Та с готовностью обхватила ее своими холодными пальцами и прошептала, склонившись к самому уху мужчины, абсолютно непонятную фразу:
— Ты и без меня — все, я без тебя — ничто… — После чего резко отстранилась и ушла, оставив мужа в полном замешательстве. Но, в конце концов, на Эмилию иногда находило что-то такое.
В детской комнате мальчик и девочка на соседних кроватях синхронно нахмурились и спросонья, не разлепляя глаз, почесали спины.
