***
Ночь разверзлась, а огни лагеря продолжали пылать вдалеке, дабы отвлечь неприятеля мнимой стоянкой. Позже их вновь встретил дождь, хлестал необузданный ветер и, казалось, всё восстало против них. И будто добавляя масла в огонь, им было приказано остановиться, здесь, посреди огромных просторов; на корпус обрушился поток неиссякаемой воды. — Что происходит? — Как это понимать? — поднялась тревога среди солдат. — Чего мы ждём? — вырвалось в ужасе у Франциска. — Смерти, — бездумно ответил Феликс как во сне, более не думая о своей участи, желавший лишь, чтобы поскорее вся эта беготня окончилась. Солдатам велели стоять под ружьем, запретили выходить из рядов и садиться. Ледяной дождь ослеплял, хлестал по лицу, струился под одеждой. Так, неизвестно зачем, в бесконечном ожидании прошло два часа, и снова у всех сердце сжалось от смертной тоски. На следующее утро пришло новое распоряжение, которое уже никого не удивило: «Отступление приостановлено».XI
4 декабря 2016 г. в 14:34
Они остановились на левом берегу Эны, расположившись бивуаком посреди голых холмов, последние отроги которых возвышались над долиной. Вдоль реки, открывалась дорога на Монтуа — оттуда ждали неприятеля.
В этот день Феликс проснулся разбитый. После длительной ходьбы ломило спину и плечи, ноги не слушались, подкашиваясь на ходу. В добавок к усталости физической, добавлялась и душевная. Мальчишка находился в постоянном страхе, угнетаемый противоречивыми новостями и рассказами с полей сражения.
Для всей французской армии мир перевернулся, стал иным, не привычным для глаз. Враг уже не казался таким безобидным и слабым, вести себя надменно и непринуждённо как раньше было невозможно, Пруссия явилась сквозь мрак былых поражений могучей силой, с которой необходимо считаться.
Постоянно ходили ложные тревоги о близости пруссаков, подымая весь лагерь на уши; солдаты плохо спали, нервничали, не могли унять в себе тревогу.
Прошли мучительные пять дней в ожидании, былой порыв отваги давно потух в сердцах солдат, но они продолжали всматриваться в серебряную ленту Эны, что, извиваясь меж тополей и ив, пленяла своей загадочностью и неизвестностью. Где-то там был враг, где-то там были битвы и смерть, но всё вокруг предательски молчало, затаившись в тиши.
Феликс оборачивал свои истёртые ноги тряпицей, когда поднялась тревога. Из длительного объезда вернулся гусарский полк, с долгожданными вестями.
Весь вечер из уст в уста передавались рассказы о стычках с уланами; в этот день все уверовали, что сражение неминуемо. Через несколько часов по лагерю прошло оповещение, в котором говорилось о готовности к встрече с неприятелем, так как он атакует, скорее всего, сегодня ночью, либо завтра утром, на рассвете.
Все приободрились, наконец-то закончится это бездействие, и они смогут встретиться лицом к лицу с врагом. Лишь бы прекратились эти мытарства и бегство, топтание на одном месте, из-за которого солдаты погрязли в унылой робости.
Было запрещено ложиться спать, проверены винтовки, сменены иглы, всё замерло в ожидании развязки. Часовые караулили округу, схоронившись в секретах.
От всего происходящего страх обуял Феликса, он дрожал, не имея мочи пересилить себя и ненавидел одновременно за эту слабость своё чёрствое малодушие, с коим жил всё это время. И теперь оно восстало и мучило, хотелось бежать, бросив винтовку, но он продолжал ждать, испытывая свою волю на прочность.
Дождливое утро разверзлось над людьми, измученными и утомлёнными от долгой и тягостной ночи, полной нетерпения и трепета. Но враг так и не появлялся.
Было решено, не ослаблять позиций и продолжать ждать решающей встречи. Солдаты не отважились даже поесть супа, всё ещё не отойдя от бессонного кошмара; пришлось довольствоваться кофе с сухарями.
Неизвестно почему, но прошёл слух, будто неприятель появится в двенадцать часов дня, что опять взбаламутило людей, обуяв всю округу беспричинным ужасом. Однако в указанное время никто не появился, ни одного пруссака не было поймано в поле зрения. Прошёл ещё час, два — никого.
— Над нами издеваются что ли? — не выдержав, молвил капрал. — Последние дни были и так, как на иголках, а теперь ещё это!
— Только зря людей всполошили, нечего сказать! — отозвался рассержено солдат.
Феликс почувствовал в этот момент облегчение и злость одновременно. Ему стало легче от того, что опасная и долгожданная битва была вновь оттянута в неизвестность времени. Но ощущение нарастающей апатии и слабости из-за постоянной проволоки пугало и злило. В нём иссякала былая инерция, что повела бы его в случае опасности на смерть, осталась лишь неоднородная воля, которую легко было сломить парой выстрелов. Гнев на себя, свою трусость и радость того, что беда обошла стороной, межевались в душе мальчишки, рождая неуверенность и неоднозначные чувства.
— Мы потеряли целых пять дней, и ради чего? — тихо молвил поляк; смелость покидала его, создавая брешь в сердце для паники и полнейшего разочарования.
— В самом деле, за это время уже давно бы добрались до Метца, а что же теперь?
— Конец нам! — не выдержав более, выпалил в отчаянии юноша.
— Что ты говоришь такое?! — испуганно устремил свой взор Франциск на товарища.
— У нашего начальства нет ни плана, ни умных мыслей, ни, в конце концов — удачи! Они ничего не знают, ничего не предвидят, не разбираются в местностях собственной страны, кидая нас подобно вещи из одной стороны в другую! Не ведают они, где наш враг, но боятся признаться… Конец нам…
Капрал ничего не ответил на вопль изнемогающей души, но от этих слов и в его сердце пробралось отчаяние, до этого сдерживаемое зыбкой верой в победу. Вместо мягких надежд непроглядного тумана проступили голые камни истины.
Солдаты, измученные беспросыпным ожиданием, стали проявлять своё недовольство. Кричать, ругаться, бранить всё и вся от непонимания происходящего, однако и с них начала спадать вуаль забвения. Понимание, что ими просто плохо управляют, возрастало.
«Зачем они здесь околачиваются, если никого нет? Нужно либо сражаться, либо уходить отсюда! Чего они высиживают?», — кипели вопросы в толпе.
Через некоторое время отправили адъютанта за распоряжениями, волнение билось в груди, как солдат, так и офицеров. Но вот, спустя несколько часов вести оглушили округу: «Приказано отступать!».
— Значит, никакого похода на Верден не будет? Мы оставляем Метц на волю судьбы? Что это значит? — слова Франциска донеслись до поляка.
— Мы идём обратно, туда, откуда пришли, к Парижу.
— Но по донесениям и слухам, сюда действительно движется прусская армия! Или нет?! Зачем тогда мы шли сюда? Ведь эта пустая трата сил и времени,. я не понимаю, что за чертовщина творится наверху?!
— Наше дело выполнять приказ и не спрашивать, — безразлично ответил юноша, уже не обращая внимания на постоянный калейдоскоп противоречащих друг другу распоряжений.
Заиграли горнисты, лагерь встрепенулся, забегали солдаты, собирая поклажи. Их арьергард вновь направился в путь; французы были усталые, но счастливые, ведь они возвращаются к столице, где точно покажут пруссакам всю свою мощь!
— Опять бежать, — пробормотал Феликс, еле ступая истёртыми ногами во всеобщей неразберихе отступления. — Что это? Божья кара?