Война за имя — «Гегемон»

      — Они изнемогают от тяжести ноши и своих дурных мыслей, по их пятам крадётся смерть, и её ощущение за спиной забирает последние капли воли. Погублены своими же руками… Бог отвернулся от них.       Взвод ехал по следу вражеских войск, растянувшихся по широкой равнине в ужасных размерах.       — Эти бедняги еле держатся на ногах, и без нашей помощи их скоро подкосят голод и усталость. Французское начальство постаралось на славу, не подразумевая, что само копает себе могилу.       Рушан смотрел вслед медленно тянущихся колонн, которые, подобно раненому зверю, ползли до своего логова в надежде там зализать раны. Иван неуклюже из-за «ноши» записывал что-то в журнал, иногда отрываясь от страниц и поглядывая на свинцовое небо, готовое разверзнуться.       — Бог не отвернулся от них, просто здравый смысл покинул головы верхушки власти. Революция во время войны, затеянный переворот! Нужно ещё додуматься до этого! Даже смех пробирает! Борьба за власть между собой, когда явно нужно заниматься противоположным. Французскую армию раздирает во все стороны, ею бросаются как безвольной игрушкой, не зная, как применить! А ведь это люди…       — Эти люди опустошили все близлежащие сёла и деревни на предмет пропитания, — недовольно проворчал Гюнтер, ведь для пруссаков также не помешала бы реквизиция, вот только брать её было уже не с кого, по крайней мере, в этом участке.       — Если честно, пускай грызутся меж собой, ведь нам от этого только лучше! — заключил немец после некоторых раздумий. — Французы сами себя довели до такого состояния. Это же превосходно! Не понимаю только одного, почему вы так сочувствуете им? Ведь они заслужили подобную участь!       — Просто… в моей стране они являются идеалом, на который следует равняться…       — Не там, видимо, вы ищете свои идеалы! — засмеялся самодовольно Гюнтер.       Гилберт очнулся от смеха товарища, тело непроизвольно вздрогнуло, и калиновые очи распахнулись, желая понять, что творится вокруг. Движение коня под собой его успокоило, однако непривычное тепло, раздающееся по спине, и опора, слегка удивили.       — Очнулся, голубчик? — послышался тихий голос над ухом. Молодой человек на секунду опешил от непонимания, а после с ужасом поднял голову вверх. Перед очами улана возникло чужое лицо, заинтересованно разглядывающее его.       — Ничего не болит? — так же тихо, но с толикой участия, поинтересовался мужчина.       Пруссак с прежним ужасом, что сквозил из ошарашенных глаз, продолжал взирать на своего соседа по седлу, желая вспомнить, кто это и по какому поводу они восседают на лошади вместе?       — Прости, что поместил у себя. Надеюсь, ничем не обидел?       Первое время Гилберт просто молчал, отвернувшись от любопытного взгляда. Он пытался припомнить, кто это такой и как смеет себе позволять подобное. Но тут же краска ударила ему в лицо, когда в голове прояснились последние события и образ русского офицера с улыбающимися глазами.       — Могу я сесть на свою лошадь? — еле выдавил из себя молодой человек, внутри сгорая от ярости и злости из-за своего непутёвого положения.       Улан старался вести себя тихо и не привлекать излишнего внимания. Собрав усилием воли остатки хладнокровия, он вновь повернулся к мужчине и вперил в него настойчивый взгляд, не требующий ни малейших отлагательств.       — Будьте добры, пересадите меня на мою лошадь, — повторил просьбу пруссак, чувствуя, что без чужой помощи он не сможет встать. Его тело было вялым и плохо реагировало на команды.       Очутившись в своём седле, Гилберт немного успокоился, так как самое страшное кощунство, по его мнению, было уже позади. Однако негодование не отпускало, дотошно терзая душу, и он, насупившийся, с взъерошенным видом продолжил молча ехать вслед за русским офицером, иногда недовольно вперяя свой взгляд в ненавистную спину. Но когда первый порыв прошёл, молодой человек вновь замкнулся в себе в попытке хоть что-нибудь припомнить из вчерашнего дня.       Тепло чужого тела, согревавшее его до этого, выветрилось, и холод пробрался под мундир, мучая ослабевшие члены. Зубы, наводя на грех, непроизвольно застучали, а к всеобщему несчастью с неба посыпалась колючая морось.       — Возьми на время мой плащ, — подал голос светловолосый мужчина, заметив не лучшее состояние соседа.       — Спасибо, но у меня есть свой, — отрезал Гилберт, пытаясь говорить ровным голосом и тем самым показать всю свою надменность к предложенному совету.       Пруссак сам не мог понять, почему его всего коробит от этого офицера. Ему ничего не хотелось принимать от этого человека, особенно в виде помощи. Эта «маска хитрости», застывшая на чуждом лице в виде постоянной усмешки создавала инстинктивную бездну. А эти умные и спокойные аметистовые глаза, окаймлённые восточным разрезом, пугали.       — Тогда поскорее накинь свой, иначе простынешь, — не унимался мужчина, продолжая окидывать улана изучающим взглядом.       — Ах, оставьте! — не выдержав более, выкрикнул молодой человек, тем самым обратив на себя всеобщее внимание.       — Гилберт! Пришёл в себя?! Как ты? — тут же засуетился Гюнтер, ехавший впереди них. Он крутил головой, оборачивался, пытаясь убедиться в здравии товарища, но при этом не нарушить строй.       — Просто… слабость, всё пройдёт, — отмахивался молодой человек от назойливых вопросов друга.       — Потерпи! Мы скоро отправимся в лагерь! Извини, что взяли тебя с собой, просто оставить в лазарете не решились, это ведь такая пытка для солдата, когда все остальные на задании!       Они продолжили свой путь по взгромоздившимся холмам, окаймлявших равнину, следуя за французской армией, что понуро плелась подобно скоту, замученная спонтанными и быстро меняющимися приказами своего командования.       Молодого улана вновь охватила странная смертная тоска, чувство приближения долгожданной битвы наполнило до краёв вязким страхом неизвестности, от чего рука вновь непроизвольно потянулась к внутреннему карману мундира. Пальцы нащупали знакомые очертания дневника и первое время незатейливо прижимали к груди. Но спустя мгновение искра испуга опалила холодным потом непонимания и шока. Мурашки побежали по спине.       Гилберт хотел сейчас же достать и осмотреть неведомый предмет. Правда или вымысел? Его рука вновь прижимает к груди окаянный дневник?! Но его же нет! Как же так?       Он было уже стал расстёгивать пуговицы, дабы убедиться в несостоятельности своих пустых смятений, но в этот момент поймал на себе чей-то взгляд. Подняв затуманенные очи, молодой улан увидел русского офицера, который с любопытством следил за его движениями.       — Что же, жарко? Но ведь только что тебя трясло в ознобе, — как-то странно заключил мужчина, продолжая с интересом вперять свой взор.       — Никак… нет, — дрогнул голос улана, поддаваясь какой-то суеверной панике.       «Почему он так на меня смотрит? Чего ему от меня нужно? Что лежит в моём кармане? Неужели он что-то знает?! Какая ересь!», — путались в голове мысли, не находя никаких оснований. — «Нет, быть не может. Откуда ему… Тогда почему же он меня так пугает?! Этот бес в личине человека?!».       Гилберту как можно скорее захотелось спрятаться под плащом от неведомых страхов, подобно ребёнку под одеялом. И достав запоздало мантию, молодой человек поторопился укрыться под ней от всех невзгод и вопросов. Весь оставшийся путь он старался не смотреть в сторону иностранных офицеров и не прикасаться к внутреннему карману мундира, дабы не бередить и так расшатанные нервы.       Через несколько часов они прибыли в лагерь и, доложив об увиденном, отправились на перекличку. Там выяснилась довольно неприятная новость, неугомонно преследовавшая их всё время по прибытию в чужую страну — при исполнении своих поручений вновь исчезло несколько кавалеристов.