***
Звуки рожка горниста пробудили улана от тяжёлого пунцового сна. Солнце ещё не поднялось над горизонтом, тусклый свет нехотя пробивался внутрь палатки своими косыми лучами. «Сегодня будут брать Базейль», — тут же пронеслась в голове мысль, отгоняя недавнюю дрёму и забытие. Поднявшись, Гилберт неясным взором стал осматриваться вокруг себя. Рядом никого не оказалось, палатка была пуста. Молодой человек хотел, уже было, встать, как вдруг перед глазами мелькнуло что-то яркое и незнакомое. Присмотревшись, пруссак узрел возле себя листок, неприхотливо лежащий в пожитках. Без задней мысли, взяв бумагу в руки, он принялся читать её содержимое: «Нет ничего страшного в том, что данное письмо без подписи. Я уверяю вас, что эти строки пишет ваш друг и тайный доброжелатель. В вашем праве принять или отвергнуть моё предложение. Гилберт Байльшмидт, хочу видеть вас, ищу с вами встречи. Понимаю, звучит дико и слегка непристойно в таком коротком и обрывистом послании, но всё же прошу ответить мне взаимностью. Буду ждать вас в деревушке, где недавно произошло ужасное событие, связанное с вольными стрелками. Постарайтесь отлучиться незаметно, ведь мы же не хотим проблем. И главное, помните — мне известно, кто вы, известно, кем вы работали прежде, и ведомо о вашей непростительной оплошности, коей вы запятнали честь своего мундира. Если вам интересно, откуда я столько знаю, то советую сегодня в полночь уже быть в назначенном месте.Ваш друг».
Первое время Гилберт не двигался, уставившись блуждающим взглядом на подозрительный листок. Потом, вновь перечитав содержимое на бумаге, молодой человек почувствовал, как холодок побежал по его спине. «Кто это может быть? Кто желает с ним встречи и знает о его прошлом?», перебирал варианты в голове пруссак. Но все его потуги почему-то сводились лишь к одному человеку, и это сильно беспокоило. «Неужели он? Но, почему? Зачем? Что нужно иностранному офицеру от простого рядового? Неужели…», ошарашила его невероятная мысль. «Хочет, завербовать? Меня?! Вздор! Немыслимо! Но кроме него кто ещё мог подсунуть мне письмо?», ответа не находилось в перевозбуждённом разуме, на который с самого утра нахлынуло столько вопросов. Одевшись, он вышел, и, не теряя времени, поспешил к штабу, зная наперёд, что эти двое обычно ошиваются только там. Ну и в самом деле, где же им ещё быть? Но к удивлению улана, их там не оказалось, и в сердце Байльшмидта всё больше стало заползать сомнений и подозрений. Тогда он решился отправиться к ним на квартиру, и здесь удача улыбнулась ему. Дом, в котором проживали чужеземные офицеры, был довольно непригляден, с покосившейся крышей и местами, выбитыми стёклами в окнах. Подойдя к двери, молодой человек хотел было уже постучать и попросить разрешение войти, но рука его застыла в воздухе, не успев совершить задуманного. Изнутри доносились какие-то крики и ругань, но понять, в чём соль конфликта, было невозможно. Речь была неясная или даже можно сказать, чужая, и лишь возвышенные тона оповещали о споре. Раздор произошёл всё между теми же опостылевшими Гилберту офицерами. Всякое желание идти туда у молодого человека тут же отпало и, спустившись с крыльца, пруссак опёрся спиной о перила, в ожидании окончания чужестранных прений. Ему не пришлось долго ждать, совсем скоро послышались нетерпеливые шаги, и рывком была распахнута дверь. В проёме показался озлобленный Абдульский, сверлящий своим недовольным соколиным взглядом всё, что попадётся на пути. Гилберта также удостоили едким недоверчивым вниманием, но тот, вытянувшись в струну, сдержал этот напор непоколебимым безразличием, изобразившемся на его лице. Татарин поспешил удалиться, видимо, желая остыть где-нибудь в одиночестве. Но тут в дверном проёме показался Брагинский, на лице которого сквозил испуг и недопонимание. — Рушан! Рушан! — кричал русский дрожащим голосом. Ещё какие-то непонятные для немецкого слуха слова порывались вслед Абдульскому, но остановить не сумели.***
Маленькая деревенька, что стояла у подступов грозного и молчаливого Седана, держалась стойко и крепко, не давая баварцам продвинуться дальше, к желаемой цели. Две атаки немецкой пехоты не смогли побороть этот скромный, казалось, Богом забытый уголок. В этой кутерьме, под обстрелом града пуль, гранат и снарядов случилось чудо, которого так ждала Франция всё это время. И оно произошло именно здесь, ясною искрой обжигая чёрное дымное небо былых поражений. Простой народ встал на защиту своей родины, помогая всеми силами французским солдатам. Началась война на баррикадах, где за каждый дом разверзся бой не на шутку. Улицы были усыпаны трупами чужеземцев, окрашивая полотно дороги в тёмно-синий цвет. И казалось, заря надежды окрасит это место славой; здесь, где рука об руку держится рядовой и обыватель, здесь, где все границы меж людьми были смыты, здесь, где все распри забыты, и нет в голове ничего, кроме мысли о победе. Но искра потухла, едва обозначившись на горизонте. И вновь подвело начальство. «Маршал ранен!» — эта весть разлетелась по всем концам, и предрешила исход битвы. На место главнокомандующего был назначен другой генерал, который, вместо того, чтобы продолжать бой, приказал всем отступить к Мазьеру. Получив приказ, офицеры были вынуждены повиноваться, терзаемые бессилием воспользоваться своей недавней победой. Генерал, одержимый боязнью обходного движения неприятеля, пожертвовал всем ради безумной попытки избежать тисков. Церковная площадь была очищена, войска отступали на всех улицах; скоро дорога опустела. Крики и рыдания женщин наполнили селение; мужчины бранились, сжимали кулаки, негодуя, что их бросают на произвол судьбы. Многие запирались в своих домах, решившись обороняться и погибнуть. В этот же день округу озарило пламя догорающего Базейля, превращённого в пепел и золу, да груду костей и расплавленного железа. Так пал герой, который мог бы проснуться.