***
Простившись с капралом, Феликс, до этого взявший огромную передышку в своих прежних замыслах, вновь встал на истинные пути своя. Теперь он мог больше не играть роль солдата, ведь с самого начала это амплуа было ему не по нутру. Его больше ничего не держит! И наконец, он не ведом кем-то, а сам решает, как ему лучше быть! Ах! Если бы так было с самого начала! Он, скорее всего, был бы уже в Париже у тёти Магды, которая волнуется и ждёт! Ведь он не прислал ей ни одной весточки по прибытию во Францию. Хотя кто знает, может быть, она уже сбежала в Бельгию, не дожидаясь своего горемычного племянника… Однако, в сердце продолжала болеть струна, постоянно натягиваясь и звеня от воспоминаний. И эта струна принадлежала Франциску. А в его голове, будто гром, раздавался голос Войтека: «Идём, не береди голову. Ведь наша цель — Париж, не забывай!».IX
8 апреля 2017 г. в 13:52
Стоны и вопли пробудили Франциска. Остекленевшие глаза его в рассветном полумраке взирали на белёсый небосвод, пока сознание не откликнулось от боли, что терзала тело. Мужчина попытался приподняться; в судорогах под ним затряслись руки.
Рана давала о себе знать, наспех перевязанная санитаром. В голову вновь ворвался шумный поток мыслей, воспоминания и тревоги, ненадолго ушедшие во время болезненного и затяжного сна, встали перед очами в невесёлых красках. Капрал стал оглядываться вокруг себя, надеясь тем самым пролить немного света на возникшие пробелы.
Он приподнялся на локтях, мыча от нестерпимой боли, но звук этот был едва слышан из-за массивного пласта музыки лазарета. Здесь, рядом с ним на соломе лежало целое скопище растерзанных людей, от одного вида которых замирало сердце. Мужчина скорее отвёл от увиденного свой напуганный и не понимающий взгляд, тут же упёршийся в пол с окровавленными разводами.
Стоны содрогали воздух, предсмертные всхлипы и вопли оперируемых заставляли биться в ознобе, желая, как можно скорее покинуть это адское место.
— Франциск… — позвал чей-то еле заметный оклик. Холодная ладонь крепко сжала пальцы капрала. Вздрогнув от неожиданности, мужчина резко одёрнул руку из ледяной хватки и пристально всмотрелся в человека, что ютился подле него, доселе не подмеченный.
— Феликс! — вырвалось с нескрываемой радостью из уст француза. Появление товарища сильно оживило мрачные думы, стало спокойнее на душе, неизвестность сгинула с горизонта.
— Где мы? Это Седан? Что мы тут делаем? Почему не слышна канонада? Мы победили? — разразился вопросами Франциск, в попытке унять любопытство. — Почему ты молчишь, мой мальчик? Как ты? Не ранен?! — испуганно добавил он, увидев напротив себя измождённое и заплаканное лицо ребёнка.
Феликс поднялся над импровизированным ложем, в глазах его пылали неведомые капралу огни, что пугали, вселяя в сердце страх перед правдой. Ответы, которые он так хотел услышать, теперь внушали смятение и неуверенность в своих желаниях.
— Крепитесь, капрал, мы проиграли, — будто эхо, пронёсся близко голос поляка. Холодный тон и напускная сдержанность были подобны ледяной воде, но очи юнца пылали гневом, его всего трясло от злости, что переполняла до краёв, готовая выплеснуться хоть сейчас наружу.
— Как?.. — в бреду, поражённый услышанным, вопрошал Франциск. Озираясь ошеломлённым взглядом по сторонам, он будто искал поддержку у раненных солдат, что могли бы подтвердить или опровергнуть слова о поражении Франции. Но всё вокруг лишь стонало в предсмертных всхлипах.
— До десяти часов нам объявлено перемирие, за это время генералы должны выхлопотать капитуляцию. Если же французы не признают себя побеждёнными, то пруссаки откроют артиллерийский огонь по городу. Так говорят, по крайней мере, что же есть на самом деле мне не ведомо, да и дела уже нет. Франциск…
— Что значит, дела нет?! — взбудоражено прервал мужчина поляка.
— Франциск, бежим отсюда… — прошептал мальчишка, в глазах которого искрами заиграла надежда. — Я не хочу в плен, я желаю возмездия… И если здесь всё потеряно, то столица ещё стоит и ждёт нас! Молю тебя, бежим со мной, мой… капрал…
— Это… невозможно, одумайся, — также тихо, но с ужасом в голосе отозвался мужчина. — Я ранен, куда я уйду? Далеко ли? Нас схватят, обязательно! Ведь я…
— озадаченно запнулся француз — не женщина и не ребёнок. Но ты, если подумать, смог бы! Феликс! У тебя есть шанс!
— А как же ты?
— Я? Не думай обо мне. Со мною всё кончено, но для тебя, мой мальчик, светит луч, воспользуйся же им! Беги! — он обнял на прощание друга, непрошеные слёзы засверкали на ресницах, но тут же смахнула их сильная рука. — Как это странно, всё же, — заметил он сквозь переполняющее его чувство тоски.
— Что странно? — сердце Феликса щемило от осознания своего скорого одиночества, что безгранично расправит над ним свои крылья. Неужели он оставит капрала здесь? На поругание врага? Какой же он тогда друг?!
— Не понимаю, что движет тобою. Ты ведь чужестранец, беги же прочь из Франции, спасайся… Зачем тебе в столицу?.. Вернись на родину.
— Если твоя страна падёт, то не будет у меня больше родины,. — усмехнулся поляк, сквозь судорогу в нутре.
— Глупости, всё это глупости…
— Не глупости, правда! Немцы и татары правят балом в моей стране. А теперь и сюда пришли! Я сам их видел! Они убили Войтека! Ненавижу их! Ненавижу! Спрашиваешь, что движет мной?! Ведёт меня месть, и только она одна течёт в жилах моих! — поляк всхлипнул, отчаянно пытаясь задушить в себе подступающие слёзы. — Но месть моя немощна, оттого и бежал я, от бессилия своего, что-либо изменить, сюда, к людям, что поддержат! Освободить отчизну от врага, и лучше бы, его собственными руками… — из изумрудных очей сквозило помешательством.
— Мальчик мой, — изумился Франциск от услышанного откровения — откуда такая злоба?
— Они заслужили её… Нет им прощения, — хрипло шипел мальчишка, задыхаясь в судорогах от желчи, капающей с губ.
— А если тебя убьют? Подумай! Ты молод! Зачем тебе всё это? Зачем тебе месть? — не унимался француз, ещё полностью не осознавая, что за зародыш силы перед ним.
— Я умру героем, и никак иначе, ведь я стою за правое дело, — был ответ, полный какою-то неведомой убеждённостью, каких-то скрытых догматов и устоев, доселе искусно скрываемых.
— Феликс, — окликнул капрал дрожащим голосом — оказывается, я совсем тебя не знаю…
Мальчишка лишь улыбнулся в ответ странной ироничной улыбкой. Поднявшись с соломы, он прошёлся по окровавленному полу, вдыхая полной грудью смрад лазарета. Казалось, он уже решился и ступил на тропу, избранную им давным-давно, но что-то мешало, не давало покоя. И это были чувства привязанности, что мешали переступить порог невозврата.
— Я иду в Париж, я так решил. Пойдёшь ли ты со мной? Спрашиваю в последний раз, мой… капрал, — потупив очи долу, он застыл в ожидании ответа. Поляку не хотелось смотреть в глаза мужчине, он боялся, что в нём что-то надломиться от этого пытливого отеческого взгляда.
— В таком виде от меня не будет пользы,. — начал было Франциск, но мальчишка прервал его:
— Но если бы ты мог, то пошёл бы со мной?! — голос был полон мольбы.
— Конечно, пошёл бы, — уверенно ответил мужчина, не задумываясь.
— Спасибо…