Lullaby

Ткацкий станок беспокоил его с каждым днем все сильнее. Он пытался не обращать внимания, старался успокоить себя правильным ритмом, но отчетливые раз, два, три… четыре — нервным контрапунктом перебивали спасительную баюкающую плавность, становились все навязчивей и громче, словно настойчиво предупреждали о какой-то грядущей беде. Однажды, после завтрака, когда Роуз, как обычно, села ткать, он вообще не заснул. Просто не смог. Глухой стук набилки отдавался в голове тревожным звоном, и, поворочавшись в постели, он наконец понял, что провалиться в сон не удастся. Прислонившись головой к косяку, он стоял в дверях крошечной каморки, с беспокойством следя за руками Роуз, которые совершали свою механическую работу. — Зачем ты это делаешь? — спросил он наконец. — Я скоро закончу, — сказала она спокойно. — Нет, я спрашиваю — зачем вообще ты все это делаешь? — повторил он, указывая подбородком на полотно, накрученное на деревянный вал. Роуз взглянула на него, но не ответила, молча продолжая свою работу. — Это же бессмысленно, — он заложил большие пальцы за пояс штанов (этим штанам словно чего-то не хватало, чего — забыл) и снова прислонился головой к дверному косяку, внимательно глядя на Роуз. — Кому и зачем это нужно? — Иди, поспи немного, — она снова взглянула на него. — Я не могу спать, — ответил он отчего-то раздраженно. Может быть, как раз оттого, что не выспался. — Я знаю, — она кивнула. — Потому что я скоро закончу. — Лучше бы ты вообще не занималась такими глупостями. — Ты не понимаешь, — Роуз подняла голову, и ее губы странно дрогнули. — Я сейчас вообще закончу эту работу. Нити кончаются. Их почти не осталось. — Брось, — фыркнул он, раздражаясь все больше. — В этом доме никогда ничего не кончается! В этом доме… — Все когда-нибудь кончается, Доктор. Он вздрогнул. — Как ты меня назвала? Роуз отточенным движением провела между нитей челноком, переложив его из одной руки в другую. — Доктор. Раз, два, три — простучала набилка, четыре — подпрыгнули нитеницы, послушные приказу педали. Он резко дернулся, забыв о привычных уже правилах, и опять краем глаза ухватил грубые рваные края ткани, которые внезапно разошлись в том месте, где только что была стена. Осторожно выдохнул, стараясь смотреть только вперед. — Что это значит? — спросил он как можно спокойнее. — Это значит, что я тебе снюсь, — ответила Роуз тихо. Ее руки двигались, словно не принадлежали ей, и он завороженно следил за ними, стараясь не замечать, не смотреть, не видеть, как в темной люльке челнока с катушки виток за витком разматываются последние нити.  — Не говори ерунды! — он сцепил пальцы, пытаясь не дергаться, помня, что нельзя делать резких движений. — Ты не можешь мне сниться! — Здесь все ненастоящее, Доктор. И мы тоже. Мы… — Не называй меня так! — перебил он яростно, не давая ей продолжать. — И ты настоящая! Ты целовала меня сегодня утром — это было по-настоящему, поверь, я отлично помню! И вчера ночью ты тоже была очень даже настоящей! И позавчера, когда мы пили вино и ели рыбу… Ты — Роуз Тайлер, ты выглядишь, как она, ты пахнешь, как она, ты на ощупь как она, ты смеешься, как она, двигаешься, как она, ты и есть она, ты самая настоящая, и я докажу тебе это! Он сделал к ней шаг, желая остановить раздражающее движение ее рук, схватить ее, выдернуть из этого проклятого станка, но тут же замер, потому что в том месте, где он только что ее видел, зияла дыра. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул, пытаясь найти нужный ритм, и тот сразу зазвучал в нем — размеренно и спокойно. — Все это только полотно, — Роуз говорила певуче, монотонно, словно тоже чувствовала этот ритм и подлаживалась под него. — Я соткала это море, этот дом, каждую вещь в нем, я соткала лодку, соткала причал, соткала песок, я соткала тебя, я соткала себя. Но нити сна кончаются, а с ним и ткань. Мы всего лишь снимся друг другу, Доктор. Он слушал ее голос, но не вникал в смысл слов: зажмурившись, он цеплялся за звучащий в нем спасительный ритм, стараясь заглушить все это — и стук станка, и мысли, и воспоминания, которые вдруг хлынули в сознание, разрывая тщательно сплетенный им кокон защитного беспамятства. Сквозь него уже прорывались — запахи, звуки, лица, но он знал, что справится, сладит с этим, он уже умел, он научился: стать ветром, стать морем, стать… Рваный стук неожиданно прекратился, и он открыл глаза. Все снова было по-прежнему — зашились, стянулись, схлопнулись края разорванной ткани, и комната была та же, и станок, и море накатывало на берег там, за стенами их дома — размеренно, правильно, спокойно. Он потер руками лицо и тяжело выдохнул. Роуз вытащила пустую катушку, отложила челнок в сторону, в последний раз разгладила ладонью ткань и встала. — Пойдем, — она улыбнулась как ни в чем не бывало. — Пора пить кофе. Он тоже улыбнулся и взял ее за руку — он так и знал, что это всего лишь глупости. Надо просто не выбиваться из ритма, не суетиться и не бежать. Ночью, когда за окном выл ветер, а дрова уютно трещали в камине — оберегая, защищая, грея, он, крепко прижав к себе Роуз, чувствуя под рукой тепло ее тела, уткнувшись лицом в ее волосы, слушая ее мерное, спокойное дыхание, проваливался в блаженный глубокий сон и думал с улыбкой: определенно глупости. Роуз Тайлер не может быть ненастоящей. Он проснулся, как обычно, еще до рассвета, но вдруг обнаружил, что Роуз не спит. Она лежала, подложив под щеку скрещенные ладони, и внимательно смотрела на него. — Ты должна спать, — сказал он, глядя на нее с беспокойством. — Еще очень рано. Даже не рассвело. Роуз не ответила, продолжая смотреть все так же молча. Он наклонился, коснулся пальцами ее щеки, слегка повернув к себе ее лицо, поцеловал — нежно, долго, потом заправил ей за ухо прядь волос и слабо улыбнулся, вглядываясь в ее глаза: — Слышишь, что я говорю? Засыпай. — Я пойду с тобой. Она встала, накинула на плечи свою теплую клетчатую шаль. Половицы скрипнули под ее ногами, и он вздрогнул, ощущая нарастающую панику. — Роуз, ты должна остаться в постели, — он сел и нервно потер руки. — Остаться в постели и ждать, когда я вернусь. Ну, можешь потом встретить меня на берегу или на кухне, если хочешь, но ты знаешь, как мне нравится греться с тобой под одеялом, поэтому я бы предпочел… Он осекся, потому что встретил ее взгляд. Она стояла у двери и смотрела на него молча и спокойно, и отчего-то он не смог больше ничего сказать. Чувствуя ком в горле, он поднялся с кровати, взял Роуз за руку, и они вместе вышли из дома. Вместо привычного шума моря снова раздавался проклятый рваный стук станка. Спотыкаясь, держа Роуз за руку, он спустился с крыльца и остановился. Роуз прижалась к нему, обхватила его руками, он в ответ обнял ее, притянул к себе, прижавшись щекой к ее виску, и они одновременно повернулись лицом на восток. Вместо светлеющего неба он вдруг увидел разорванные края ткани. Закрыл глаза, вдохнул, выдохнул, отчаянно стараясь поймать ритм. Стать ветром, стать морем… — Это не поможет, — сказала Роуз грустно. — Всегда помогало, — пробормотал он упрямо. — Не в этот раз, — ответила она. — Время кончается. — Я не знаю, что такое время, — сказал он, не открывая глаз, снова взяв ее руку и крепко сжимая в своей руке. — Я не знаю, кто я такой. Я не желаю видеть ни часов, ни зеркал. — Нам пора просыпаться, Доктор. Он изо всех сил пытался сосредоточиться, но вместо баюкающего плавного ритма слышал только стук ткацкого станка, который все нарастал, звучал отчетливей и громче. Его мир распадался, расслаивался, рассыпался на нити, и он понял, что в этот раз действительно ничто не может его удержать. — Я не хочу просыпаться! — выкрикнул он отчаянно и наконец открыл глаза. Моря и неба уже не было, вместо них тоже появились рваные края ткани, грубо торчащие оборванные нити. Но Роуз еще была здесь, Роуз была рядом, и он стиснул ее руку почти до боли, не отрывая от нее взгляда. — Роуз, послушай… — Мы сейчас проснемся, Доктор. — Роуз, я тоже снюсь тебе? — Тоже, — она кивнула. — Но в другом сне. Рваный край ткани вышел из моря, сожрал стоящую у причала лодку и захватил песок. — Но ты слышишь меня? Ты же можешь слышать меня во сне? Роуз, ты видишь меня? Ты же вернешься ко мне, Роуз? Когда-нибудь?! Ее губы дрогнули в печальной улыбке, а из глаз вдруг словно глянули другие глаза и обожгли его золотым светом. — Я обещала быть с тобой всегда, Доктор. — Роуз… — он судорожно сглотнул, чувствуя подступившую к глазам и горлу невыносимую едкую горечь. — Я хочу сказать тебе, Роуз… Сильный ветер раздувал ее волосы, бросая их ей в лицо, и она неловко отводила их рукой, как там, как тогда, такая, какой он видел ее всегда, стоило лишь закрыть глаза — вырезанная, выжженная, вытатуированная болью по его душе. Он понял вдруг, что тоже стоит перед ней — как тогда, но уже такой, каким стал — с повисшей косой челкой, в твидовом пиджаке, с подтяжками и бабочкой, утопая ботинками в песке, с жуткой улыбкой Гуинплена, разрезавшей напополам лицо. Он содрогнулся всем телом, давясь словами, слезами, отчаяньем, виной, тоской и болью, всем тем, что не мог выплеснуть из себя, всем, что разрывало его сейчас невозможностью выразить вслух, облечь в слова, выкрикнуть, вытолкнуть, достать изнутри — и рухнул на колени прямо в песок, продолжая сжимать ее руку. Если бы только он мог сказать, он сказал бы ей, что отчего-то посмел забыть такие простые и ясные законы бытия — что тот, кто начинает играть в Бога, неизбежно становится дьяволом, что дарованную тебе любовь нужно принимать, а любого, отказавшегося от света, ожидает тьма. Он сказал бы ей, что все, чего он хотел на самом деле, чего хотел по-настоящему, было таким до смешного простым и обычным человеческим счастьем, тем единственным, которое было ему недоступно, поэтому он, сошедший с ума от своей неподъемной любви к ней, всего лишь подумал, что может хотя бы подарить его ей — это счастье в правильной упаковке. Он сказал бы ей, что с того самого страшного дня безумие охватывает его все сильнее, что с каждым днем лепесток за лепестком облетает с него все, чем и кем он был раньше, что реальность для него поменялась местами со сном, что там, снаружи, он был тем, кем стал, и только с ней, здесь, в иллюзии и мороке, он был тем, кем на самом деле был — настоящим. Он сказал бы ей, если бы мог сказать, нет, он кричал бы, кричал бы так, чтобы этот крик, пройдя через все вселенные, сотряс мироздание — что, запутавшись в своих личностях, лицах, масках, закружившись в бесконечной безумной карусели, которая словно разгонялась с каждым днем все быстрее и быстрее, он знал только одно — он настоящий — это тот, кто любит Роуз Тайлер, тот, кто верит в нее, — вот, кто он, и никто больше, и это та единственная и неизменная его суть, которая была, есть и будет в нем всегда — нерушимо, недвижимо, вечно. Расползающаяся по песку ткань захватила Роуз, в бахрому раздернув край ее шали. Он продолжал сжимать ее теплую руку, чувствуя, как она истончается под его пальцами, и изо всех сил пытался удержать, не отпустить ее туда. — Роуз Тайлер…. Она вся рассыпалась на нити, и, стиснув то, что было ее рукой, он очнулся. Щекой и виском он почувствовал шершавое прикосновение каменной стены, поднял голову и увидел, что сидит на покрытой шерстяным ковром лавке в полутемной комнате с низким потолком. Его ладонь была перевязана куском грубой ткани, край которой он стискивал в пальцах. Раз, два, три… четыре — простучал ткацкий станок, и в слабом дневном свете, падающем из маленького окна, Доктор наконец с трудом разглядел сгорбленную старуху в черном, склонившуюся над работой. Она тоже подняла голову, взглянула на него и ласково кивнула, не прекращая ткать: — Ясу, моро му. Доктор вздрогнул, нервно поежившись, потер руки, напряженно вглядываясь в ту, которая назвала его младенцем — его, тысячелетнего Повелителя Времени, и встретил взгляд — глубокий, усталый, бесконечно древний. На мгновение ему неожиданно захотелось так глупо, так по-детски спросить, задать всего лишь один-единственный вопрос, но он вдруг понял, что уже слышал ответ. Доктор встал, тихо толкнул скрипнувшую дверь и вышел туда, где наступило утро.

***

— Понды, пошевеливайтесь! Я тоже не завтракал, но это не значит, что нужно тащиться нога за ногу! Они втроем спускались по неровной и крутой каменистой тропинке к ТАРДИС, синий бок которой маячил внизу среди еловых веток. При утреннем свете, в лучах солнца, которое время от времени выглядывало сквозь прорехи в облаках, нависших над вершинами гор, это место совсем не казалось таким мрачным и неприветливым, как вчера вечером. — Я до последнего надеялась, что случится хоть что-нибудь интересное, — Эми осторожно выбирала место, куда ступить, опираясь на руку Рори, чтобы не поскользнуться на крутом спуске. — Ну, знаешь, у крестьян изо рта вылезают щупальца, на крыше церкви обнаруживается зонд-передатчик, овечий навоз превращается в бабочек, но вместо этого ты куда-то исчезаешь до утра, а мы, думая, что тебя уже съел какой-нибудь волк из этой чертовой Ликостомы, сначала совершенно банально пьем с ученым болтуном, а потом так же совершенно банально засыпаем за столом в таверне! — Ты же просила страшную сказку на Хэллоуин, Эми Понд, — Доктор остановился возле ТАРДИС и, выставив вверх подбородок, поправил бабочку. — Немножко местного колорита, стакан вина, парочка жутких историй у камина, напряженное ожидание любимого Доктора. Тебе разве не понравилось? — О, это действительно было просто жутко! — Эми саркастично покачала головой. — Выслушивать истории о том, что… — она понизила голос и картинно завращала глазами, — «инопланетяне, скажу я вам, непременно существуют!» Между прочим, он почти такой же одержимый псих, как ты. Считает себя самым умным и надеется найти какую-то мифическую Ткачиху — уверен, что она давным-давно прилетела с другой планеты, чтобы приглядывать за людьми. Думаю, вы бы с ним неплохо спелись. — Ткачиху? — рассеянно переспросил Доктор, проведя рукой по синей двери и снизу вверх оглядывая ТАРДИС. — Ну да, он полночи рассказывал нам историю о загадочной древней Ткачихе, которая по преданию живет где-то в здешних горах под видом обычной крестьянской старухи, — Эми наконец одолела последние метры спуска, спрыгнув прямо в руки Рори, и тут же, отстранившись, отряхнулась, снимая с плеча приставшую колючку. — Говорят, отчаявшиеся ищут ее в ночь с октября на ноябрь, чтобы попросить у нее встречи с теми, кого потеряли. И если ее тронет история любви, она из капли твоей крови может соткать тебе целую ненастоящую жизнь с твоей любимой. Довольно романтичная инопланетянка, да? Интересно, что у нее за технология? Гипнотическое воздействие с использованием ДНК? Синяя дверь распахнулась, впуская Эми и Рори, а он на мгновение остановился снаружи и, сунув руку в карман, нащупал обрывок грубой ткани. Быстро вытащив, поднес к лицу, глубоко вдохнул и закрыл глаза. В просторной светлой кухне от ветра раздувалась белая занавеска и раскачивались пучки ароматных трав на веревке под полками с чугунной утварью. Роуз Тайлер обернулась и посмотрела на того, кто стоял в дверях. Он — настоящий — подошел к ней и, отдавшись нежному прикосновению обнимающих теплых рук, устало опустив голову, ткнулся носом в ее плечо. — Побуду здесь до твоего возвращения, ладно? Она кивнула, ласково поглаживая его волосы. За окном плескалось море, волны накатывали на берег — так правильно, так спокойно — баюкая, качая, усыпляя. Он обнял ее крепче и закрыл глаза. — Роуз Тайлер, … И почувствовал, как она улыбнулась: — Я знаю.