Любовь — это боль и мука, стыд, восторг, рай и ад, чувство, что ты живешь в сто раз напряженней, чем обычно, и невыразимая тоска, свобода и рабство, умиротворение и тревога. «Театр» Сомерсет Моэм ©.
***
Ник устало откинулся на стул: время перевалило за три ночи, а работа в его комнате лишь кипела. Написав почти большую часть своей нерассказанной истории, он ощутил внутреннюю пустоту и дикую усталость, но прерваться даже не думал. Всё равно ночь была безбожно испорчена, заснуть ему не удастся — запертые в тесную клетку сознания мысли не дадут, а силы ещё пока оставались. Ник заварил себе крепкий чёрный чай — вкус отнюдь не сравнится с его апельсиновым, но, по правде говоря, этот чай он не готовил уже очень давно… Точнее, с того дня, когда Гэтсби покинул этот мир. Кто-то скажет: слишком сентиментально, никуда не годно! Но Ник и не хотел кого-то слушать. Он уже навряд ли что-то вообще хотел, а мнения, как и присутствия, других людей — и подавно. Однако лишь сказать «Я начну работать над последней главой» оказалось просто — зато далеко не просто получилось со всем остальным. Последняя глава. Наполовину любимая, наполовину отвратная. Ник вздыхал, пару раз черкал какие-то обрывки и безжалостно их выбрасывал. Ему стало нехорошо, а где-то внутри измученной души заклубился толстыми чёрными кольцами дым пережжённого горя — такое лучше вообще не трогать, не то что пережигать заново. Ник долго бродил по комнате, доставал с полок случайные книги, читал пару строк из них и бросал на пол; несколько раз грузно падал на кровать в надежде на сон, который бы накинулся на него с изголовья и избавил бы от всего происходящего, но это не помогало. Наконец, Ник подошёл к окну и открыл его, позволив холодному зимнему ветру мягко взъерошить его волосы. Ночь была ясной и нежной, звёзды сверкали холодным голубым светом, и, пожалуй, только такие моменты ещё удерживали Ника в этой реальности. Никогда в жизни ему не приходили столь наивные и глупые рассуждения, что случается с человеком после смерти; он думал, что сознание выключается, как будто во сне, только без сновидений. Дурацкие теории о всевозможном, что происходит с людьми после смерти, его всегда смешили. Но теперь ему было не до смеха. Он думал, слишком ли сердился бы Джей, прочитав последние главы? Наверное, всё-таки он бы был чуть-чуть недоволен и легко бы пожурил Ника за это. Но после неизменно бы приобнял и улыбнулся своей тёплой улыбкой. Ник обхватил себя руками и поёжился от прохлады; зажмурив веки, он ощутил чёрную, убийственную тоску. «Как же я скучаю, Джей… Очень сложная жизнь наступила после тебя», — Ник ощутил, как больно кольнуло в глазах, и удивился — он-то думал, что слёзы в его глазах после смерти Гэтсби не появятся до конца жизни. Но солёная капля соскользнула по щеке, коснувшись уголка губ; его пронзила мелкая дрожь, и он прислонился к стене. Он чувствовал себя живым, но слабым, живым, но слишком бесполезным. Джей ворвался в его жизнь, превратив её в Рай, но вскоре без своего владельца Рай обветшал и стал похожим на Ад. Но мысли так и не пришли, когда Ник вновь уселся за письменный стол. Тогда, заметив пишущую машинку, он решил, что от нечего делать перенесёт пропущенную историю в печатный вид, заодно избавит текст от ошибок, помарок и зачёркиваний. Несмотря на огромное количество листов, работа не затянулась надолго — уже к рассвету показавшийся Нику сумбурным рассказ принял аккуратный, симпатичный вид. Готовые листы Ник отложил в сторону, откусил немного сэндвича с ужина и сварил себе кофе — усталость давала о себе знать, да и редактирование собственных текстов — то ещё занятие. В шесть часов утра, когда, надо думать, в далёком прошлом только начинали происходить интересные события с ним и Джеем, Ник приступил к последней части, хотя не ощущал не то что вдохновения — оно ушло бесследно и навсегда ещё давно, но даже особого желания. Текст получался немного суховатым — и это в последней части, где эмоции наоборот накалялись, но Ник ничуть не тревожился, а вскоре вообще увлёкся и сам не заметил, как чернила вырисовывали слишком правдивую и яркую картину тех дней…***
Прошла неделя с той безумной ночи. Ник и Джей встречались довольно часто, но недолго. Ник замечал, что друг выглядел спокойным и редко заводил разговор о Дэйзи — наверное, эти две вещи были всё-таки взаимосвязаны. Тем не менее, заголовки газет продолжали пестреть крикливыми названиями: «Гэтсби прекратил давать свои вечеринки. Кто же эта загадочная женщина, изменившая его жизнь?». Каждый раз, натыкаясь на нечто подобное в ежедневных газетах, Ник только морщился и быстро откладывал их в сторону. Ещё одно примечательное изменение, которое заметил Ник в Джее, оказалось самым неоднозначным и всё равно почему-то желанным. Гэтсби стал более… Ник боялся подобрать неверное слово — стоило взять прилагательное слишком ярким, и могло получиться пошло, а стоило взять что-то менее эмоциональное, и весь эффект полетел бы к чертям. В итоге, скорее всего, попал в первый вариант. Гэтсби стал более нежным по отношению к нему, но нежность эта, несмотря ни на что, выражалась больше во взглядах, брошенных во время прогулок, ланчей и встреч на веранде Ника. Иногда Каррауэй ощущал мягкий, сотканный из его страхов ток по всему своему телу, когда Гэтсби выражал нежное и откровенное чувство, легко касаясь его руки или же приобнимая за плечи. Ник не зацикливал на этом внимание, хотя определённо ощущал нечто странное, прораставшее в его душе диким пышным рододендроном или юрким шелковистым вьюном. Что-то стягивало сердце в тугой плотный комок, заставляя терпко вздрагивать от нового, гулкого сердцебиения. И Ник был бы наивным идиотом, если бы думал, что такое происходило лишь с ним одним… Пару дней Ник и Джей не могли видеться, даже не созванивались — работа иногда требовала всех сил и всего внимания, так что Ник приходил довольно поздно и сразу же засыпал. Гэтсби также не давал о себе знать, что значило — у него свои, весьма нелёгкие делишки. Ник не чувствовал тревоги — перерывы между их встречами происходили нередко и давали им обоим соскучиться друг по другу. Когда в пятницу, почти перед окончанием рабочего дня, телефон на столе Ника зазвонил, тот нисколько не удивился — был даже огорчён чьим-то звонком, вероятно, обязывающим делать какое-то задание, слишком ненавистное в последний день недели. Но на том конце провода неожиданно послышался хриплый, настороженный голос Джея. Ник встревожился сразу, как только определил взвинченное, растерянное настроение Джея. Тот говорил быстро и негромко, каждое слово трещало диким напряжением, а просьбы были сухие и не предполагающие отказа. Ник сумел сказать, что согласен и положил трубку. Ещё несколько минут невидящим взглядом смотрел на телефон, а затем быстро собрался и ушёл. По дороге домой в голове звучал незнакомый, надломленный голос Джея: «Дэйзи согласна… остался один, всего один шаг… сказать Тому… она просит вас и мисс Бейкер… поехать завтра на ланч… мы вас просим, старина». Дэйзи согласна. Согласна уйти от Тома, вероятно, с громким скандалом, бросить ребёнка и навсегда остаться жить с Гэтсби в замке? У Ника кружилась голова от такой информации. Что-то здесь не сходилось, какая-то трещинка портила эту безумно скачущую историю. Как так всё решилось в один день? Или Дэйзи и Джей обсуждали это все две недели, а Джей не подавал и виду? Ник не знал, потому что всё чаще сомневался в своём умении определять настоящие чувства людей. Возможно, Джей был подавлен или задумчив, но хорошо это скрывал, чтобы не доставить неудобств. В любом случае, сейчас Ник был поставлен перед невероятным фактом. И очень им огорчён… Почему? Ник и сам не смог бы сформулировать. Искать причины чего бы то ни было — самое скучное и бесперспективное занятие. Он шёл домой и ощущал, как густая, терпкая, словно хороший алкоголь, горечь выжигала внутри него всё живое, а разочарование ложилось плотным смогом на этом пепелище. Ник не знал, что за порыв так больно дёргал самые потайные струны его души, но был полностью во власти этих безобразных чувств. Как нельзя кстати в этот день было пасмурно и прохладно; Ник оказался в столь отвратительном настроении, что забыл приготовить себе ужин, и поскорее уснул, глупо надеясь, что перезагрузка позволит стереть ему эмоции. Но как их стереть, если они оказались впаяны глубоко в сердце?.. Если бы Ник только знал, чем закончится грядущий день, он бы навряд ли пожелал проснуться. Хотя, нет — лучше было бы проснуться и придумать хитрый способ отсрочить сегодняшнее объяснение Дэйзи, Джея и Тома. Если бы эта поездка случилась не сегодня, а хотя бы день спустя… Пожалуй, многое бы изменилось в лучшую сторону: любовница Тома вместе с мужем уехали бы куда подальше, а Джей и Дэйзи смогли бы спокойно вернуться домой. Угнетённые неудачным объяснением, они бы наверняка приняли адекватное решение — по типу того, чтобы больше не мучить друг друга и отпустить. Гэтсби, наверное, было бы сложно принять такое решение — Дэйзи была его вдохновением, но, конечно, всё забывается со временем. Все забываются. И Дэйзи бы вскоре покрылась пылью бурного настоящего. Он бы стал ещё богаче и влиятельнее и… был бы счастлив? — спрашивал себя Ник часто, когда вспоминал, потому что в диспансере у него не было ничего, кроме воспоминаний. Наверное, через какое-то время Джей бы стал счастлив. Но не сразу. И Ник знал: если бы всё случилось так спокойно, он бы остался с Джеем рядом и помог ему. Потому что к тому моменту он бы знал слишком много о них с Джеем, чтобы оставаться всё записывающим наблюдателем. Слишком много… кажется, именно это знание оказалось едким ядом, что плеснули на жизнь Ника, и жидкость разлилась ярко-зелёной змейкой, разъев все трещины. Теперь где-то внутри горела бесцветным пламенем пустота, ранее отведённое место в сердце для Джея. После того дня Ник ощутил эту пустоту и, лёжа иногда на спине, безэмоционально глядел вверх и проводил пальцами по грудной клетке, чтобы убедиться — там нет зияющей дыры, сквозь которую уже давно свистели ветры. Если бы была, он бы ничуть не удивился и прикрыл глаза, ожидая смерти — с такой дырой он был бы не жилец. Но какую смерть волновала эта пустота, если она была только внутри души? Впрочем, в тот выходной день Ник чувствовал лишь недовольство и разочарование, немного злился на Гэтсби за его импульсивные решения и отгонял мысли, что ни к чему хорошему сегодняшняя поездка не приведёт. Выходил он из дома с тяжёлым сердцем. Почему-то оглянулся на аллею Джея, не полностью видную с его веранды, но зато потайная дверца была видна лучше всех. Точнее, место, на котором она находилась — саму её заметить сквозь плющ и вьюны было сложно. Времени до встречи в доме Бьюкененов ещё оставалось сполна для того, чтобы доехать дотуда, поэтому Ник направился к аллее. Но не стал заходить внутрь, лишь прижался головой к холодному металлу и провёл рукой по щеколде, хорошо скрытой в зелени. Ник оглядел аллею — она была всё такой же хорошенькой и с каждым днём расцветала и становилась пышной. Около клумбы с рододендронами лежали забытые лейка, лопата и секатор; Ник грустно усмехнулся: Джей сегодня явно спешил. Отвернувшись от аллеи, он прижался спиной к дверце и, откинув голову назад, прикрыл глаза. Он думал: будет ли всё также между ним и Джеем после сегодняшнего признания Дэйзи? Думалось ему, что всё пойдёт по гладкой схеме: они перестанут общаться так часто, Джей всё реже станет приглашать его к себе, а в конце концов Ник однажды заметит, что никакой дверцы в заборе нет — Джей прикажет её уничтожить, превратить в часть неприступного заборчика. А аллею оставит Дэйзи — справедливо. И прохладными августовскими вечерами они будут гулять по ней, вспоминая тёплое прошлое и лучезарно улыбаясь друг другу. А утром будут завтракать на фонтанах, которые не понравились Дэйзи, но которые Джей переоборудует так, чтобы они ей понравились. И всё у них так слащаво, что Ник даже поморщился. Хотя, надо думать, зависть — плохое чувство. Но не ему судить. Они явно заслужили такого счастья. Ник же как всегда заботился только о себе. Просто после их многообещающих историй с Гэтсби хотелось отломить кусочек счастья и себе. Ник и не представлял, что за горькое, пропитанное печальным слово «поздно» счастье придётся вкусить ему сегодня… Пока Ник добирался до Бьюкененов, думал или, вернее сказать, отгонял от себя разные мысли, связанные с Гэтсби. Ностальгически вспоминал их поездки и встречи, круиз по заливу — временами опасный, но чересчур сблизивший их. Гэтсби много улыбался ему, позволял себе дотрагиваться до него, брать за руку и смотреть подолгу, когда сам Ник этого не видел. Ник помнил, какие странные, изумительные ощущения вызывало всё это: будто жгучий фейерверк взрывался в груди, а тлеющие разноцветные искры падали куда-то в низ живота. Он никогда не задумывался над этим, но сейчас, уже, можно сказать, лишённый того Гэтсби, он жадно цеплялся за воспоминания и позволял телу сладко дрожать, как будто в предвкушении, что Джей окажется совсем рядом и мягко приобнимет его. Очень глупое состояние для Ника, но кровь отчаянно пульсировала в голове, воскрешая приятные, расплывчатые образы. Это — единственное, что осталось у Ника сейчас, когда его жизнь понемногу наполнялась рвущими глотку криками, невыносимыми вздохами и разочарованием, обвившимся лентой вокруг его грудной клетки. Нику болезненно давалось описание последующих событий. Что-то чёрное и густое нависло над ними всеми во время ланча. Ник уже предчувствовал нехорошее: в каждом слове Дэйзи и Джея слышался глухой рокот назревающего скандала, а их с Джордан робкое равнодушие лишь подливало масла в пылающий костёр всех собравшихся тут душ. Джей пару раз бросал на Ника проницательные взгляды, и Ник ловко увиливал, опуская голову или неожиданно заинтересовавшись кем-то из знакомых. Больше всего в те моменты он не хотел столкнуться взглядом с Гэтсби и найти в нём безумный блеск, лихорадочную идею, бывшую его жизненным вдохновением в прошлом, но сейчас превратившуюся гнилую, перезревшую болезнь. Ник отводил глаза и втайне молился, чтобы приготовленные заранее слова озвучились быстро и слаженно, чтобы всё это клоунское представление закончилось как можно скорее и чтобы Том оказался умён для понимания всей этой странной ситуации и долго не томил их своими гневными речами. Но всё пошло наперекосяк: кажется, Джей немного надавил на Дэйзи, и её шаткие нервы всё же подвели. Ник готов был выть волком, когда узнал, что они и впрямь собираются ехать в Нью-Йорк, снимать там комнату в отеле и, в конечном итоге, растягивать эту глупую, известную уже всем драму. Том увидел искры терпкого, пьянящего, как виски, прошлого, бьющие фонтаном между Гэтсби и его женой, но не спешил вскрывать всю правду сразу. Ник понял гораздо позже: Том был абсолютно уверен в своей победе, в том, что Дэйзи выберет его, был уверен в собственной власти и, может быть, в любви жены. Но было бесполезно переубедить этих людей: вскоре две машины опрометью, наперегонки, рванули в Нью-Йорк, раскалённый, жидкий от сливочного блеска стёкол на солнце и начищенный аквамариновым небом до умопомрачения. Ник знал: ни одно событие в этой их поездки не происходило случайно. Каждая деталь имела свою важную роль, и целая картина, составленная потом из этих деталей, рисовала горькую, ужасную развязку всей этой драмы. Если бы Ник мог только предполагать… В конце всей этой истории он винил лишь себя, потому что был слаб и робок, чтобы, как и тогда ночью перед домом Дэйзи, накричать на Джея, открыть ему, пусть и насильно, глаза на правду, высказать свои волнения и мысли, почти грубо заставить его взять необходимые вещи и уехать куда-нибудь, хоть бы на день — это бы уже его спасло. И не только его… Ник бы сумел показать ему истинную природу этих беспечных Бьюкененов, ломающих чужие жизни, как песчаные замки. И ведь Гэтсби не был дураком — он видел многое и сам. Ему не хватило немного наглости и суровости. И вот тогда бы… У Ника горело всё тело, когда он вспоминал то, ради чего и начинал писать всю эту дополнительную историю и что заставило бы случайных читателей основной отбросить рукопись в сторону с презренным «Фи». Ему пришлось выразить кратко и сжато внутренний мир Джея, вырулить сюжет на верную, ожидаемую всеми людьми дорожку, при этом соврав — в первую очередь себе самому. Повествование получилось таким органичным, что он уже и сам верил в ту историю, «жестоко вылизанную собственным цензом». Истина стала теряться в палитре лжи, и Нику было нелегко добиться прежнего оттенка, что заполнил его сердце, но после смерти Гэтсби высох и почернел. Он и сам не знал, сумел ли сделать дополнительные отрывки информативными и более объясняющими его связь с Джеем. Но сердце гулко и сладко ускорялось, когда он перечитывал старые абзацы, и это было верным признаком, потому что вот уже как несколько месяцев Ник не испытывал никакой радости. Переезд любовницы Тома, напряжённая обстановка в номере отеля, наконец, ссора и нелепое объяснение Джея о том, что Дэйзи никогда не любила своего мужа; невнятный лепет Дэйзи о «я тоже любила тебя, Джей», совершенно ясное всем присутствующим её нежелание менять прежний распорядок жизни и раскалывать семью надвое, а также вспыхнувший разочарованием шок Джея, который не был готов так скоро отказаться от своей мечты и сдаться. Всё это проносилось перед глазами Ника, и он ощущал себя скорее картонным второстепенным персонажем, чем человеком, а жизнь стала не иначе как плохоньким фильмом, сделанным на киноплёнку и забытым всеми в каком-нибудь подвале. Убийственные, налившиеся грозой детали драмы неловко упали на доску мироздания и определили судьбу Джея. Ник очень боялся того, что назрело в его собственной душе. Но если бы был выбор, он бы с широко раскрытыми глазами пошёл навстречу своим слабостям, потому что бы знал — Гэтсби поможет ему и примет его любым. Но выбора никто не давал — слишком щедро, и Ник продолжал влачить своё растерзанное существование. Ник уже и не помнил, как сумел так хорошо и даже красиво описать эту последнюю главу в основной истории. Сейчас его руки дрожали, а голова отказывалась фильтровать мысли в слова, а депрессия, его давняя подружка, лукаво выглядывала из-за угла, готовая напасть на него и разорвать в клочья. Буквально через силу Ник выдавил несколько сухих фраз, пропускающих рассказ об обратной дороге, происшествии на заправке, искалеченной Миртл и встречи с Гэтсби около дома Бьюкененов. В ту ночь он чувствовал себя угнетенно и устало, а отношение к Джею менялось скачкообразно — приятель казался взвинченным и фанатичным, имя Дэйзи высверлило ему мозги и не давало разумным мыслям останавливаться там. Ник был опустошён и опечален — история из совершенно безобидной и даже смешной превратилась в серьёзную драму, приправленную убийством, несчастным случаем и нешуточными последствиями. Добравшись до дома, Ник даже не переоделся, потому что понял — сегодня заснуть не удастся. Глубокой ночью он увидал блеснувшие фары машины рядом с замком и, едва отдавая себе отчёт, направился к другу, хотя меньше всего сейчас хотел видеть его. Джей не послушается его, не поверит в то, что утром Дэйзи собирается уехать. Всё это Ник понимал, но скрепя сердце всё равно шёл к нему, потому что не видеть его этой ночью было всяко хуже, чем видеть. Неприятная тревога щекотала душу Ника, и он понимал, что найдёт утешение разве что в спокойных глазах Джея и его улыбке. Да и попытаться сказать хоть что-то надо было… Они встретились, Ник отчаянно попытался уговорить Гэтсби уехать, но тот продолжил играть роль безумца, у которого в голове был лишь один образ Дэйзи, идеализированный, скучный и давно утратившийся. Помнится, в какой-то момент Ник хотел развернуться и пойти домой, но Джей в ту же секунду сбросил надоевшую им обоим маску и трогательно, даже чересчур, проговорил: «Побудьте со мной». Развернувшись к Нику и мягко, будто прося прощения, посмотрев на него, он тихо договорил: «Солнце почти встало». Ник прекрасно запомнил этот момент: Джей с выбившейся светлой чёлкой на пол-лица, Джей — такой подавленный, смущённый и откровенный. Ник уже не злился, потому что Джей перестал играть совершенно уродующую его роль. Он прижался к двери, пропуская Ника, и тот ощутил: что-то горькое и хрустящее начинало плавиться в их душах, сливаясь воедино и образуя едкую смесь, уничтожающую их. Он прошёл мимо Гэтсби и почувствовал сотни колких иголочек, приятно уколовших его тело, когда его плечо мягко коснулось Джея. Тёплое, всколыхнувшее простые человеческие эмоции дыхание щекотливо прошлось по его шее; Ник, наконец, пройдя вперёд, на мгновение прикрыл веки и понял, что пропал окончательно. В этом рыжевато-сумрачном холле, в присутствии мнимых свидетелей — бездушных картин, он осознал, что между ним и Гэтсби всё гораздо сложнее и многограннее. Пожалуй, если бы Ник не остался с ним, всё могло пройти куда безболезненнее: собственные мысли перезрели бы в кошмары, а эмоции пожухли и сгнили, оставив после себя лишь гнилой запашок разочарования. Но в тот момент всё обострилось и налилось красками: неожиданно свет стал резать глаза до слёз, дыхание перехватило терпким воздухом, пропитанным запахом книг и старых картин, а пол из тяжёлых пластин мрамора стал трещать, ломаться, как щепка, и уходить из-под ног. Джей коснулся его плеча, вызвав явную и непростительную дрожь, мягко сжал ладонь, а затем приобнял за плечи и слегка подтолкнул, словно приглашая пройти дальше. Уединённость, щедро сдобренная воображением Ника, опьяняла, и он едва переставлял ноги. Джей говорил негромко и задумчиво, рассказывая историю своей жизни, а Ник ловил каждое его движение и взгляд. Джей пытался вновь нацепить на себя давно истлевшую роль бездумного обожателя Дэйзи, когда говорил о ней и об их прошлом. Но, горько усмехнувшись, отбросил эту дрянь куда подальше от себя и серьёзно, важно посмотрел на Ника: — Знаете, старина, мне надо сказать вам о многом… Я вот сейчас вроде и говорил, говорил, говорил, но, по сути, того, что хотел сказать, так и не сказал. Вы молчите, но осуждаете меня, я же вижу… — Нику стало неудобно, и он заёрзал на стуле. — Позвольте развеять ваши сомнения и вновь возродиться в ваших глазах. Пойдёмте в нашу с вами аллею… — У Ника горело в мыслях лихорадочным, золотистым пламенем — «В. Нашу. С вами. Аллею». Джей протянул ему руку, и Ник, медленно выдохнув, взял её. Его мысли ветрено блуждали по стенам замка, забирались в узкие щели и промежутки, смешивались с утренними морскими сквозняками — всё что угодно, кроме как быть в голове у Ника и выдавать хорошие идеи. Они шли сквозь бесконечные залы и коридоры, утопающие в мареве оливкового света и медных отблесков влажных стен. Они шли сквозь самих себя, утопающих в нелепом самообмане и тошнотворной, наигранной вежливости, не позволяющей остро разрубить границы и начертить свои, опасные и морально скользкие. Когда они вышли в их аллею, стрелка часов уже добралась до шести утра. Было зябко и хорошо; не расцепляя рук, они вошли в аллею, скрытую за нежной, сиреневой дымкой и полную мглистых очертаний кустарников и деревьев. Цветы распускались, покрывая изумительными яркими облаками землю и превращая клумбы в пышные острова самых разных оттенков. Тут было тихо и умиротворённо; самое лучшее место, чтобы позволить себе сойти с ума — подумал Ник и тут же отогнал от себя эту мысль, презрительно скривившись. Джей вёл его в сторону (неужели снова их) любимой клумбы: рододендроны на ней уже распустились и переливались серебряно-лиловым светом, вьюны гораздо плотнее обвили его стебли, создав причудливую картину, а роза понемногу жухла и сбрасывала листья. Если до сего момента символизм этой клумбы был непонятен Нику, то сейчас его озарила дикая, сумасшедшая, пульсирующая жаром мысль. Они с Джеем остановились рядом с цветами, и никто из них даже не додумался отпустить руку другого. Осознание, до какой степени вульгарно происходящее, дошло до них пару минут спустя. Джей буркнул что-то типа извинения, а Ник смутился. Наконец, они повернулись друг к другу: слишком одновременно, чтобы это стало правдой, и Ник до сих пор сомневался, не подвела ли его память. Что-то щекотливое и тёплое лязгнуло по замочку на сердце, и оно открылось, впервые так широко и откровенно, так отчаянно и сладко. Ник смотрел на Джея и понимал: им нужно сказать друг другу слишком много, за долгое время в их душах накопилось много странного и противоречивого. И сам Ник с трудом мог сказать, что именно. Он не мог сейчас выточить из своих неустойчивых мыслей слова, необходимые слова, а не пустые вежливые предложения. Он надеялся лишь на Джея, слабо улыбающегося, но почему-то опечаленного. — Слишком… слишком это сложно, Ник. Боюсь, я только утомлю вас своими разговорами. Я пытаюсь придумать, как бы это всё сказать кратко… — Говорите как есть, — прервал его Ник и сам удивился, насколько охладел и посуровел его голос. Джей вздрогнул, внимательно посмотрел на него, слегка оробел, но продолжил: — Ник, я… столько раз репетировал это наедине с собой. Но сейчас в моей голове ни словечка, — Джей повернулся снова к клумбе, затем присел, чтобы дотянуться до рододендрона, и сорвал пару соцветий. Затем поднялся и долго смотрел Нику прямо в глаза, словно бы искал там какого-то расплывчатого, но необходимого ответа. Наконец, он перевёл взгляд на нежно-лиловый цветок в своих руках и приподнял брови в изумлении, как будто и сам уже забыл, что сорвал его. Лёгким, грациозным движением Джей положил этот цветок во внутренний карман жилета Ника и задержал руку, схватившись пальцами за край ткани. Ник ощущал сквозь рубашку эти прикосновения и закусил губу, чтобы не позволить страшным, постыдным вещам высказаться вслух. Как он понял затем — и зря. Надо было говорить, говорить как можно больше чепухи и чем больше — тем лучше. Но он просто молчал, позволяя собственным чувствам выгрызать внутри него обширную, глухую полость. — Я начну сначала, Ник… Когда я встретил Дэйзи в вашем доме, я… — Если вы собираетесь вновь морочить мне голову вашей Дэйзи, я уйду немедленно! — Ник едва слышал свой голос — жёсткий и грубый, и резко отпрянул назад, стараясь не смотреть на Джея. Хорошо скрываемое всё это время раздражение наконец выплеснулось, и Ник, хоть и был неприятно удивлён, всё же выдохнул с облегчением, что сумел сказать это вслух. Джей всполошился. — Пожалуйста, Ник, я понимаю вас, но… чтобы рассказать всё, я должен упомянуть Дэйзи. Хотя бы пару раз, — Ник позволил тёплым, мягким ладоням притянуть его за плечи ближе, и вот Джей снова оказался совсем рядом. Эта близость, терпкий аромат рододендронов во внутреннем кармашке, сладкий безумный воздух аллеи, небо, словно россыпь розовых бриллиантов, — всё это заставляло Ника сомневаться в самом себе и своих эмоциях. Джей, заметив его спокойствие, продолжил: — Когда я встретил Дэйзи в вашем доме, я испытал эйфорию и облегчение. Я подумал: вот и настала спокойная жизнь, ведь я встретил девушку, ради которой делал всё в эти пять лет и о которой я вспоминал каждый день, просыпаясь. Но всё это было вплоть до того момента, как я с ней поговорил. Я понял: вы, Ник, были правы. Практически во всём. Она стала другой, совершенно другой… Я не видел в ней больше почти детского озорного блеска в глазах, какой поразил меня на самом первом балу. Я не увидел в ней всех тех качеств, которые полюбил в ней. Она стала холоднее, жёстче и равнодушнее. Она любила меня, возможно, во всё это время, но я с ужасом понял, что стал для неё не больше, чем хорошенькой сказкой из прошлого. Её любовь… с каждым годом становилась призрачнее и беспечнее. Я всё это увидел в самый первый момент встречи и всё понял, старина, не смотрите на меня с таким презрением. Но я засомневался. Подумал, это всего лишь с непривычки. Вспомнил наше прошлое, то, как мы были счастливы вместе. И решил бороться до конца, Ник. Я решил переубедить себя. Ведь отношения — это не только размеренная жизнь под одной крышей, но ещё и тяжкий труд. Но, пожалуй, я всё-таки ошибся кое в чём, Ник… — Джей усмехнулся и отвернулся к клумбе, горько разглядывая пёстрые цветы; наклонился к розе, сорвал с неё пожухший лепесток и поднялся вновь. — Я не думал, что под боком окажется такой удивительный человек, как вы. С самого начала я изумлялся тому, какой вы откровенный, честный и приятный. Никогда в своей жизни я не встречал кого-то, кто бы понимал меня с полуслова. Вы очаровали меня с тех пор навсегда… Я сам удивляюсь, насколько вы нравитесь мне. Ник смущался с каждым его словом сильнее. Ему хотелось перебить Гэтсби и воскликнуть: «И вы мне нравитесь, Джей…». Но он вежливо молчал, понимал, что вежливость этим утром была ни к чему. Джей повернулся к нему, и они встретились взглядами, взглядами уставшими и покорными, вожделенными и откровенными. Ник читал в том лукавом блеске светлых глаз желание скользкое, ослепительное, обжигающее; когда пальцы Джея нащупали его жилет и властно подтянули его ближе, Ник готов был поклясться, что испытал невыносимое, терпкое наслаждение, какого никогда не испытывал в жизни и уже навряд ли испытает. Ситуация принимала опасный оборот, но Ник не мог пошевелиться или даже противиться происходящему. Страшно подумать и признать (даже до сих пор), что происходящее тогда не было ему противно или дико. Где-то внизу живота настороженно натянулась упругая струнка, вызвав шелковистую, приятную дрожь. — Это моя ошибка… Я понял, что и сам уже не люблю Дэйзи так, как любил все эти пять лет. Я любил один лишь её образ. Но образ давно рассыпался. Осознав это, я стал делать много глупостей. Мы с ней стали делать много глупостей. Я пытался вернуть любовь через её поцелуи, её тело, её прикосновения, я отчаянно твердил в наших разговорах о ней как о безумном совершенстве. Но каждый раз, просыпаясь рядом с ней, обнимая её, я чувствовал лишь горечь разочарования и обмана самого себя. Я пытался заглушить то, что так мягко выросло в моей душе. Я считал это противоестественным и чуждым, я приглядывался к вам, стараясь найти отголоски этого в вашей душе и немного находил… Вы скажете: я полнейший идиот, потому что мало того, что врал, так ещё и сейчас пытаюсь геройствовать. Но вы должны понять, Ник: я не могу никуда сейчас уехать, я должен дождаться звонка Дэйзи. Несмотря на мои охладевшие чувства, я глубоко уважаю её, она мне всё равно дорога. Если только вдруг Том посмеет издеваться над ней утром или днём, она сразу позвонит мне и я помогу ей. Если она решит сбежать от Тома и всё же разорвать с ним отношения, я не брошу её. Ник… — Джей увидел в нём что-то такое, что заставило его нахмуриться и прикусить губу. — Вы осуждаете меня. Наверное, правильно делаете. Но, пожалуйста, только не молчите… — Вы… зачем вы устраивали такие комедии, подобные сегодняшней? К чему было заставлять Дэйзи говорить о том, что она не любила Тома? Если вы и сами… с трудом видели ваше будущее, — Ник едва ворочал языком: во рту стало сухо и горько. Джей до сих пор не отпускал его жилет, и знал ли он, как эта близость опьяняла, оглушала, превращала в рассыпчатую звёздную смесь? Гэтсби выдавил печальную улыбку и покачал головой, опустив взгляд. — Я был очень глуп. До того момента, как наконец остался с вами наедине. Всего лишь час назад мне пришло откровение: я понял, что, обманывая вас, рассказывая вам великолепные чарующие сказки о нашей с Дэйзи любви, я обманываю только самого себя. Вы настолько чисты, что я смотрел на вашу душу и буквально как в зеркале видел отражение своей. И я осознал, что вам неприятно, действительно неприятно оставаться героем-наблюдателем, героем-связкой, оказавшимся в нужное время в нужном месте, чтобы соединить двух главных персонажей. К тому же, это была неправда. Вы никогда не занимали такого положения. Вы стали самым, кто знает, главным среди всех нас, Ник… — руки с жилета переместились на плечи и крепко сжали их; Ник понимал — ещё немного усилия со стороны Джея, и они погибнут окончательно, погибнут, растворившись друг в друге. — Ник, я понимаю, что на моей машине совершено преступление, убийство, и мне надо скрыться на какое-то время, но не сейчас, поймите… Мне нужен лишь один звонок от Дэйзи, мне нужно выслушать её, оценить обстановку и предложить помощь, если потребуется. А если не потребуется — просто рассказать всю правду. Думаю, Дэйзи не будет долго страдать… — Ник с трудом воспринимал происходящее как реальность, потому что это всё больше походило на чью-то полупьяную фантасмагорию. Джей говорил просто и тихо, не прикрываясь пафосом или вежливостью; в нём сейчас сложно было угадать галантного и загадочного миллионера с Лонг-Айленда; скорее, это был просто запутавшийся человек, несчастный от того, как долго он себя обманывал. Тем не менее, Ник смутно понимал: это ещё не всё. Нечто глубокое, тайное, интимное и трепетное слышалось во всех словах Джея, что-то, что надо было не слышать, а чувствовать. Ник полуприкрыл глаза и ощутил, как меж рёбер вонзилось невысказанное, как больно разорвало лёгкие время, проведённое в обманном спектакле и упущенное навсегда, как на горячем, бьющимся лихорадочно сердце клеймом выжглось имя Джея. Ник не верил в реальность происходящего, не верил, что Гэтсби хранил тягостную, тревожную историю под красочным рассказом о своей любви, которая стёрлась, как дешёвая краска. Джей тяжко выдохнул, словно понял все его мысли, и их взгляды убийственно, желанно пересеклись. «Эта аллея, — думал Ник, когда расстояние между ним с Джеем стало медленно, нежно сокращаться, — видела столько откровений между нами с Гэтсби, столько душевных разговоров и улыбок, столько эмоций и прикосновений. Как хорошо, когда свидетель — бездушный и безмолвный» Джей неловко обнял его, прижав плечи к себе, уткнувшись носом в короткие волосы и обдав требовательным, жарким дыханием шею. Внутри Ника расцвели сотни аметистовых рододендронов — соцветие, спрятанное в его кармашке, коснулось тела Джея и распустилось, расползлось, проникло в душу и вспыхнуло россыпью лиловых звёзд. И это случилось не с ним одним; Гэтсби ощутимо напрягся, но позволил новому, но всё же вполне ожидаемому чувству завладеть его душой. Ник осторожно схватился пальцами за его рубашку и нелепо попытался обнять в ответ. — Ник, простите меня… — шептал Джей ему в волосы, и Ник понемногу терял рассудок, потому что внутри него пылал апельсиново-мятный пожар из их наслоившихся чувств. — Я столько морочил вам голову, мы так много говорили не о том… Я слаб и боязлив. Только вы знаете меня настоящего. И я очень хочу надеяться, что могу попросить вас об одолжении простить мне ещё кое-что, Ник, — Джей слегка отстранился от него, но расстояние между их лицами было всё равно опасным и не отрезвляющим; Ник отсчитывал секунды до неизбежного и был самым счастливым и несчастным в ту секунду. — То, что я… сначала увлёкся вами, а затем, увидев вас настоящего, полюбил. Я не позволю себе сделать чего-то, что вам не понравится, но… Ник, вы сейчас просто сводите меня с ума. Можете ничего не говорить, просто кивните, если погибаете от того, от чего погибаю и я… Ник не чувствовал ног, рук, самого себя: инстинктивно он сжимал в пальцах несчастную рубашку Джея, а держался ещё вертикально, наверное, только чудом. Он сделал движение головой, странно похожее на кивок: просто опустил вниз и отвёл взгляд. Ник боялся, но доверился Джею; он боялся своих чувств, эмоций, боялся признать, что он из «этих», боялся в открытую рассказать о том, что волнует его сердце. Всё время боялся. Но сейчас отодвинул страх в сторону. Джей мягко взял его подбородок в свои пальцы и приподнял. Ник закрыл глаза: умирать с открытыми было как-то не по-геройски, ведь кому-то после смерти придётся их брезгливо прикрывать ладонью. Полусладкий яд с глянцевой этикеткой «Отборная смесь доверия и любви» тонкой, аккуратной струйкой влился ему в душу и впоследствии выел её после смерти Гэтсби, но сейчас Ник ощущал на своих губах горячие и влажные губы Джея, его руку на своём затылке, властно не дающую возможности сбежать, и ощущал, наконец, насколько это приятно и неправильно, опасно и хорошо. Яд ворвался в его лёгкие с удвоенной силой, когда Ник, не отдавая себе уже отчёта в чём-либо, ответил на поцелуй, позволил себе прижаться к Гэтсби, сжать его чёртову рубашку до хруста и сгореть дотла в пожаре, пылающим между ними. Джей был нежен и безумен, насколько это было возможно; Ник потерялся в пространстве и времени, потому что пространство заполнилось сладкими цветочными ароматами, черничными тенями и золотистой дымкой, а время превратилось в медленную речку из густых зеркальных осколков их душ. Ник ощущал горячее, трепетное наслаждение, порхающее огненными мотыльками внизу живота; вместо крови по венам шла, кажется, пряная тёплая карамель. Джей был мягок, но настойчив, когда целовал его шею сухими, горячими губами, а Ник уже давно отбросил смущение и позволял этому человеку многое, позволял себе обнять его за туловище и прижать к себе плотно и до спазма возбуждающе, чтобы ощущать их сомкнутые бёдра и распалённые тела. Он прикрывал глаза и едва слышно говорил «Джей…»; Джей же обнимал его нежно, нежно, как само утро укрывало их в медово-серебристой дымке от лишних глаз. Грех воспылал в их душах одновременно и почему-то слишком ожидаемо. Ник так и не смог проговорить что-либо в ответ, лишь сжимал тело Джея в своих руках и с трепетом слушал его ласковый, приятный шёпот. Где-то очень далеко, минимум в другой вселенной, послышался голос дворецкого, позвавшего Гэтсби к телефону; Ник чувствовал всем своим напряжённым телом, что Джей не готов был останавливаться: его рука плавно переместилась на рубашку Ника, расстегнув пару пуговиц, а губы властно и дразняще ласкали шею. Ник вцепился в шевелюру Джея и, краснея, перекрывая томный возглас в горле, чувствовал, как напряглись его мускулы, как сладко отозвались тело и душа на эти прикосновения, соскучившись по нежности, граничащей с безумием. Джей нехотя отодвинулся от него и заглянул в глаза — откровенно и ласково. Напоследок коснувшись его губ лёгким, лишь сильнее взволновавшим поцелуем, Джей взял его за руку и с неохотой поплёлся к замку. У Ника горели щеки от новых, изумивших эмоций; Джей стал человеком, показавшим ему другую сторону медали под названием «Страхи и сомнения», первым, кто рассказал ему о его истинной натуре, показал, что их любовь пусть и необычная, странная, сумасшедшая, как спонтанные поездки около побережья, но всё-таки откровенная и красивая, страстная и удивительная. У Ника бешено пульсировала кровь в венах, почти оглушая, когда он представлял то, чем могло все закончиться, если бы не дворецкий. Глупо думать, что Ник был наивен и не знал; теоретические картинки из случайных, претенциозных журналов и самиздата хорошо закрепились в его голове, но казались сухими и малозначащими. Он чувствовал, что доверился бы Джею, сумел отдать своё несчастное, истерзанное долгой ложью тело и понять ту приторную слабость, разливающую по телу после бархатистых, но уверенных движений. Когда оказалось, что звонок был пустым и не нужным сейчас, они направились к террасе, чтобы ещё немного побыть вместе, и Джей обернулся к нему, одним взглядом сумел прочитать все его мысли и сокровенные, слишком интимные желания. Прижав Ника к стене, он снова разрешил им увлечься друг другом и быстро, страстно целовал его. Ник думал, что будь у них чуточку больше времени, они бы позволили одной лишь страсти управлять ими, и мысли эти текли расплавленным, эфирным золотом среди густого, сводчатого замка. Ник ловил каждый момент в своё сердце, но все же это больше напоминал ему ловлю бабочек в ладони — кажется, что насекомое твоё, но от прежней красоты у него остались лишь помятые крылышки, золотая пыльца на твоих ладонях и упущенное мгновение. Ник, если бы даже изучил сотни книжек по писательскому мастерству, никогда бы не смог выткать из своего сознания красивые узоры этих событий, не сумел бы завернуть те эмоции в яркую, хрустящую фольгой обёртку и обвязать сверху шёлковой лентой-метафорой. Он гнался за этим, но у него ничего не вышло. Гэтсби с его чистой, удивительной душой и сокрушительной страстью остался только в его голове и воспоминаниях — воспоминаниях дорогих, как огромный алмаз, но не отточенных до бриллианта. После сумбурного, совершенно наивного порыва страсти они ещё долго сидели на террасе, и каждый из них привыкал к прохладному воздуху вместо терпких поцелуев, к размеренному сердцебиению вместо бешеного, к новому, головокружащему чувству внутри закоптелых лёгких, которое жёстко и резко разрезало мешок с их страхами и выпускало их наружу. Эти страхи уже безобидными призраками летали снаружи, по каменным балконам замка, по угловатым залам, по ароматным садам и рощам, по жемчужно-бледному заливу и только смешили. Ник привыкал к мелкой, похожей на неожиданную озёрную рябь, дрожи, когда вспоминал о прикосновениях; его губы до сих пор жгли образы поцелуев, такие явственные и вскрывающие все желания. Джей повернулся к нему и почти шёпотом проговорил, положив ладонь к нему на колено, проведя чуть выше и слегка сжав: — Ник, приходите ко мне сегодня… я вас прошу. После работы или поздно вечером. Вы… нужны мне. — Ник видел, что в этих глазах горели любовь и чувственная нежность, и боялся, что в его собственных вряд ли так прямо могли быть выражены даже доли этих эмоций. — Обязательно, Джей… — он понимал, что ожидало его за этим приглашением; Гэтсби хотел содрать с них страхи окончательно вместе с одеждой и позволить их душам утонуть друг в друге. Ник ещё страшился такой откровенности, но его душа податливо рвалась вперёд, в объятия к этому человеку, и он понимал, какой отборной приторности сладость разольётся по его телу, когда поцелуи Джея опустятся ниже шеи… Ник был больше озадачен и изумлён происходящим, чем счастлив; точнее, он не мог поверить, что подобное счастье в жизни вообще осуществимо и действительно, что его глубокие чувства, оказывается, не песчинки сомнений, а валуны стойкой, выдержанной любви. Но Ник едва сумел бы перевести тему разговора в нужное русло, потому что лично его плот потерпел крушение ещё в самом истоке реки. Он боялся, что его запоздалое «Я люблю вас, Джей, и влюбился в вас неосознанно ещё с самого начала» прозвучит нелепо, поздно и безвкусно. Поэтому он не сказал ничего, искренне надеясь, что Джей понял всё его робкое, погнутое стереотипами существо. Он корил бы себя всю оставшуюся жизнь за это ужасное молчание, если бы не эпизод, который Ник всё-таки поместил в основной рассказ о Гэтсби — почти единственный не призрачный намёк на его близость с Джеем. Момент, который должен был настать очень скоро… Ник решил идти домой — через час уже нужно было быть на работе. Покидать Гэтсби не хотелось, но чёртовы обязанности влекли его подальше от замка. Ник до сих пор однозначно не мог определить этот эпизод в своей жизни: было ли лучше, если бы он остался с Джеем или нет. С одной стороны, их поцелуи расхолаживали и вытесняли все разумные мысли из головы. Но с другой Ник, пожалуй, упал бы замертво без пули в сердце, если бы увидел, как на его собственных глазах тяжко найденное счастье утонуло, рисуя за собой узорный след от смертельной раны. Впрочем, закрывая калитку, Ник совершенно не беспокоился насчёт будущего — неожиданно оно озарилось, совсем на краткий миг, но этого было достаточно, чтобы ослепить. Джей проговорил что-то насчёт звонка Дэйзи, Ник рассеянно согласился; пожалуй, именно в тот момент следовало вспомнить про опасность преследования и заставить Джея покинуть замок. Ник, горько вспоминая прошлое, думал, что даже у него бы получилось… Но он думал лишь об их с Джеем смутном будущем, погрузился в свои тягучие, лавандово-мятные мысли и по умолчанию решил, что горизонт обещал им лишь безоблачную погоду. Спустившись с террасы вниз, Ник ощутил, как горячий, пылающий невысказанным ком подступил к горлу, и обернулся. Джей скрылся за колонной, но ещё не ушёл далеко. Даже не задумавшись, Ник окликнул его и, клялся всегда и теперь, не знал в ту секунду, что говорить. Когда Джей появился рядом с балюстрадой, слова вырвались из самой души, скинувшей оковы избитых шаблонов мира: — Ничтожество на ничтожестве, вот они кто! Вы один стоите их всех вместе взятых. Ник был действительно рад, что сказал ему это. Даже больше чем рад — нависшая в сердце вина за молчание наконец полетела в пропасть с обрубленными концами верёвок. Он знал, что смотрел тогда на Джея откровенно и влюблённо, и сам Джей всё-всё понял про него и улыбнулся только тогда облегчённо и спокойно, как будто самое главное его сомнение наконец разрешилось. Это было признание, больше, чем признание, чем сотни глухих слов о любви, чем рассказы о невиданном жаре вот тут, в груди; это было откровение, мостом прямиком в душу Каррауэйя, и Джей плавно соскользнул туда, навеки оставшись там бесплотным родным призраком. Ник увидел мягкую улыбку Джея, и этого оказалось предостаточно для счастья. Шёл он домой со спокойной душой, а на работе был бесполезен, но уже почему-то нервозен — без видимой причины, хотя потом стало известно, что всё это было неспроста. А дальше… дальше Нику было почти физически больно вспоминать о событиях; словно внутри разорвало лёгкие, смешало с помощью вентилятора с ножами вместо лопастей ребра, органы, ну, и чувства. Чёрным дымом реальности из Ника выкурили жизнь — уже навсегда. Стараясь не возвращаться к пустоте в душе, вызванной смертью Гэтсби, Ник описал в основном рассказе свои эмоции поверхностно и скудно. И, что неудивительно, сейчас возвращаться к ним не собирался. Ему досталась самая лучшая и худшая роль в этой всей драме; жизнь дала попробовать ему счастье на вкус, но тут же отобрала лакомый кусок, и где-то в сердце зияла огромная дыра, выжженная уже несчастьем, прогорклым и ловко подброшенным жизнью. Пересказывать дальнейшее было бы лишне. Ник обернул своё горе в красивые гиперболы и выражения, но всё это было мнимым и ненастоящим, всем этим он пытался заполнить пустоту внутри себя, и, кстати, тщетно. Никто не мог вернуть ему Джея, никто не мог стать в его жизни столь важным и родным. Нику исполнилось тридцать — самый расцвет сил, карьеры, творчества и способностей, но он чувствовал себя мёртвым и выжженным внутри, как целый лес чёрных, обугленных деревьев после пожара. Только вот лесу, пожалуй, всё-таки можно помочь, посадить новые деревья и вырубить старые, а Ник остался один и уже никого не захотел пускать в свой мирок, кроме алкоголя — соблазнительной, но опасной глушилки — и мягкой, укрывшей его с головой депрессии. После лечения ему стало чуть легче, но не лучше — по крайней мере, жизнь стала просто гладко-серой, а не как раньше — чернильно-шершавой.***
Ник не знал, что добавить в конце. Воспоминания в самый день убийства, прошедший как в ядовитом кислом тумане, воспоминания в день похорон Гэтсби, когда Ник, едва держась на ногах и только чудом выстраивая слова в осмысленные предложения, упрашивал знакомых и в первую очередь Дэйзи прийти на похороны, или воспоминания о его поездке в умерший вместе с хозяином замок Джея, где все аллеи заросли и пожухли? Ничто не хотелось воскрешать из памяти. А их с Джеем аллейка, кстати говоря, превратилась в разорённую, заросшую бурьяном полосу с деревьями и вытоптанными, пожухшими цветами. Любимая клумба Джея потрепалась, обесценилась, навсегда утратила то колоссальное значение для Ника, потому что без Джея это был всего лишь бездушный кусок огороженной земли. Рододендроны опали и отцвели — когда Ник решил навестить замок, была осень, и он долго стоял напротив клумбы и разглядывал мерклый, никому ненужный сад. Все тайны, впитавшиеся в его цветы, пожухли и сгнили в земле; птицы больше не прилетали сюда петь, а некоторые ещё цветущие растения выглядели жалко. Ник стоял и вспоминал прикосновения Джея, его откровение и его поцелуи, его самого и его ласковые улыбки. Он не сомневался, что Джей хотел спасти Дэйзи, но собственная уверенность его же и погубила. Никто не мог предположить, что обстоятельства сложатся так отвратительно, но Ник почему-то винил себя. На Дэйзи он не злился, но был разочарован в ней, так же, как и в Томе, и, пожалуй, при случайной встрече на улице просто бы опустил взгляд вниз и прошёл мимо, искренне не пожелав с ними разговаривать. Эта семейка открылась ему в совершенно ином свете; Джей был и впрямь выше их всех. Почти дописанный на машинке лист одиноко торчал, дожидаясь последних слов. Солнце уже вовсю вырисовывало тенистые узоры на полу, а сам Ник ходил по комнате, судорожно придумывая последнюю фразу. История казалась неполной, нелепой ещё более, чем сама её суть, и Ник хотел хотя бы завершить её достойно. Нервозно перебегая взглядом по полкам, он наткнулся на томик по экономике — символ бездельничества и счастья — и достал его. Открыл примерно на середине, где виднелась закладка-приглашение, сердце глухо и тускло ёкнуло при виде почерка Джея; там лежал сухой, спрессованный временем и страницами, цветок рододендрона — цвет из ярко-лилового превратился в бледно-сиреневый. Тот самый цветок, который ему положил во внутренний карман Джей Гэтсби перед тем, как поцеловать. Его сладкая ассоциация с Ником, ненавязчивая ниточка, соединившая бусинки событий; лёгкий цветок стал символом их чистой, безвозмездной любви, любви, в итоге обрушившейся под наплывом ужасных совпадений. Каррауэй устал от вечных терзаний себя самого, но ему вновь стало дурно и противно. Они с Гэтсби были против всех остальных; это их с Гэтсби лодки пытались пробиться в настоящее, но их безжалостно отнесло в прошлое; это они с Гэтсби верили в безоблачность их будущего и думали, что если оно ускользнёт от них сегодня — не беда, они попробуют завтра и в одно прекрасное утро возродятся вновь. Кем-нибудь, как-нибудь. Ник подумал, что это было бы хорошим окончанием, но чего-то не доставало в этой истории. Придвинув стул к печатной машинке, он набил последние несколько слов. «Вряд ли моя жизнь вернётся в обычный ритм, вряд ли моё сердце примет в себя ещё кого-то — ведь оно всё вобрало в себя образ Джея. Я буду пытаться существовать, чтобы воспоминания были яркими, как сама реальность. Если эта рукопись выйдет за пределы комнаты и потеряется в огромном мире, или одна из её копий, может быть, так будет и лучше. Джею уже не реанимироваться в сознании общественности, впрочем, она уже про него и забыла. А эта история тем более не восстановит миллионера с Лонг-Айленда в чьём-либо сознании. Такая любовь лишь нейтрализует яд, которым пропитаны скандальные заголовки газет и который так жаждут все люди. Ничего не изменится. Яркая полоса затмилась навсегда. Джей оказался никому не нужен, кроме меня. И пусть он будет уверен, что я пронесу нашу любовь до самого конца». Ник слегка отодвинулся и критично взглянул на напечатанный текст. Прочитав последние слова, он, горько ухмыльнувшись, подумал: «Без тебя, Джей, будущее совершенно нелепо, тускло и бессмысленно». Джей бы наверняка пожурил его за такую экспрессию. Ник посмотрел на текст и, начав с новой строки, дописал, тем самым поставив жирную, несчастную точку на событиях того безумного лета. «Но будущее не сможет загореться внутренним светом для меня теперь. Без Джея всё стало тускло и бессмысленно». Уже потом Ник подчеркнул эти слова сам. Тускло и бессмысленно.