Antivan Blues — Tevinter Blues

      Сигаретный дым забивается в легкие несколько привычно, так же, как и всегда — горько, чуть царапая глотку кошачьими коготками, оставляя на губах неприятный привкус дешевки и тлена. Помада остается на фильтре, когда она наклоняется, чтобы забрать из тумбочки еще несколько пачек этого дерьма. Всего три, отстраненно считает она. В сумочке лежат ключи и несколько бесполезных листков бумаги с номерами знакомых, и она не глядя бросает пачки туда, не обращает внимание даже на то, что пепел с сигареты падает на ковер — она лишь быстро проходится по нему туфлей, не желая в этом бедламе разыскивать пепельницу. А может, это именно ее она разбила вчера о стену после четвертого стакана виски. Она не помнит. Зеркало пыльное, старое, и отражает оно такую же пыльную и разом постаревшую женщину с болезненными кругами под глазами — она смотрит на себя, и не чувствует почти ничего, разве что только неприятное ощущение где-то там, внутри, под ребрами, где, должно быть, выдыхалась от попыток жить ее душа. Месяц, отстраненно думает она, вглядываясь в календарь на серой с огрызками обоев стене. Месяц с того момента, как на нее снова открыли охоту. Она улыбается, бросая на пол еще тлеющую сигарету со следами помады на фильтре. Что ж, если ублюдкам так хочется поиграть в догонялки, то она с удовольствием надерет им их вшивые задницы и покажет, что чулки и высокий каблук не делают ее слабее или тупее. Перед выходом она еще раз смотрит в зеркало, на его резном деревянном боке висит, прибитое маленьким гвоздиком, фото — там она молодая, смеется, глаза лучатся счастьем, а Торольд обнимает ее, еще живой и еще радостный. Она вспоминает искореженный металл и обгоревший кусок мяса, некогда бывший ее мужем. И кривит губы в горькой улыбке. Фото, корчится, сгорая на полу, лижет край ковра языками пламени. Ей это не так уж и важно.       Она закрывает дверь квартиры — замок неприятно и громко щелкает, расстегнутый плащ не спасает ее от гуляющего холода, идущего из разбитого окна в конце коридора, и она кутается в темно-синий шарф сильнее, вдыхает запах одеколона, идущий от него. Шарф Торольда, как бы между делом думает она, пряча ключи обратно в сумку. Собственное дыхание и стук каблуков кажутся отвратительно громогласными, когда она спускается по лестнице, едва касаясь пальцами холодных перил. В шахте лифта что-то булькает и фырчит, и она, пожалуй, совсем не хочет знать, что именно. На улице ветер в разы сильнее, а противный мелкий дождь бьет ее по лицу слишком уж рьяно, и в стуке маленьких капель о асфальт она слышит короткое «одумайся». Но не обращает внимание. Лишь ловит такси, едва удерживая равновесие на узком отколотом бордюре и сильнее кутаясь в плащ, намокающий и прилипающий к плечам. Таксист смотрит на нее спокойно, без лишнего внимания — кому какая разница, куда среднестатистическая женщина едет в столь поздний час? Она мысленно улыбается, когда протягивает ему деньги и называет адрес.       Здание, около которого она стоит, ничем не выделяется из общей картины: обычный двухэтажный дом с красивыми окнами и изящным фасадом среди десятка почти таких же. Она дергает калитку на себя, и та открывается с легким скрипом — видно, что за домом следят. Кусты аккуратно подстрижены, на дорожке ни единого листика, газон ровный, а дом выглядит пусть и старым, но ухоженным, и ей отчего-то становится тепло на душе. Их с Торольдом дом выглядел почти так же: старый, перетерпевший ремонт и изменение фасада, с большим камином и дорогим паркетом. Она кривит губы в ничтожной попытке усмехнуться — их дом давно уже пустует, покрывается паутиной и штукатуркой с проседающего от вечных дождей потолка. Она идет по дорожке осторожно, обступая кусты, боясь оставить на юбке грязь или листья, переступает через лужи, стараясь не намочить туфли, и сильнее запахивает плащ, чувствуя, как спина покрывается мурашками от задувающего под рубашку ветра. Крыльцо у дома красивое, прикрытое козырьком, с изящными резными колоннами по бокам, но она цепляется за них взглядом лишь мимолетно, хотя всегда была неравнодушна к архитектуре. У блондинки, плечом подпирающей колонну, такие же светлые волосы, убранные в прическу, и профиль ее привлекает внимание гораздо больше, чем чертов кусок камня, подпирающий козырек над крыльцом. Она улыбается, подходя ближе — не она одна считает, что строгий костюм гораздо эффектнее подчеркивает красоту женщины, чем платья с откровенным вырезом. Блондинка не выпускает изо рта сигарету и кидает взгляд на нее — легкий, мимолетный, оценивающий, и она на секунду цепляет ореховые глаза своими, теряясь и задыхаясь на какое-то жалкое мгновение. Запах дождя и свежескошенной травы заглушает запах дыма и отчаяния. — Я по делу, — будто оправдываясь, говорит она, поднимается на ступеньку. Каблуки звонко отбивают дробь, смешивающуюся со стуком дождя. Блондинка смотрит на нее и молча протягивает пачку. У ее сигарет приятный вкус, легкий и совсем ненавязчивый, не такой, как у тех, что лежат в ее сумочке, что курил раньше Торольд. Словно что-то мягкое касается языка и горла, обволакивает, словно чай с медом. Она улыбается, возвращая блондинке зажигалку. У нее худые руки, пальцы тонкие и длинные, а аккуратные и ухоженные ногти накрашены черным лаком, и это так чертовски подходит к ее образу, что на секунду становится нечем дышать. И она почти что глотает дым, в последний момент выдыхая его вверх, под козырек, когда блондинка прячет руки в карманы пиджака. У нее веснушки на лице, такие трогательные и милые, такие яркие, словно и не середина осени сейчас, такие живые, что хочется улыбаться, но это желание приходится забить куда-то глубоко, ровно как и сотню других. Потому что сейчас ей не до этого, не до смеха или веселья. Потому что здесь она не для того, чтобы пить чай и вести бессмысленные разговоры о погоде. Потому что это место явно не создано для этого, как и весь этот чертов мир в целом. У нее очаровательные глаза — мягкий орех, обрамленный черными ресницами, и она не верит, что эта девушка — на первый взгляд, ничем не отличающаяся от сотен других девушек, ходящих по улицам или сидящих в душных офисах, — работает в таком месте, и что, возможно, именно эта прекрасная леди пустит ей пулю в лоб, если что-то не понравится ее начальнику. Какая ирония, мысленно смеется она. И кидает окурок в урну. Блондинка смотрит ей в глаза, и на секунду в глубине мелькает невысказанный вопрос. Они обе молчат. Пожалуй, им и не нужно говорить.       Без плаща и своей сумочки она чувствует себя голой. Несколько мужчин, разодетых по павлиньей моде, неприятно и липко оглядывают ее ноги, перешептываются, вглядываясь в очертания белья под влажной рубашкой, но она не обращает на них никакого внимания. Она молчит, упрямо поджав губы, скрещивает руки на груди. Тощий человек со шрамами на лице внимательно оглядывает ее, и в его взгляде она читает одобрение, ощутимое почти физически. Блондинка сидит в кресле рядом с этим человеком. Она тоже смотрит. Взгляд ореховых глаз проходит по ее волосам, чуть завившимся от влажности, считает пуговицы на алой рубашке, оглаживает бедра по краю юбки, касается чулок и туфель, все еще мокрых и блестящих черными лаковыми носками. И, пожалуй, этот взгляд ей гораздо приятнее, чем все остальные. — Что же ты хочешь? — со смешком в голосе спрашивает тощий человек и улыбается, отчего шрамы на его лице разглаживаются на мгновение, вызывая у нее смешанные чувства. — Насколько я знаю, ты одна из тех, кто работает с правительством. — Хорошие девочки не таскаются по таким местам, — она спокойно смотрит, как хохочет хрипло болезненного вида мужчина, от этого смеха дрожь почему-то пробирает ее до костей. Он сидит с другой стороны от тощего человека, и она через силу растягивает губы в улыбке. Она знает этого мужчину, а он — ее. Ралей Самсон, услужливо подсказывает память. Бывший полицейский, ушедший с должности весьма неординарным способом. Блондинка любовно оглаживает пистолет, когда она делает шаг вперед. Взгляд непроизвольно цепляется за гравировку. «Кальперния». Она кидает быстрый взгляд на девушку. Та отвечает ей заинтересованностью в глубине ореховой радужки. На задворках сознания что-то упрямо шепчет ей: «Одумайся». Она улыбается. Она уже все решила. — Мое имя Мэйварис Тилани, — ровно говорит она, абсолютно спокойно встречая взгляд того, кого многие ее знакомые с содроганием и ужасом в голосе называли Корифеем. — И я хочу отомстить.