Antivan Blues — Tevinter Blues

Арена — монстр, рычащий и скалящий клыки на тех, кто смеет ступить на нее. Арена — ужасающее чудовище, не прощающее проигрыш. Арена — беспощадный зверь, рвущий глотки тем, кто слаб. Арена больше не волнует его. Он свободен от ее цепких рук, хватающих его песком за щиколотки; он свободен от ее пронизывающего шепота, слышащегося в шуме ветра; он свободен от ее гипнотизирующего взгляда, сверкающего ярким диском солнца. Он больше не гладиатор, он даже не вольный боец, и это знание жжет его сильнее, чем беспощадное солнце Тевинтера. Он свободен. Чужая улыбка отчего-то приятно обволакивает сердце. Нервная дрожь по позвоночнику — это нормально. Потому что он снова здесь. Это мерзкое место, звучащее в его голове криком толпы и рыком тигра, снова пытается нависнуть над ним, поглотить в крови и страхе, как сотни раз до этого. Магистр легко сжимает его руку украдкой. «Все в порядке, не волнуйся так». Кто сказал, что я волнуюсь? Липкое ощущение ползущей по шее змеи не оставляет его. Вместо этого по его шее ползут черные волосы, и Зевран морщится несколько недовольно — ощущения щекотные, но поцелуй прерывать не хочется. Арена, в общем-то, кажется ему безобидной с большой высоты, но что-то все-таки скребется легонько внутри, призывая уходить, убираться как можно дальше, пока не поздно. Воины не убегают от своих противников, ведь так? Он сжимает зубы и терпит: жару и палящее солнце, песок и кровь на нем, гул и трепет толпы. Терпит высокопарные речи Императора, на которые простому телохранителю нельзя отвечать резкими и явно некультурными словами — не потому, что он боится гнева этого зажравшегося тевинтерца, а потому, что пострадает больше не он, а его хозяин. Назвать этого неожиданно дерзкого мага своим нанимателем у него не поворачивается язык: потому что он давно уже нечто большее, чем просто спаситель и наниматель. Рев толпы ему привычен, но все равно заставляет подобраться — так, словно он снова там, внизу, держит в руках копье и дрожит от страха перед могучим тигром, беззащитный и пойманный в ловушку. Магистр с легкой заминкой поддерживает какую-то идею Императора насчет предоставления женщинам в Магистериуме равных с мужчинами условий. Взгляд Зеврана прикован к двум людям внизу, и сердце пропускает удар на мгновение, когда он видит знакомые татуировки, и почти забытое лицо всплывает в его памяти. Тальесен. Император подает сигнал — и Зевран зажмуривает глаза, не в силах смотреть. Потому что Тальесен — это все, что осталось у него от прошлой жизни. И он не хочет смотреть, как его пронзит копье. Не сейчас, не так. Толпа радостно взвивается, и кто-то громко кричит. У него перехватывает дыхание. Сквозь бесконечный поток шума он слышит знакомый смех — хриплый, чуть надменный — и открывает глаза. У Тальесена все лицо в крови, а у человека, валяющегося на песке, кровь толчками вытекает из шеи, и Зеврану кажется, что, если напрячься, то он увидит в широком разрезе белеющую кость. Острые, злые глаза вылавливают его взгляд, и кровавая усмешка впивается в мозг. Ему не нужно много времени, чтобы понять, что его узнали. Он бросается вниз так, словно от этого зависит жизнь. От трибун до самой арены большое расстояние, и Зевран неловко припадает на ноги, когда перемахивает через ограждение. Толпа недоуменно шепчется и гудит. Он делает шаг. Короткий кинжал вонзается в песок совсем рядом с его ногой. Тальесен вынимает меч. Предупреждение. Зевран хмурит брови — губы недовольно поджимаются — и не обращает на него внимания. Он очень хочется увернуться от его взгляда, как это можно сделать с атакой, но глаза человека будто бы везде — царапают, осуждают, бьют, заковывают в клетку из стыда и боли. Зевран не знает, отчего он ощущает себя таким беспомощным, что даже меч в руке не особо помогает. Когда Тальесен делает первый замах, он уходит в сторону, не желая скрещивать с ним клинки. — За что? — шипит он, ощущая на зубах песок. Человек растирает кровь по вспотевшему лицу. — Ты не сделал то, что должен был. Зевран качает головой, легко пружиня по песку. Тальесен выглядит непривычно озлобленным. Трибуны взрываются криком в предвкушении новой крови, и лишь карие глаза смотрят на него испуганно. Зевран останавливает плетение тонкой нити заклинания взмахом ладони. Нет. С этим надо покончить. Лично. Он сжимает зубы. Песок скрипит на них. Они знают друг друга, как своих близнецов, и оттого сложнее: на каждую его атаку у Тальесена есть контратака, на каждый его удар у Зеврана — уклонение; они кружат, глядя друг другу в глаза, и воздух накаляется — не то от солнца, не то от них двоих. Песок выбивается из-под их ног, когда Тальесен бросается вперед, и Зевран пружинисто приседает, уводя руку с мечом к чужому животу и ударяя в обороте. Лезвие задевает воздух. Человек теряет ритм на мгновение — он ударяет коротко и быстро, неловко скользя по песку, пока руки не начинают трястись от напряжения. На этот раз чужое плечо обагряется кровью. Зевран теснит его к краю арены, ближе к трибунам, ревущим и стонущим на разные голоса, и Тальесен напоминает ему дикого зверя, загнанного в ловушку, и песок забивается ему в глаза и глотку, когда чужие руки сжимают копье с новой силой. — В этом нет нужды, — убеждает Зевран. Тальесен качает головой и гордо вскидывает подбородок. — Ты знаешь, в чем твоя вина? Зевран щурится, глядя прямо в глаза упрямого Ворона. — Я не выполнил последний контракт. Человек скалится, словно крыса, и Зевран неприятно передерживает плечами, переступая по песку — так, чтобы у Тальесена не было времени ударить его. — Рина мертва, — говорит тот так, будто ничего особенного произошло — но у Зеврана выбивает воздух из легких, а ноги подкашиваются на мгновение. — Из-за тебя. Он ощущает солоноватый привкус во рту, когда с силой впивается зубами в нижнюю губу. — Я не получил последнего письма, — он хрипит, срываясь, и Тальесен смотрит на него спокойно, пока наступает. — В этом нет моей вины. В этом не было ее вины. Человек останавливается. Зевран ловит встревоженный взгляд с трибун и улыбается уголками губ — через силу. — Знаешь, кто был твоей последней целью? — издевательски спрашивает Тальесен. Зевран хмурится и спустя бесконечное множество мгновений мотает головой: нет, не знаю. Ворон снова скалится — и ему кажется, будто где-то рядом должен мелькнуть длинный хвост. — Смотри. Тальесен замахивается и бросает копье. Не в него. В зрителей. Зевран моргает — всего на долю секунды прикрывает глаза — а когда фокусирует взгляд, дерево, вгрызшееся в чужую грудь окровавленным железным наконечником, окрашивается в синеву. Яд. Карие глаза распахнуты всего на мгновение. Он сам молчит ровно столько же. А потом срывается в крик. Внутри будто что-то вырывают с корнем, сжимая безжалостно холодными пальцами, и кровавый взгляд боли сковывает его своими путами, мешая дышать, пока он не выныривает, пока он не вырывается, судорожно цепляясь за полоску света. У Тальесена из плеча торчит его меч. Тальесен стоит на коленях перед ним, сжимая руки в кулаки и бездумно улыбаясь. Тальесен должен умереть. Зевран сжимает его горло в своих пальцах, и выражение лица Ворона становится насмешливым, таким понимающим, что Зевран впивается ногтями в тонкую кожу, рывком опрокидывая человека на спину. Он вынимает из голенища кинжал. У Тальесена милая родинка на животе — Зевран ловит пальцами воспоминания будто бы не из этой жизни — и острое лезвие впивается точно в это место, там, где расщелина в легкой кожаной броне, поворачиваясь, разрывая плоть. Тальесен кричит. И в половину не так отчаянно, как кричит Зевран. У Тальесена красивые глаза — Зевран сжимает его покрытый щетиной подбородок пальцами и внимательно смотрит — и выдернутое из бока лезвие резко впивается в глазницу; в этот самый момент Зевран готов поклясться, что слышит, как лопается яблоко. Тальесен скулит. И в половину не так обреченно, как стонет Зевран. У Тальесена четко очерченный кадык — Зевран ударяет его судорожно сжатым кулаком в челюсть, заставляя запрокинуть голову — и пальцы его скользят по подрагивающей шее любовно, почти прощание, почти прощение, но кинжал, извлеченный из глаза, вонзается и в нее, беззащитную и открытую, вонзается медленно и жадно, впитывая каждый звук, каждое сучение ног, каждое движение пальцев, каждое шевеление века, скрывающего целый глаз. Тальесен булькает кровью. И в половину не так громко, как всхлипывает Зевран. Он выдерживает взгляд теперь уже мертвеца недолго — в ярости дергает кинжал за покрытую кровью рукоять, вонзает лезвие во вторую глазницу, оскалившись и не моргая. Удар. И снова. И снова. И снова. Он не знает, не понимает, кто держит его за плечи и оттаскивает от мертвого уже тела. Лишь знает, что они оба мертвы: и Тальесен, и он. То, что в груди все еще бьется его бесполезное сердце, ничего не значит. — Зевран, посмотри на меня. Он отворачивается и закрывает лицо ладонями. Кажется, будто по щекам должны течь слезы — должны же, демоны бы их побрали, должны! Но слез нет. Нет вообще ничего. Лишь пустота и боль — в напряженных до предела мышцах, в быстро и мелко колотящемся сердце, в разодранной на клочья душе. — Зевран. Голос высокий, тонкий, приятный, Зевран бы откликнулся заигрывающе, по привычке, кокетливо — если бы мог. Ему не нужно ни кокетство, ни заигрывания, ни что-либо еще. Только чтобы оставили в покое. Только чтобы дали умереть, сбившись в угол. Кто-то отнимает ладони от его щек. А затем ударяет наотмашь — так, что его волосы хлещут следом, взметнувшись от рывка головы. Он поднимает взгляд на женщину. Магистр. Он не помнит ее имени, он вообще ничего не помнит, лишь знает, что она — друг. Не его. Друг Амелла. И оттого становится только хуже. — Зевран, — зовет она своим прекрасным, великолепным голосом, — мне очень жаль. Посмотри на меня, прошу. Я пыталась помочь, — в глазах у нее стоят слезы, и прохладные ладони на его щеках ощущаются будто бы и не ним вовсе. — Лезвие было отравлено. Помогла бы магия крови, но, — она отстраняется так резко, будто Зевран собирается ударить ее, накричать, оттолкнуть — но Зевран лишь смотрит безразлично будто бы сквозь нее, — я струсила. Создатель мне свидетель, я просто… просто… Зевран неловко и механически касается пальцами ее светлых волос, вздрагивающих в сдерживаемых рыданиях плеч. Он знает, что где-то в стороне ходит еще один — тот, с усами; кажется, Дориан — но ему, в общем-то, все равно. Они не спасли его. Что-то внутри усмехается зло: «Ты не спас его». Он впивается пальцами в растрепавшиеся волосы и раскачивается из стороны в сторону, крепко зажмурившись. Кто-то обнимает его, сжимает в тиски рук, и Зевран замирает. Внутри все пульсирует: «Не он. Не враг. Неважно». Он смотрит через силу, просто потому что нужно, и взгляд против воли цепляется за валласлин. Что-то шевелится лениво — возможно, воспоминания. Возможно, инстинкты. Возможно, что-то еще. Он читает рисунок и шепчет короткое «Эльгарнан», как будто это что-то значит для него. Ха. Вряд ли. Не теперь. У эльфа глаза похожи на галльи — широкие, с длинными прямыми ресницами, и испуг в них такой настоящий, что Зевран хочет улыбнуться, отшутиться, но… не может. Внутри все еще пусто. Вокруг тоже. Есть только Роэль — его имя ведь Роэль, да? — и его испуганные глаза загнанной галлы. Зевран стискивает чужие запястья в своих пальцах и наконец стонет — так, что у Роэля начинают дрожать губы и руки. Зеврану больно — и даже этот милый мальчик с серо-зелеными глазами ему не поможет. Да и что они могут? Что он может? Догадка прошивает его холодным потом. Лицо Роэля достаточно близко, чтобы заметить, как легко дергаются от неожиданности крылья аккуратного носа. — Та… штука у тебя на руке, — голос у него срывается, и он, наверное, похож на сумасшедшего — но, в общем-то, плевать. — Метка? — Роэль оглядывается, словно, если их увидят вместе, с ним сделают что-то ужасное. Словно он все еще раб. — Я… она опасна, я не мог… — Не мог помочь ему? — Зевран кривит губы в улыбке; мальчишка, пожалуй, напуган им, разбитым и изуродованным в одно мгновение. — Но можешь помочь мне. Чужие руки на его плечах кажутся неимоверно тяжелыми. — Убей. Он сжимает левую руку мальчишки, как спасительную соломинку, и зеленый ярко режет по глазам, вспыхивая. — Давай же. У Роэля широко распахнутые галльи глаза и слезы на ресницах. — Нет! Я не стану! — голос у него срывается, и Зевран стискивает зубы зло. Как ты не поймешь, что мне больше не за чем жить? Роэль смотрит, смотрит и смотрит — так, словно его взгляд маленького мальчика может что-то изменить. — Ты разделишь меня, — шепчет Зевран, — тело останется. Душа попадет в Тень. Наверное. Он гладит дрожащую ладонь и прижимает к своей груди. Ему самому кажется, что там ничего не бьется о клетку ребер. — Я найду его. Может быть. А может и нет. Мальчишка плачет. Зеленый горит все ярче. — Давай, da’len, — он наконец вспоминает те немногие слова, которым его учили когда-то. Роэль смаргивает слезы. — Ar’din nuvenin na’din. — Tu! Зелень разъедает глаза. Тишина. И темнота. Нет боли. Нет страха. Ничего нет. Он открывает глаза. Арена скалится на него пустыми трибунами в зеленом свете. Ненастоящий песок скрипит на зубах. Пора начинать поиски. ____________________ Перевод фраз: 1. (эльф.) da’len — дитя. 2. (эльф.) Ar’din nuvenin na’din. — Я не хочу убивать тебя. 3. (эльф.) Tu! — Давай!