История Одного Лета

      8.       Когда отец Стайлза с серьезным видом говорит о комендантском часе, Скотт понимает, что дела плохи. Он видит это в глазах шерифа и думает о папках на его столе, забытых на момент поездки. Он оказывается прав.       Джон усаживает их на диван и рассказывает о четырнадцати пропавших бедолагах. Он просит быть осторожными, сидеть вечерами дома и, что удивительно, держать окна закрытыми.       Стайлзу жарко; он, растянувшись на диване, пьет уже третий чай со льдом и отрицательно качает головой на это заявление. Шериф не спорит с сыном, зная насколько это бесполезное занятие, и лишь просит быть осторожными и следовать правилам. Скотт уверен, что Стайлз эти правила даже не слушал.       В момент, когда Стилински-старший покидает гостиную, скрываясь в прихожей, Скотт поднимается со своего места и, поворачиваясь к другу, приседает перед ним на корточки.       — Обещай, что закроешь окно, — он просит с отзвуком мольбы в голосе, но Стайлз, кажется, этого не замечает, увлеченно следя за кубиками льда в своем пустом бокале.       — И задохнуться от жары? — отмахивается он в ответ. — Уверен, что хочешь найти мое раздувшееся бездыханное тельце?       — Я хочу в принципе найти тебя и желательно в целости и живого. Не уверен, что с распахнутым окном это произойдет. Просто послушай его.       МакКолл сжимает пальцами колени друга, заглядывает в его глаза, натыкаясь в ответ лишь на упрек и обиду, как когда-то в детстве, когда Стайлз спорил с ним и так ребячески начинал дуться и упираться, что оставалось только сдаться. Сейчас Стилински ведет себя похоже, и Скотт бы умилился этой схожести, если бы все его мысли не были заняты безопасностью этого упрямого засранца.       Он вновь говорит о своем беспокойстве, вновь повторяет слова Джона о пропажах людей, но Стайлз словно ничего не слышит, настаивая на своем.       — Нет, Скотт, — после очередного потока пререканий, устало произносит Стайлз, пытаясь донести смысл своего протеста, — ты же знаешь, что это окно всегда открыто.       И Скотт знает, он как никто другой знает, что их окна никогда не закрываются. Это как негласное правило между ними двумя — держать открытыми окна в спальне, чтобы другой без труда мог попасть в дом, если что-то плохое случится. Что-то такое, как развод родителей Скотта, или смерть матери Стайлза, что-то такое, как приступы паники у Стилински, связанные с размолвками с отцом, либо болезненные первые трансформации у Скотта после укуса. Окно всегда открыто, и Скотт знает, что сейчас просит невозможное, что сам сегодня вечером сделает невыполнимое — закроет на щеколду свое окно.       — Пожалуйста, просто сделай это, — он склоняется к Стайлзу настолько низко, что тот может поклясться, что видит всполохи красного в глазах лучшего друга. Покровительные всполохи красного, которым даже Стайлз не может отказать. Он кивает и отводит опечаленный взгляд к окну.       — Спасибо, — произносит Скотт, ловя парня за подбородок и быстро прижимая свои губы к его рту, словно одного слова благодарности недостаточно. Стайлз не отстраняется, но МакКолл чувствует, как он вздрагивает, и слышит, как его сердце ускоряет биение, будто это первый поцелуй, который они делят на двоих. Скотт хочет думать, что это хорошо, но глубоко в душе все же понимает, что ничего хорошего в этой реакции отнюдь нет. Он обещает себе подумать об этом позже.       МакКолл покидает дом Стайлза, когда небо оттенка золота, а тонкий месяц луны прячется за облаками, готовясь к выходу.       Он, поднявшись к себе в комнату, чувствует, как приятное тепло домашнего уюта окутывает его, а усталость за проведенную неделю в дороге вдруг наваливается тяжелым обухом. МакКолл откидывается на заправленную кровать, наслаждается лучами заходящего солнца, падающими на лицо сквозь только что закрытое окно, и с некоторой досадой думает о том, что этой ночью будет засыпать один. Настолько привыкнув за эту неделю к Стайлзу рядом, Скотт считает, что сон в одиночку должен радовать его как никогда, но все совсем наоборот, и он только стонет от разочарования и досады.       Ночь наступает внезапно, заставая юного оборотня врасплох, неожиданно спрятавшимся за горизонт солнцем. Усталость, навалившаяся на Скотта еще по возвращению в город, одолевает его слишком быстро, и парень погружается в сон под звуки сборов Мелиссы на ночную смену и мерный рокот разбрызгивателя для полива газонов у соседей. На периферии сознания он еще думает о Стайлзе; о том, чем тот сейчас занят и закрыл ли он окно, как просил шериф. Он спрашивает себя, думает ли Стилински о нем сейчас, ощущает ли эту острую нехватку тепла рядом, скучает ли так же, как делает это Скотт.       Когда он засыпает, удобнее устраиваясь на боку, ему снится сон о лучшем друге. Плохой сон, в котором его собственные руки омыты кровью, а лицо Стайлза белее мела. Скотт вспоминает, что уже видел похожее выражение на лице Стилински — в машине мужчины, решившего подбросить их вместо мотеля на один из подземных ночных клубов. Тогда лицо Стайлза было похожим — мертвенно-бледным, так идеально подходящим для того, чтобы провести окровавленной рукой и оставить следы.       Скотт скользит пальцами по его щекам, рисует кривые черты и останавливается, доходя до подбородка. Щемящая нежность отдается в его груди вибрацией, и он взгляда не может оторвать от Стилински, сейчас такого разбитого, похожего на судно, вынесенное на скалы, и Скотт может поклясться, что видит обломки его палуб и мачт, дрейфующие на волнах.       Скотт хочет протянуть к нему руки и узнать, отчего в его глазах плещется чуть ли не вся тоска мира, но не делает этого. Скотт задыхается от резкого запаха меди и мёда, от запаха лучшего друга и аромата его чувств. Оборотень сжимается и отступает, мечтает о море; том самом море, где песок цвета глаз его лучшего друга, а вода такая же теплая, как и в одном из городков, которые они со Стайлзом посещали.       Скотт просыпается со вкусом крови и губ Стайлза на своих губах, он выныривает из сна с мыслями о море, но с каждой минутой пробуждения забывает содержание сновидения, помня только бескровное лицо Стайлза и холод его кожи.       Его колотит ужас и, впервые за долгое время, Скотт чувствует, как сжимаются его легкие и воздух застревает в горле.       Первая его мысль, когда приступ отступает, что ему нужно позвонить Стайлзу, но минута раздумий приводит разум Скотта в подобие порядка и усмиряет его беспокойство, оставляя разговор с другом на утро. Уснуть вновь у Скотта не выходит, и он просто лежит в кровати, вспоминая детали сна, непроизвольно перемешивая отрывки из сновидения с воспоминаниями из их недавнего путешествия. Просто думая о Стайлзе.       Скотт, зажмурившись на остаток ночи, чувствует, как встает солнце, проводя своими еще холодными лучами по его коже, слышит, как начинает просыпаться город и с рассветом, он проваливается в дремоту, не долгую, но спасительную.       Стайлз появляется на пороге дома МакКоллов ближе к полудню, и Скотт, открывая ему двери, едва узнает в бледной тени на крыльце лучшего друга.       — Выглядишь так, будто тебя только что пережевали и выплюнули, — пропуская друга вглубь дома, говорит Скотт.       Он наблюдает за Стайлзом более пристально, ловит взглядом каждое его движение и проклятое ощущение от долго тянущейся бессонной ночи, сжигает Скотта изнутри.       — Я и чувствую себя похоже, — в свою очередь произносит Стилински, не ведая о душевных терзаниях друга. Он опускается на диван в гостиной, удобно устраивается и прикрывает глаза, словно надеясь, что вот сейчас уснет. Но он не засыпает, а продолжает говорить, и Скотт опускается на сиденье рядом с ним, складывает ноги по-турецки и слушает.       — Я дико хочу спать, Скотти, — голос Стайлза звучит тихо и будто слегка надтреснуто, вот только причину этой трещины МакКолл не может найти. – Мне кажется, будто я не спал вечность, будто эта ночь длилась годы. Я не могу спать из-за всех этих мыслей, роящихся в голове. Они словно пчелы жужжат у меня в мозгу, отвлекая и сводя с ума.       Стайлз продолжает говорить, откинувшись на спинку дивана, продолжает изливать душу, а единственное, что может сказать в ответ на это Скотт, это только предложить Стилински вновь спать вместе. Он думает о том, что это вновь тьма возвращается в их сердца, заглатывает их почти полностью в свое отчаянье; он просто боится предположить, что это может быть что-то другое. Что-то страшнее темной дыры в сердце.       — Я помню, что еще вчера обещал отцу сходить куда-то сегодня, но я не помню куда и зачем, я даже теперь не уверен, что это произошло взаправду, а не приснилось мне, – Стайлз глубоко вздыхает и открывает глаза, пристально всматриваясь в друга. — Я останусь сегодня с тобой?       Скотт кивает, протягивает Стайлзу руку и помогает подняться с дивана. Они в молчании проходят наверх, в комнату к Скотту, и оставляют дверь незапертой. Они распахивают окна и обещают друг другу закрыть их, когда начнет смеркаться.       Находясь в этой комнате, в этом тепле, они оба чувствуют умиротворение – клокочущее тяжелое чувство в груди испаряется, оставив место лишь изможденности. Стайлз в расслабленной позе растягивается на кровати, заведя руки за голову, а Скотт, скинув пару подушек, устраивается на полу, облокотившись спиной на бортик кровати и спущенную ногу Стайлза. Он спрашивает друга о снах и рассказывает свой – не весь, но в подробностях то, что запомнилось особенно ярко, и Стилински молчит в ответ около минуты, прежде чем вновь начать говорить. Он не произносит ничего определенного, лишь анализирует и проговаривает свои мысли, а Скотт, прикрыв глаза, представляет его голос тихим бризом, подталкивающим на волнах крепкое судно к удивительным новым островам, к граням неизведанного.       Скотту кажется, будто он вновь засыпает и проваливается в эту аквамариновую глубину, и теперь Стайлз для него в этом бескрайнем океане сна единственное верное и земное – маленький белый фрегат, чьи бока облеплено солью, а днище истерзано скалами. И вот он видит камни, выступающие черными зубьями из воды, желая отобрать, потопить сердце Скотта, унести белый фрегат на глубину. И Скотт, сжимая пальцами штурвал из благородного дерева, уже видит, как кончится для них это плаванье. Он видит обломки мачт и палуб, глядя на скалы, он видит в белоснежном песке острова холод и дым горящих досок фрегата и тепло окутывает Скотта объятиями лучшего друга, преданного и разбитого.       Скотт просыпается с ужасом, сковывающим сердце от жуткой судьбы Стайлза в этом сне. Он ищет взглядом Стилински и находит его с похожим выражением ужаса на лице, тот бормочет что-то о сне и боли, и Скотт подползает к нему ближе, обнимая так крепко, что не остается возможности пошевелиться.       Их прощание следующим утром внезапно сильно отличается от остальных, к которым Скотт привык. Они прощаются на крыльце, расходясь каждый по своим делам, – Стайлз к отцу в офис, а Скотт в больницу к Мелиссе, чтобы передать ей ланч, – и Стайлз ведет себя странно. Он хмурится и отступает на шаг, когда МакКолл тянется, чтобы похлопать его по плечу на прощание, и это немного задевает Скотта, оставляет шрам обиды на душе. Стайлз уходит быстро, улыбаясь так, будто ничего не случилось и, обещая зайти позже, а Скотт не может выкинуть произошедшее из головы и продолжает накручивать себя еще больше.