История Одного Лета

      4.       К концу последней недели июля Лидия, со встревоженным выражением лица, предлагает отдохнуть, выбраться из удушающего города на природу, и Стайлз единственный, кто бледнеет от предложенной идеи. Скотт думает, что тот вспоминает один из своих приступов, с Лидией, упавшей на камнях, и он хочет отказаться, не хочет, чтобы Стилински испытывал ещё больший дискомфорт, чем уже есть, но друг опережает его. Стайлз соглашается быстро, с фальшивой улыбкой, которую едва ли можно отличить от настоящей, и они выдвигаются спустя несколько часов сборов.       Лидия выбирает то же место, что и всегда — небольшое озеро в лесной куще, и Скотт, сидящий сейчас за рулем, не может не бросить быстрый взгляд в сторону Стилински, который рядом. Тот, прислонившись лбом к стеклу, глядит на проносящиеся деревья и сливающуюся в размытое зеленое пятно траву. В его выражении нет ничего, оно словно пустой холст, на котором в пору начать малевать красками, вот только всё цвета, которые есть у них – белые. Чего, конечно, не скажешь о самом его лице – там мрачных красок хоть отбавляй.       Стайлз выглядит так, будто болен тяжелой болезнью; его глубокие серые круги под глазами выделяются на бледной коже слишком ярко, на сухих губам виднеются ранки, а дрожь в пальцах не унимается почти ни на минуту. Он выглядит так, будто гаснет с каждым днем, и Скотт искренне радуется, что Лидии все-таки удалось вытащить Стилински на улицу. Стайлз подставляет лицо под лучи солнца, заглядывающие в окно автомобиля, улыбается тенью своих прошлых улыбок и изредка бросает взгляды на зеркало заднего вида, на Лидию, сидящую позади. Стайлз кажется прежним, почти довольным этим днем, и Скотта это устраивает. По крайней мере, он убеждает себя в том, что его всё устраивает.       Раскаленный жарой воздух иссыхает легкие, сушит горло и едва ли дает вздохнуть полной грудью. Солнце в послеобеденный час палит уже щадяще, но тепло из воздуха никуда не уходит, лишь изредка стирается, стоит слишком близко подойти к зеркальному с зеленоватым отливом озеру. Ребята этой атмосферой наслаждаются; каждый находит в ней что-то для себя.       Скотт сидит под высокой ивой, опирается спиной на её могучий ствол и не смотрит никуда толком, скользя взглядом по глади озера, изредка идущего рябью от теплых порывов ветра или вошедших в воду ребят. Он наслаждается этим умиротворением, позволяет себе расслабиться хотя бы на какое-то время, потому что уже тяжело, уже не справляется.       — Скотт?       Эллисон, вся такая солнечная, преисполненная пылающим светом, садится рядом с МакКоллом и расправляет подол своего платья. Она сидит совсем близко, тепло ее разгоряченного зноем тела слишком ощутимо, но Скотт будто и не замечает этого. Он будто и не замечает её, впервые не вздрагивая от того, что девушка так неприлично близко. Скорее всего, будь он менее озабочен сейчас беспокойством о Стайлзе, он непременно бы улыбнулся ей и, возможно, его сердце ускорило бы ритм, но сейчас все иначе. Сейчас он смотрит вдаль, на озерную гладь и деревья, выросшие на том берегу, и думает о ней едва ли так же, как думал до этого лета. Это причиняет боль, колет в области сердца, но в целом МакКолл в состоянии это пережить. Так и должно быть.       — Скотт? — еще один оклик, и юноша будто выныривает из толщины вод, задыхаясь сухим воздухом.       Рука Арджент в порыве беспокойства касается его обнаженного плеча и словно обжигает кожу — слишком уж горячая для этого дня. Эллисон спрашивает о планах на следующие выходные, говорит, что они с Лидией планируют посетить одну из вечеринок на окраине города, и зовет с ними. МакКолл же ничего на предложение не отвечает, переводит взгляд на свои руки и думает о Стайлзе и его нестабильном состоянии. Скотт сомневается, что друг выдержит, что у него не начнется никакой приступ, что вновь не потеряет его.       МакКолл обещает дать свой ответ девушке позже, и та понимающе кивает, почти знающе окидывает его взглядом и вновь кладет свою ладонь на его плечо. Жарко.       Скотт внимательно наблюдает за Стайлзом; он отслеживает взглядом каждое его движение, стараясь уловить изменения, засечь хоть что-то, что угодно, что подскажет о надвигающемся приступе, но Стайлз такой же, как когда они вышли из дома — он улыбается, брызгает в Лидию озёрной водой и смеётся над её возмущенным вскриком. Глядя на него такого, Скотта немного отпускает, даёт вздохнуть, и потому новый оклик Эллисон он встречает с улыбкой.       — Я уверена, что все будет хорошо, тебе не стоит так сильно волноваться за него, — голос Арджент успокаивает, почти исцеляет раны на душе, и Скотту очень хочется верить её словам. — Теперь все будет нормально, Стайлз же вернулся.       МакКолл ничего ей на фразу не отвечает, продолжает смотреть на друга, уровачивающегося от шутливых ударов Лидии, и задумывается о том, что не хотел бы, чтобы это прекращалось. Он думает о том, что надо было остаться в одном из тех городов на побережье, продолжать колесить от штата к штату, от города к городу и не возвращаться сюда, избежать всего произошедшего. Он в какой-то степени винит во всём себя, потому что больше винить ему некого, потому что эта привычка глубоко вшита в него.       Скотт изо всех сил старается помогать Стайлзу, но он понятия не имеет как вести себя в подобного рода ситуациях. Он стоит рядом, с рукой на дрожащей спине друга и в ужасе оглядывает Стайлза, стараясь найти в нём подсказку, хоть какое-то наставление. Стилински трясёт; нет, его не бьет в конвульсиях, но трясёт мелкой дрожью, шатает из стороны в сторону, его едва держат ноги. У него носом идет кровь, заливает алыми пятнами футболку и кафельный пол, и Стайлз старается удержать капли, ловит их пальцами, прикрывает свою слабость ладонями.       Это происходит при Скотте впервые; они только входят в кафе на Тринадцатой улице, только направляются к свободному столику у окна, как Стайлза едва не подкашивает. Он сгибается пополам, опирается рукой на диванчик, стоящий справа от него, и бормочет под нос хриплое:       — Только не снова...       Скотт бросается к нему, подхватывает под руку и усаживает на свободный диван. Он смотрит взволнованно, почти испуганно, и не чувствует ничего кроме сладковато-медного запаха крови, стекающей по губам и подбородку его друга. Официантка, молодая девушка в пестром фартуке, взволнованно маячит у задних столиков со стаканом воды в руках, никак не решаясь подойти к новым посетителям, уже таким шумным. Винить её не в чем, по крайней мере, Скотту определенно не до этого сейчас, но будь она рядом, возможно, ему в какой-то степени было бы легче. Возможно, что этот стакан с водой помог бы им как-то. Стайлз морщится, откидывается спиной на диван и убирает руку Скотта, готового забрать его боль.       — Сейчас пройдёт, не волнуйся, — Стайлз сгребает со стола почти все салфетки и старается не замечать того, какими встревоженными взглядами посетители забегаловки наблюдают за ним, — бывало и хуже.       Стилински улыбается вымученно и устало, растягивает губы в улыбке так, как только может в подобной ситуации, а МакКолл с досадой понимает, что едва ли может чем-то помочь лучшему другу.       Это первый раз, когда Скотт заикается о том, что показаться врачу для Стайлза лишним не будет, что подобные приступы довольно серьезны, но тот отказывается. Он затыкает салфетками ноздри и дышит через рот, он пальцы старается оттереть от крови, но алые разводы остаются, забиваются под ногти и марают белую поверхность стола.       — Пустяки, пройдет, — говорит Стилински, и выражение на его лице доказывает, что тот верит в это, верит в то, что помощь никакая ему не нужна. Он откидывается на спинку диванчика и выдыхает устало, прикрывая глаза и добавляя, чуть гундося, что эти припадки всего лишь последствия недели, проведённой запертым в подвале. Скотт на сказанное удивленно вскидывает брови, смотрит на друга пораженно и добавляет, слегка неуверенно:       — Ты не говорил, что тебя в подвале держали, — МакКолл спрашивает осторожно, вспоминая сны, яркие и удушающие своей реальностью, вспоминая Стайлза из сна на полу из досок, кричащего и зовущего на помощь. Воспоминания больно бьют в сердце, рождают сотни вопросов, на которые, Скотт уверен, друг отвечать не станет, отвернется к окну и помрачнеет.       Стилински в ответ лишь пожимает плечами, — мол, это не столь важно, — и, наконец, удобнее усаживается за столик, готовый сделать взволнованной официантке заказ. Стайлз отмахивается от подробностей так, будто они не важны, но для Скотта каждая деталь имеет большое значение, все что угодно, все, что Стайлз ему не говорит. Он задается вопросом, говорил ли Стайлз об этом отцу, что еще он умолчал, но спросить об этом вслух не решается – будет лишним сейчас заваливать того вопросами, потому что вряд ли Стайлз захочет отвечать.       Скотт обещает себе обязательно завязать об этом разговор со Стилински, выяснить у него всё, что тот сможет сказать, но торопить не намеревается, понимая, как тому сейчас нелегко. Потому он лишь молча наблюдает за наигранно расслабившимся другом, подавляя желание перегнуться через стол и сжать того в объятиях.       Когда у Скотта почти не остается сил, и он просыпается посреди ночи и до самого утра сидит на кухне, полулежит на столе и прячет голову в изгибе локтя, он понимает, что не справляется. Помочь Стайлзу у него не выходит, а попытки выяснить причину его приступов ничем не заканчиваются. У МакКолла болит голова и сушит горло, горячий воздух душит и выжигает трахею, но перестать думать Скотт не может.       Мелисса находит сына на кухне вначале шестого, пока собирается на смену в больницу, и смотреть на него такого ей больно, больнее, чем она могла бы себе предположить.       Скотт полулежит с закрытыми глазами, но женщина знает, он не спит — что она была бы за мать, если бы не могла распознать подобное. Женщина позволяет себе секундное сомнение, стоит ли тревожить его, но в итоге, подходит ближе и касается плеча юноши.       — Скотт, — ласково зовёт его Мелисса. — Милый, у тебя все в порядке?       Она знает, что вопрос абсурдный, ведь последний месяц проходит для её ребенка в дикости; после пропажи друга он чуть с ума не сходил, сейчас он сходит с ума оттого, что нашел его, от бесконечного беспокойства за него. И Мелиссе очень хочется помочь ему, хоть как-то.       — Все дело в Стайлзе, да?       Скотт поднимает на нее взгляд и легким кивком головы подтверждает догадки. От матери ему нечего скрывать, а об его отношении к Стилински, своеобразном, слишком близком для просто дружеского, она и так знает, потому ничего и не говорит.       — Мам, мне кажется, что Стайлзу… — Скотт мнётся, проводит ладонью по шее и не знает, как продолжить. — С ним творится неладное.       Скотту кажется, что более верным было бы пойти к Дитону, рассказать о произошедшем ему и узнать совета у него, но Скотт не хочет думать о том, что состояние Стилински как-то связано со сверхъестественным. Он, как сын медсестры, видит в друге симптомы, видит задатки чего-то психологического и оттого откладывает разговор с Аланом на потом, когда выяснится, что причиной всего является не какая-нибудь болезнь.       Скотт смотрит на Мелиссу вымученно и печально, сжимает кулаки и говорит, что переживает за Стайлза. Женщине же эти подтверждения не нужны, она и так видит то, как сын не находит себе места от беспокойства. Она все понимает и потому не спорит с бесконечными ночевками в доме Стилински, не удивляется, когда, возвращаясь с работы, находит парней на диване в гостиной, спящих в тесных объятиях друг друга.       — Не удивительно, что у него шок, — поглаживая сына по плечу, произносит Мелисса, — ему ведь столько пришлось пережить.       — Я не об этом. Было бы неплохо, если бы ты обследовала его психическое состояние.       Мелисса удивленно вскидывает брови, но под умоляющий взгляд сына сдаётся и обещает, что, когда сам Стайлз будет к этому готов, она договорится о встрече с главным врачом психиатрического отделения.       В начале августа Скотт растерян и едва ли имеет представление о том, что делать. В один из особо жарких августовских дней, проведенных на озере в паре километров от города, Стайлзу становится хуже.       Это происходит вечером, когда они уже час как вернулись с озера, лежат в обнимку на диване и смотрят один из старых боевиков с Брюсом Уиллисом, неспешно попивая лимонад. Почти на середине фильма Стилински резко поднимается с дивана, задевая неловким движением ногу Скотта, который наблюдает за ним внимательно, не отрывая взгляда. Стайлз бросается к разложенной походной сумке, кидает её на диван рядом со Скоттом и отправляет туда вещи, выложенные около двух часов назад, почти сваленные в одну кучу и едва ли пригодившиеся на озере.       Скотт наблюдает за происходящим молча; смотрит, как в сумку летит очередная безделушка, ещё влажное полотенце и запасная пара обуви. Он забывает о кино, поднимается на ноги и тормозит Стайлза, сжимая пальцами его плечи.       — Ты что делаешь? — он спрашивает осторожно, словно одним словом может сделать больно.       — Мы же на озеро собираемся, забыл? — Стайлз улыбается сконфуженно, и Скотту даже на мгновение кажется, что тот его разыгрывает, жестоко так разыгрывает, но Стайлз все никак не обращает сказанное в шутку, продолжает собираться и сжимать сердце лучшего друга в тисках боли.       В момент, когда Стайлз вытаскивает из шкафа свежую футболку и собирается стянуть свою через голову, — ту самую, которую надел после душа чуть меньше двух часов назад, — Скотт, наконец, говорит:       — Ты серьёзно? Стайлз, мы ведь только оттуда.       Стилински смотрит на него озадаченно и растерянно, наконец-то замечая песок на боках сумки, влагу на полотенце, сумерки за окном. Он оборачивается к Скотту с непониманием, с дрожью в руках и фальшивой улыбкой, едва трогающей губы.       — Неудачная шутка, да? — Стайлз второй раз за день разбирает сумку и совсем не смотрит на друга, и Скотту жаль его безмерно, почти до одури хочется обнять и успокоить, убедить, что произошедшее едва ли имеет значение.       Он делает это почти неосознанно; ступает в личное пространство Стайлза, мягко берет за плечи, разворачивая к себе, и обнимает, прижимает к себе бережно, обхватывает руками так, словно надеется, что таким образом укроет Стилински от всего происходящего. Стайлз едва ли сопротивляется, утыкается носом в плечо, держится пальцами за бока Скотта и вдыхает привычный запах корицы и мятного геля для душа, его геля для душа.       — Ты останешься сегодня? — Стилински спрашивает тихо, почти неслышно, но для Скотта расслышать не составляет труда. МакКолл догадывается о причине вопроса Стайлза почти сразу, потому, что сегодня один из тех дней, когда Скотт ночует дома, когда Стилински остаётся один на один со своими страхами и сейчас сил справляться с ними, у него нет.       — Конечно, — Скотт кивает, прижимает к себе плотнее и думает, что Мелиссе он позвонит чуть позже.