История Одного Лета

      3.       Это происходит ранним утром под самый конец июля. Солнце только начинает вставать, медленно выкатываясь из-за горизонта, тускло освещая пустынные улицы, принося с собой привычную для жителей жару. Скотт почти не спит, дремлет, готовый подскочить в любую минуту и по любому шороху. В это утро он тоже подскакивает, почти слетает с кровати, потому что в воздухе снова он, снова запах Стайлза, тонкий и едва уловимый. Скотт с трудом верит, вылезает в открытое окно почти по пояс и втягивает воздух полной грудью, разделяя запахи на составные. Вот, насыщенный и приторный аромат жимолости, менее четкий и размытый запах можжевельника на соседнем участке и яркое дуновение мокрой почвы. Скотт пробует снова, опять набирает воздуха в грудь; запах пыли сушит горло, аромат хвойных лесов, окружающих город, сливается с запахом полей, высушенной солнцем травы и, наконец, тонкой ноткой листового чая, карамельного мыла, смешанного с потом — запахом Стайлза.       Скотт пробирается между стволов деревьев, щурится от палящего солнца, зависшего над головой, и цепляется за тонкую нитку запаха, знакомого до боли в боках, будто она вот-вот ускользнет. Он ищет уже больше трех часов, ступает осторожно, то и дело теряя запах, появившийся так внезапно.       Скотт, оставив байк еще у первой тропинки, ведущей вглубь леса, выходит за линию города и едва ли замечает, что дома на его пути попадаются все реже. Молодого оборотня подобное не волнует, ведь чем дальше он отступает от главной дороги, тем сильнее становится запах Стайлза. Сердце в груди юноши колотится с неимоверной силой, то ли от бега, то ли от предвкушения, наконец, найти утерянное, и Скотт отталкивает это, игнорирует, и не позволяет этой мелочи захватить внимание и сбить со следа.       Сегодня необычайно жаркий день, и МакКолл чувствует это, когда лесные кущи заканчиваются, выпуская его в заросшее сорняками и выжженное солнцем поле, то самое, какое он представлял себе, вдыхая ранним утром запахи. Горячие лучи прилипают и подпекают кожу в ту же секунду, как Скотт ступает в траву, а раскаленный жарой воздух застревает сухим комом в горле. Скотту хочется зайтись хриплым пустым кашлем, остановиться и жадно ловить ртом воздух, надеясь, что хоть капля кислорода спасёт от этого удушья, но позволить себе этой остановки МакКолл не может, не может позволить себе ни единой заминки, ведь он и так слишком долго медлил. Слишком долго ждал момента, когда вновь почувствует знакомый до спазма в легких запах.       Слабый ветерок разгоняет застоялый прогретый солнцем воздух и ласкает щеки идущего ему навстречу спутника, встречает его свежестью, пусть и тёплой, но все же свежестью. Этот горячий поток сбивает запах, будто прогоняет его, и Скотту приходится сконфуженно остановиться, чтобы вновь напасть на след. Запах Стайлза едва уловимый и почти неощутимый теряется в потоках ветра, и Скотт не знает, с какой именно стороны идёт его источник, не имеет понятия, куда лучше повернуть, и потому он оглядывается, прикладывая ладонь козырьком к глазам, чтобы скрыться от яркого света. Он видит, казалось бы, бескрайнее поле, если бы не легкий сход травы в протоптанную дорогу вниз по склону. Скотт смотрит на эту дорожку на протяжении минуты, прежде чем ветер успокаивается и запах Стайлза, — эта тонкая нитка, ведущая к нему, — вновь не возникает в воздухе.       МакКолл сжимает зубы, — желваки так и ходят под загорелой кожей, — и опускает взгляд на свои руки. Запах крови на них сбивает, отвлекает от цели, и Скотт думает, что стоит прекратить раздирать собственные ладони когтями. Раны заживают почти мгновенно, оставляя на коже лишь кровавые разводы, но минутная боль парня будто отрезвляет, позволяет не терять контроль.       От мыслей МакКолла отвлекает настойчиво брошенный прямо в лицо аромат пота, чая и карамельного мыла, аромат, в котором едва ли можно уловить все эти примеси, но Скотт ловит, его волк ловит, и парень срывается с места. Рык с его губ разносится по пустынному полю, как раскат грома, а алый цвет, каким загораются его глаза, виден отчетливо даже в столь яркое солнце.       Он находит Стайлза в полдень, в океане зеленой с желтым отливом травы, и радости его нет придела. Скотт находит его, когда солнце в зените; обнаруживает Стилински в траве, испачканного в грязи и пыли, с кровоподтеками и ссадинами, но зато живого. МакКолл едва ли может сдержать вздох облегчения, когда слышит пусть и неспешный, но все же стук его сердца. Скотт не знает, кого благодарить.       Он падает на колени рядом с другом, осторожно касается пальцами испачканного в грязи и крови лица, мягко трясёт за плечи. Он знает, слышит, что Стилински в сознании, но не винит его в том, что тот не торопится открывать глаза, не спешит что-либо сказать. Скотт касается друга ладонью и собирает всю боль, что таится в его теле, смотрит, как рука затягивается в паутину черных вен и крепче сжимает зубы, — боль хоть и не сильная, но все же причиняет МакКоллу дискомфорт.       Когда Стайлз окончательно приходит в себя, то подскакивает на своей импровизированной подстилке из высохших трав и хватается за рукав футболки Скотта. Он судорожно оглядывается, давится воздухом и прикрывает глаза рукой, желая скрыться от яркости солнца. Скотт придерживает его за плечо, крепко и властно, в эту минуту больше, как альфа, чем как друг; он знает, что спокойствие Стайлзу сейчас нужно больше всего. В тот момент, когда Стилински, наконец, сосредотачивает своё внимание на нем, Скотте, тот уверяет, что теперь все в порядке, что все позади, что он найден.       Скотт на инстинкте подхватывает Стилински под руки, когда тот пытается подняться, и больше не выпускает, стискивая его в стальные тиски. Он прижимается своим лбом к его потному лбу с разводами грязи и запекшейся крови и шепчет, настойчиво вбивает в голову Стайлзу, что с ним все в порядке, что он вытащит его отсюда. Шепчет ему в губы, что больше не потеряет.       С того момента, как Скотт находит Стайлза в поле, проходит три дня. Стилински проводит их в больнице, в кошмарах под снотворным и в бесконечной опеке Мелиссы, гладящей по лбу, отгоняющей тревогу после снов. Стайлз благодарен ей, тянется каждый раз к её прикосновению, без конца спрашивает про Скотта и благодарит её тоже без конца.       МакКолл эти три дня проводит дико; он проводит в поле с отцом Стайлза почти целый день, ищет хоть что-то, что смогло бы сдвинуть расследование с мертвой точки, но в дебрях высокой травы ничего нет, кроме запаха Стилински, и оттого поиск этот он прекращает и возвращается в пустой дом. Матери еще нет; с появлением в больнице Стайлза, она проводит там больше времени, оставляет короткие сообщения на мобильник сыну о состоянии его друга, цифрами присылает количество вопросов Стилински о нем, Скотте.       МакКолл смотрит на экран своего телефона, вздыхает, поджимая губы, и обводит пальцами цифру на экране, присланную менее минуты назад. 24. Скотт обещает себе, что обязательно завтра, с самого раннего утра, он уже будет караулить друга у палаты, пока не начнутся часы приема.       Эти три дня Скотт, так же как и Стайлз, проводит в тревожных снах, где он видит грязного, испачканного в крови друга, с гримасой боли и страха на лице, растянувшегося на темном дощатом полу и зовущего на помощь. Скотт просыпается каждый раз опустошенный, потерянный и приходит в себя ото сна с трудом; Мелиссе тяжело на него смотреть и она все чаще отводит от него взгляд.       Стайлза выписывают на третий день, выписывают с кучей медикаментов и глубокими порезами на руках, лице и боках. Выписывают потому, что смысла держать его дольше нет никакого — он здоров настолько, насколько требует того устав больницы. Скотту он улыбается, как и прежде, будто и не случалось ничего, касается его плеча и чуть прихрамывает на правую ногу.       Стайлза спрашивают почти все о том, что случилось с ним, что схватило его, но Стилински не отвечает никому, говорит, что пропустил все интересное, что едва ли что-то помнит. Скотт наблюдает за ним в этот момент и чувствует горький запах лжи, слышит ускоренный стук сердца, но ничего не говорит, не задаёт вопросов, не уверенный, что получит ответы.       Когда с момента возвращения Стайлза проходит неделя, Скотт начинает замечать разницу; отрешенные взгляды подолгу в никуда, непрекращающаяся дрожь в руках, постоянные касания, чтобы убедиться, что рядом.       Раньше они вполне могли обойтись без потребности касаться друг друга — Скотт знает, что ему хватило бы единственного взгляда, чтобы выразить благодарность или, чтобы понять в каком состоянии находится Стайлз. Если между ними и проскальзывало что-то, будь то объятие, рука, небрежно переброшенная через плечо или подбадривающие хлопки по спине, то непроизвольно, как и между всеми друзьями, знающими друг друга с самого детства. Сейчас все иначе; сейчас Стайлз хватается за него, как за последнее, что удержит, что спасёт. Он держится судорожно, вжимается в плечо МакКолла лбом и пережидает приступ, — короткий, но дикий.       Стайлз меняется незаметно, и Скотту больно, потому что не уберёг, потому что позволяет этому происходить.       На прикроватной тумбе у постели Стайлза много лекарств; препаратов, названия которых Скотт, будучи сыном медсестры, к сожалению, знает прекрасно, как и их состав и показания к применению. Он смотрит на них, надеясь понять, что может быть за болезнь такая у Стилински, что он принимает почти что половину аптечки.       — Я не могу спать, — заметив взгляд МакКолла, говорит Стайлз, — чтобы не делал, просто не могу.       Скотт кивает; он едва ли удивлён, прекрасно осведомлён об этом и не спит вместе со Стайлзом, потому что не может, потому что ощущение потери ещё свежо, ещё преследует во снах. Он отводит взгляд в сторону, отворачивается от друга и делает вид, что все нормально.       МакКолл ночует у Стилински трижды в неделю, лежит за спиной друга, и наблюдает за тем, как тот тщетно пытается уснуть. Скотт рядом, гладит большим пальцем плечо, касается носом шеи и едва ли может чем-то помочь.