Project: "update"

Неделю спустя       – Всё так же, без изменений? – Уманова косится на подключённую к приборам женщину и сидящего чуть поодаль Бизона.       Спустя пару дней после того, как Иглу всё же удалось перевезти в КТЦ назад, Борис буквально поселился в медблоке. Пригов на это закрыл глаза, Батя, можно сказать, смирился, да и сам просиживал у Риты. Так что своего подчинённого понимал без слов.       В отличии от наёмницы, Рита заметно прибавляла. Да, она ещё не могла толком подняться, на «пройтись» Водянов наложил запрет, а простой вдох причинял боль, сломанные рёбра, как-никак, но вот на лице всё больше проявлялась уверенность. Эта кошка выберется из этой ямы и Булатов был этому искренне рад.       Тарасов же, если не торчал в палате наёмницы, то заходил к Кошкиной, тогда приходилось контр-адмиралу сматывать удочки и убираться восвояси, либо же Бизон сидел в столовой, за чашкой остывшего кофе. В квартиру Иглы он теперь наведывался редко, лишь так, окно открыть, да пыль протереть.       – Как видишь… Водянов сказал, ещё неделя и… – Дальше Борис не продолжает, а лишь устало прикрывает глаза, хватаясь за голову.       Бумага, написанная её почерком, судя по дате, ещё в конце десятого года, всплыла пару дней назад. Всплыла и… Убила. Практически убила. Наверное, лишь Рита восприняла текст вполне нормально, она ведь его знала, да и говорила Борису, что Лида не хотела повторения того долгого десятого года. Вообще про отказ этот никто не знал, ни среди медиков, ни среди бойцов, пока в личное дело Иглы не заглянул Пригов, ища варианты как её оставить здесь, а не отправлять невесть куда.       – У нас нет закона, регламентирующего… – начинает Ума, но замолкает, прекрасно понимая, что Игла сумела найти лазейку.       Эта женщина вообще, как правило, добивалась того, чего желала. Вот и тогда, наверное, тоже сумела.       – Она всегда говорила, что ты смышлёная… Медвежонок.       – Малая… Она меня так время от времени называла… Или мелкая… Ещё иногда щенком…       – Зная её акцент, то ещё прозвище… А почему?       – Потому что тявкала, а за жопу не хватала, – дословно процитировала Леся, тут же принявшись пояснять, – она часто наблюдала за тем, как я вновь учусь драться. Нет, мышцы прекрасно помнили каждое движение, их только с мозгом оставалось соединить воедино и поначалу это было крайне проблематично. Потом, спустя пару месяцев, стало намного проще. Вот в то время я на матах оказывалась чаще, чем когда-либо вообще. Дралась я с омоновцами, спецназовцами, да с кем угодно, только всегда оказывалась мордой в пол.       – Это она тебя научила…       – Оттеснять эмоции? Да. Когда научила, тогда я её на мат и повалила, первый и последний раз. – Уманова прикасается к руке. – Она такая спокойная, я её такой никогда не видела. Всегда какие-то эмоции, а сейчас… Такое ощущение, что она сдалась…       – Год назад Кот тоже так мне заявил, мол, перегорела она… – Усмехнулся Тарасов. – Только вот мы все забываем, что она наёмник. Кто бы что ни говорил, кто бы как бы их не показывал, они крайне смышлёные и не полезут туда, откуда не вылезут. Такого понятия как «идиотский героизм» у них нет.       – Тут действительно всё серьёзно. У неё частые отказы были, возможно, повреждён мозг, как ни странно, в таком состоянии диагностику провести не получается. Возможно, повреждены имплантаты, их укокошить можно даже без подключения к ним. Так что, Борь, я даже не знаю… Водянов просил не говорить.       Тарасов молча слушает, стараясь не допустить обрыва всех своих требухов в пропасть. Он этого боялся, про это и отмалчивался Водянов. Всё же да, неведение порой намного лучше, чем сидеть вот так, на пороховой бочке ожиданий.       – Раз так… – Борис набирает в грудь больше воздуха: – Лесь, тут такое дело… Они сёстры. Единокровные…       – Так вот почему…       Дальше Ума не продолжает, лишь машинально и аккуратно перебирает пальцы наёмницы, весьма тонкие, длинные, словно пальцы пианистки. Теперь становится понятна та ненависть, когда она, блокируя удары девушки, ещё пару раз обернулась к лежащей Кошкиной. Теперь понятна та злость. И только сейчас Олеся понимает, по какой грани тогда прошла, и чего стоило наёмнице не перейти, чего стоило удержаться и действительно не убить.       – Лесь?..       – Я догадывалась. Правда, думала, что они возможно просто слишком хорошо знакомы… Тогда, когда… В том коридоре… Она могла меня убить… Она не меня защищала, не меня спасала…       – Обеих, – поправляет Тарасов. – Если бы она хотела, она бы убила. Я видел, как она могла хладнокровно отправить на тот свет. Она глотку могла перерезать, глазом не моргнув.       – Со мной бы так не…       – Вышло бы… Просто… Лесь, не моё дело, но… Она к тебе привязалась и, видимо, это того стоило.       – Борь… Почему Рита сразу не сказала? К чему вся эта игра была?       – Можешь у неё спросить… Но я думаю, всё в твоём восприятии. Это сейчас ты начала раскрываться и перестала бояться быть собой. Короче… Они сыграли на доверии. Рита ведь стала для тебя чужой…       – Нет, как ты можешь, – но практически тут же Леся замолкает, понимая всю гениальность такого хода. Рита ведь человек, за последний год она видела её раз пять, ну восемь от силы. А Игла была рядом.       – Смышлёная… – Бизон пытается выдавить улыбку, но она меркнет, стоит посмотреть на равномерную кривую, да на прибор, заставляющий биться сердце. На секунду и ему кажется, что всё, что через неделю наступит конец, только он гонит эти мысли подальше. Не может эта женщина, с резкими чертами лица и лёгкой ухмылкой вот так просто сдаться. Если бы могла, была бы уже давно мертва. – Знаешь, я просто сказал, потому что просила Рита.       – Я… я наверное к ней… – Олеся осторожно убирает ладонь, вновь смотрит на спокойное лицо, оно и не лицо, словно маска какая-то… – Надо…       – Дров не наломай только.       Леся, молча, кивает. Легко это сказать. С одной стороны эти две женщины были правы, особенно вспоминая первые недели пребывания здесь, в КТЦ, да и последние пребывания там, в том НИИ. Хотела признавать девушка или нет, но к наёмнице она за меньше чем год привыкла больше. А они на этом и сыграли, причём успеха добились. Только вот какой ценой…       Уманова осторожно проскальзывает в палату, надеясь, что Рита спит и она сможет лишь просто посидеть в углу, обдумать, вспомнить, а затем тихо уйти. Говорить со своей, можно сказать, второй матерью девушка боялась, а страх штука сковывающая кого угодно. Да и чувство вины проедало плешь. Тут даже Мура не помогала, да и Физик с его попытками уверить, что то был сбой, её спровоцировали и так далее, отправился после очередной попытки словесно далеко и надолго. Сбой сбоем, но головы на плечах никто не отбирал. Надо было варить своим котелком, а не идти на поводу.       Размышляя, она и не сразу замечает, что Рита краем глаза выжидающе следит за ней. Она не сразу замечает, что слёзы по проторенным дорожкам скатываются по лицу и каплями падают под ноги. Не замечает, пока Багира сама не вызволяет её из дум.       – Ну что, прорыдалась? – Кошкина смотрит на вошедшую Уманову.       Девушка не с первой попытки вырывается из мыслей и уж точно не спешит поднимать глаза на лежащую. Каждый раз она смотрела на Риту и видела последствия того поединка, каждый раз сам поединок пролетал перед глазами тысячу раз, вырывая особо опасные удары из контекста и прокручивая в замедленном режиме.       – Я спрашиваю, прорыдалась?       Голос у Кошкиной становился уверенней, да и состояние улучшалось. Не так, как хотелось бы, весьма медленно, но хоть как-то. Морально помогал Булатов. Именно это ранение сдвинуло в нём какой-то камень и заставило шевелить не только мозги, но и сердце. Возможно, он просто понял, насколько ценными моментами транжирится налево и направо. По крайней мере, сейчас он в палате бывал весьма часто, почти что поселился, цветы приносил каждый раз и слишком осторожно брал за руку. В коем-то веке Кошкина могла побыть не просто офицером и другом, а неким больше.       – Угу… – В который раз шмыгнула носом Олеся. Весь хвалёный самоконтроль всякий раз проваливался невесть куда, стоило перешагнуть порог, сейчас исключения не было.       – Вот и молодец. Давай, иди сюда.       – Рит… а Лида и правда…       – Боцман рассказал? – внутренне Кошкина радуется, что не ей пришлось говорить, не ей пришлось оправдываться и выслушивать все вытекающие из этой утайки мысли. Впрочем, Уманова могла и сейчас спросить, хотя навряд ли.       – Ловко вы…       – Ловко… Она всё так же, да?       – Без изменений, активность практически на нуле, в коме и из неё не выходит. – Тараторит уже как заученное проклятие Ума, решаясь приблизиться и усесться на стул около Риты. – Мне страшно…       – Она выберется…