Project: "update"

Несколько часов после совещания       Приборы всё так же монотонно извещали о том, что подключённое к ним тело живо, по крайней мере, судя по кривым на мониторах. Про такое состояние Ума теперь уже знала не понаслышке, сама прошла через это, только не так много помнила.       Сейчас же… Сейчас Олеся пыталась переварить и осознать то, что произошло на совещании, вернее, тот вывод, который сделал куратор её проекта.       Остаться в группе… Она и надеяться на такое не могла, особенно после того, что произошло с Ритой. Самое большее, чего она ожидала, что вернётся обратно в тот центр, или не в тот, а схожий, на «доработку». Либо же вообще вернётся к тому состоянию, в котором была до всего, что произошло. Но нет, всё произошло абсолютно не так, как она сама того ожидала. И заслуга в этом, в очередной раз, наёмницы.       О каком отчёте говорил Сергей Альбертович Уманова узнала, когда сразу же после его ухода зашла в ИВЦ и, немного поломав голову, открыла запароленную папку на компьютере Иглы. Наёмница действительно вела журнал действий и оценок, оставляла комментарии около результатов медобледований и после каждого задания и тренировки, на которых сама присутствовала. И, так уж совпало, что последний отчёт она сделала за пару часов до того как Ума вколотила Риту в стену ИВЦ.       Только вот отправила его Лида автоматически, согласно программе-таймеру за день до итогового совещания. И отчёт этот содержал лишь положительные выводы из взаимодействия подопытной и отряда специального назначения Смерч. Нет, там были описаны и побочные явления, но они ловко нивелировались тем, что имплантаты имеют свойство отторгаться организмом. Собственно, с той, или иной стороны, Лида умело обосновала практически всё, снабжая каждую хоть мало-мальски критическую для Умы ситуацию ещё и исследованиями зарубежных учёных. Она действительно не врала, когда там, ещё в том центре Олеся спросила, откуда та всё знает. Образование. Оно ведь действительно таковым было. Это уже тут Ума догадалась, а позже и убедилась, что Игла сама в схожей ситуации. А тогда там… Там ей было не понятно, почему какая-то наёмница прилагает такие усилия, доказывает, спорит, хотя находится явно не в том положении, чтобы это делать. И защищает.       Воспоминания возвращались, если можно так сказать, порционно. Ума только недавно вспомнила, и то, расплывчато, как Игла вытаскивала её из ванны, чертыхаясь и матеря на чём свет стоит, перебинтовывала руки, звала медиков, а затем, за ширмой, когда Олеся уже пришла в себя после неудачной попытки суицида, обычно ставящей крест на карьере военного, доказывала, что это связано лишь с тем, кем Уманова начинала становиться, что тут и у здорового человека может поехать крыша, что если Ставруку, а тогда Лида спорила именно с ним, нужен работоспособный образец, Олесю надо пустить дальше, продолжить вносить изменения, провести ещё несколько операций и затем запустить в отряд, который ей ближе всего по духу.       Олеся прикрывает глаза. Смотреть сейчас на лежащую в этой маленькой и слишком яркой палате наёмницу было страшно и непривычно. С другой стороны, Ума прекрасно понимала, насколько вероятность того, что всё вернётся на прежний уровень минимальна. Тут уже помог Водянов, да и Ставрук, который под следствием начал сдавать всех и вся. Тогда и всплыло то самое, ради чего этот изувер хотел буквально вскрыть заживо Лиду, те самые записи японского действительно гениального учёного и врача, Ясимуро, который, собственно и сумел вживить имплантаты наёмнице.       – Ты снова вытащила… – Олеся прислоняется лбом к неподвижной и достаточно прохладной руке наёмницы, устало прикрывает глаза.       Воспоминания, словно хорошая гончая, настигают именно в этот момент и сейчас Уманова рада, что в палате больше никого нет. Лишь противный писк приборов, погружающий в свой персональный кошмар глубже и глубже. Ноябрь 2016, НИИ под Санкт-Петербургом       Её тошнило и рвало. Упорно, бесповоротно, раз за разом. Наверное, до этого Ума могла бы сказать, что так бывает если слишком много выпить алкоголя, сначала ты начинаешь видеть вертолётики, а потом понимаешь, что одноногий друг в санузле это действительно друг.       Сейчас же затуманенное сознание не позволяло думать ни о чём, вернее, оно воспринимало, но не осознавало. Рядом постоянно крутился какой-то силуэт, который заставлял пить воду, пить много, а потом вновь провоцировать рвотный рефлекс. Удивляло её в этом состоянии только то, что она исполняла каждое действие, которое ей говорили. Нет, по началу она пыталась сопротивляться, что-то там мычала про то, что не хочет больше, что хочет сдаться, только всё это в раз прекратилось.       Она не помнила сколько это продолжалось, всё происходящее слилось в монотонную картину, да и расплывалось настолько, что сил на чём-то фокусировать внимание не было. Затем, когда сознание стало медленно возвращаться, Уманова начала вспоминать.       Очередные тесты… Она их провалила. Всё то, что в неё сумели всунуть, она даже не понимала, что это и для чего, не помогали. Как она тогда поняла, что-то шло не по плану, нарушало общую картину в их глазах, в глазах этих учёных, тенях в белых халатах. Они её постоянно перевозили, из палаты в палату, давали возможность отдохнуть, какое-то отведённое ими время на сон, а потом начинали заново, даже если результат был не тот, на который они надеялись. Среди этих споров Уманова постоянно слышала голос, уверенный, с лёгкой хрипотцой, достаточно низкий. Его она узнавала лучше всех.       За два дня до этого их представили друг другу, вернее, Ставрук зашёл в палату, ради проформы спросил про самочувствие, а затем кивком указал заходить женщине. Её Ума видела впервые, высокая, слегка островатые черты лица, абсолютно непроницаемый взгляд.       – Уманова, это Лидия, она будет помогать в твоей адаптации. Она писала часть твоих подпрограмм, которые до сих пор дают сбои.       Это всё, что он тогда сказал и ушёл, оставив женщину в палате. Плотно закрыл дверь и только тогда Олеся позволила себе со всей возможной собранностью осмотреть свою… Кого свою, спасительницу? Вряд ли…       – Лесь, – обращается женщина после недолгого молчания, придвигает к кровати стул, садится на него, – что ты завалила на этот раз?       И тогда этот простой вопрос, без укоров, заставил, что ни наесть, развязаться языку. Ума говорила, много, несвязно, изредка поднимая взгляд на сидящую и не встречая в ответном взгляде ни раздражения, ни разочарования, скорее понимание, такое, еле уловимое.       А затем, в тот роковой день, тест на мелкую моторику, кажется, самый простой, такой детям в садике дают. И она его провалила. Ей помогли пересесть на коляску, приказали направляться в палату, а она помедлила. Руки плохо слушались, вернее, практически никак, даже на джойстик надавить получалось не с первой попытки.       – Игла! – рявкает Ставрук, подзывая Лидию, начиная показывать графики, – нельзя медлить. Видишь же, что она не справляется. Я же предлагал изначально, без обучения, полный контроль имплантатов над телом. Вот без этого вот…       – Не пойму я тебя, док. – Игла слегка косится на сидящую в коляске девчушку, – тебе нужен кто? Робот? Ну так на заводе клепай их. Гайки, болтики, винтики, соединяй и вперёд. Здесь же сложнее. Мы же проходили этот этап…       – Крысы как-то посговорчевее были. Мне результат нужен, Лидия. Результат. Ты это понимаешь?       – А ты думаешь, быстро это?       – Мы столько в неё вбухали…       Остаток очередной перебранки Ума уже не слышит. С трудом, но управляя своим инвалидным креслом, она катится к себе в палату, пытаясь окончательно осознать то отношение… По дороге колесом задевает медицинскую тележку, с которой сваливается стеклянная баночка.       Дальше она уже не помнит. Только лишь размытый силуэт, жуткая слабость, тошнота и рвота… И этот голос с хрипотцой.       Только потом, когда она более-менее приходит в себя, когда её пробивает жар, она слышит голос. Лидия. Она оказывается рядом.       – Я устала… – признаётся Уманова, еле слышно, на выдохе, боясь открыть глаза, страдая от температуры и неимоверной слабости.       – Поэтому наглоталась таблеток?       Лида сидит рядом, на стуле, около кровати. На тумбочке ноутбук с показателями имплантатов. К ним можно подключиться удалённо. Они не работают стабильно, да и не должны, учитывая, что прошло сколько, месяца два? Примерно да. Этого ничтожно мало, чтобы откалибровать каждый, полностью прописать работоспособный код. Это время практически ничто для того, чтобы вновь начать двигаться, даже просто шевелить кончиками пальцев, а этот что? Хочет, чтобы она как крысы, на которых нечто схожее тестировалось, начала активно барахтаться? Результат он хочет… Игла натужно вздыхает. Вот он, результат. И не просто результат. Это крест. Всему крест.       – Я не смогу… Лидия… Я не хочу туда, – Уманова косит глаза в сторону двери.       – Ты понимаешь, что сделала? – женщина закрывает крышку ноутбука, – ты же военный, да?       Конечно да, Лида читала дело. От корки и до корки, даже то, над чем был штамп «совершенно секретно». Кроме того, она знала, откуда эта девчушка. Её она видела раньше, примерно четыре месяца назад, в госпитале ВМФ, когда помогала Бизону и его отряду специального назначения, словила там пулю, а потом вновь отправилась на зону. Только этой девчушке знать это не обязательно. Наоборот, куда важнее, что Уманова решит для себя сейчас сама. Если она сломается, никакие имплантаты не помогут, если же захочет бороться, то тогда можно попытаться.       – Я… Была…Младший лейтенант Уманова Олеся Миха…       – Ты понимаешь, что поставила крест? – задаёт вопрос в лоб Игла, наблюдая за реакцией. – Суицидников бракуют…       – Лидия… Я… завалила тест… каждый…       – И это повод сдаться? Серьёзно?       – Я завалила тест…