Орлиное гнездо

На пути в смертный город Кришаны не могли более останавливаться там, куда Раду стучался прежде, - много меньше дверей открылось бы им теперь; путникам едва не пришлось заночевать в поле, как Иоане, - они едва, почти униженно упросили хозяев одного из замков принять их. А ведь сейчас спать снаружи было не только очень опасно, а еще и холодно. Если так пойдет и дальше, придется отныне сворачивать в монастыри, намного увеличивая путь; еще и неизвестно, примут ли их там… Ведь столько валашских монастырей находится теперь под властью господаря, а для иных он и вовсе является ктитором*… Катарине Кришан тяжело далась эта дорога – а от непрестанных сердечных волнений она едва не расхворалась; Марина, хотя после трансильванских приключений и была еще бледна и худа, хранила угрюмое молчание и стоически переносила все невзгоды. Муж ее, слишком заботливый и покладистый для такой женщины, словно бы потерялся и отошел в сторону в эти дни – как будто перестал в чем-то быть Марине мужем или никогда не был им вполне. Тем более, что после бегства из Трансильвании они ни разу не разделили ложе – пока Марина была больна, наступил пост. И даже отдаваясь мужу, несомненно, наслаждаясь им со свойственным ей - так долго вызревавшим в ней мрачным сладострастием, Марина большую часть себя утаивала для себя. Василе Поэнару уже знал, что власть крови и натуры всегда будет довлеть над его женою больше, чем власть супруга, - и, будучи умным и пожившим человеком, он с этим смирился. Теперь же и вовсе стало не до семейных прений – когда над ними всеми нависло такое бедствие… Кришаны боялись; и чем ближе подъезжали к столице, тем больше боялись. Свидетельства власти Влада Дракулы попадались им все чаще: те самые свидетельства, которые стяжали ему его зловещее прозвище, - как будто господарь насмехался над злоязычием своих подданных и даже над собственным своим положением. Вдоль дорог, ясно видные посреди голых припорошенных снегом полей, перед глазами путников то и дело возникали колья, на которых торчали то головы, то целые тела врагов: точно Дракула снова и снова насаживал неугодных на свой посох пастыря, каковым являлся для своего народа. Враги попадались и в турецком, и в валашском, и в немецком платье; иные обглоданные воронами уже до костей… но снимать их и предавать земле никто не смел. Хорошо было хотя бы то, что холод не давал мертвецам гнить быстро и заражать воздух. Госпожа Кришан при виде первого на своем пути такого украшения полей лишилась чувств; потом притерпелась и дальше поехала бледная, но спокойная, только качалась на своем коне, как будто от большой сердечной слабости. Но только ли это ей предстояло пережить! Марина же, проезжая мимо одного пронзенного турка, вдруг приостановилась и с размаху пнула кол ногой, так что с головы казненного свалился тюрбан; Марина после еще и плюнула на этот головной убор, который османские мужчины так почитали. Василе Поэнару был потрясен, а Раду Кришан дал дочери затрещину за несдержанность; она вскрикнула и поморщилась, но извиняться не стала и явно чувствовала себя полностью удовлетворенной. Боярин, хотя наружно и рассердился, несомненно, в душе тоже остался полностью удовлетворен. Но пока это было только лихачество – Кришаны хорохорились, как иные сильные духом преступники, которых в цепях ведут на казнь. Когда им предстал Тырговиште, все они присмирели. Был белый день – и Тырговиште был бел и уныл: на город спустилась зима, казавшаяся похоронами их надежд. Раду Кришан первым вновь пришпорил коня – и поскакал вперед; за ним, бодрясь, последовала вся семья. Кришан долго вычислял – и так и не вычислил в уме, у кого они могут погостить в эти дни: кто же из его сообщников в Тырговиште еще не умерщвлен князем? И кто остался предан Кришанам, а кто передался?.. Однако у городских ворот их ждала неожиданность – огромная и ужасная, как представилось всем без исключения: стражники их приветствовали почтительно и тревожно, как долгожданных важных особ, обреченных гибели. Да: Кришанов здесь ждали, и немедленно передали им приглашение – вернее говоря, повеление явиться во дворец. Господарь оказывал им великую честь и избавлял от неудобств, приглашая всю боярскую семью к себе – на все праздники. Катарина закрестилась за спинами своих спутников; Марина застыла в седле, как изваяние. Мужчины тоже окаменели. Мало кто из Кришанов усомнился в этот миг, что злодей подготовил им пышную встречу: себе большую забаву, а им смерть. Семья поехала прямо ко дворцу – не заезжая даже к жившим здесь родственникам; несколько стражников примкнули к ним, как к приговоренным. Оборванные дети и простой люд, попадавшийся им на пути, отбегали с пути Кришанов и глазели издали с жадным любопытством – как на невиданную большую охоту: облаву на таких диковинных лесных зверей, устроенную их господарем. Им встретилось еще несколько кольев – но после дороги, изобиловавшей ими, это уже не так впечатляло; и только перед самым дворцом Раду вздрогнул и перекрестился. С длинного позолоченного кола на него смотрело то, что осталось от головы Михая Василеску: большой почет! Высокое место! Ветер трепал длинные окровавленные волосы и бороду. Открылись ворота дворца, и бояре проехали; попадавшиеся навстречу дворцовые служители и придворные, засматривая на коней подозрительно и испуганно, кланялись гостям. Никто еще не знал, сколько из этих благородных людей – и с чем выйдут обратно от господаря… Большой дворцовый сад так же обнажился, как и все долины, льняные и пшеничные поля и лески вокруг; на миг утомленным, налитым кровью глазам одинаковые черные деревья также представились кольями, ждущими свои жертвы. Но в государевых палатах никаких бесчинств не проглядывалось – пока. Марина была все время так нахмурена, что на ее пятнадцатилетнем лбу уже пролегла неисчезающая продольная морщина; впрочем, это едва ли ее испортило более. Молодая госпожа Поэнару, ощущавшая себя неизменно – Кришан, надвинула низко на лоб нарядную бархатную шапку с меховым околышем и сделалась как никогда нехороша собою, как никогда такою, какою была, когда ей не требовалось себя золотить для других… Они спешились, передав коней княжеским конюхам; и затем, устало и обреченно, уже не изумляясь красоте и пестроте убранства палат – фрескам, мозаике, золоту и серебру, драгоценному дереву, - последовали за проводниками. Кришан гадал, оказался ли кто-нибудь из бояр в таком же положении, как они: найдут ли они во дворце товарищей по несчастью? Но бояре и собственною гордынею, и волею Влада Дракулы были разделены – и представали перед его судом поодиночке. На полдороге и Кришанов разделили: двум женщинам, матери и дочери, предложили проследовать на женскую половину, где жили другие знатные жены. Великая честь! Марина даже оживилась и стала посверкивать по сторонам глазами почти с прежнею заносчивостью. Ей с матерью отвели одну комнату на двоих – правда, большую и богато обставленную, хотя и слишком пестро, кичливо, после единообразия и строгости огромных залов замка Кришан. Когда стало можно сесть, Марина тут же опустилась в кресло, выпустив из-под шапки и покрывала измученные косы, змеями развившиеся по ее груди. – Как устала, - пробормотала она. – Где же тут слуги? - Марина, помни, где мы сейчас, - прошептала с большой тревогой мать, так и не осмелившаяся еще сесть. – Здесь тебе нельзя показываться простоволосой - здесь жены в великой строгости! Марина лениво улыбнулась, накрутив на смуглую руку одну черную косу. После свадьбы она как будто позволила себе распуститься, и волосам тоже дала волю – выпустила наружу часть дремавшей в себе женской силы. - Здесь живут и жены княжеского рода, - пробормотала она; глаза ее сверкнули. – Вот бы познакомиться с княгиней! Я слышала, что она совсем молода! - Куда! – воскликнула Катарина, совсем сведя брови. – Куда замахнулась, не успела приехать! Потом госпожа Кришан успокоилась и тоже села в кресло; и от собственного тяжелого головного убора избавилась. – Погоди, - одышливо прошептала она, обмахиваясь ладонью. – Будут тебе и слуги, и все, что хочешь… Конечно, князь не оставит нас без внимания… Слуги и в самом деле явились незамедлительно – две красивые девушки для помощи обеим знатным госпожам и три дюжих молодца, которые тащили чаны с горячей водой и большую медную ванну. Поставив это все, мужчины низко поклонились, не поднимая глаз, и тут же поспешили исчезнуть с запретной половины. Девушки наполнили для них ванну – для обеих, чтобы одна выкупалась после другой; Марина поджала губы, но почтительно предложила матери вымыться первой. Та отказалась: пусть в свежей воде искупается ее дитя, а она пока отдохнет. Когда обе гостьи привели себя в порядок, сменив платье, умастившись и обвесившись украшениями – чтобы выглядеть достойно своего рода и нынешнего положения, – им принесли поесть, прямо в эту комнату. Мать и дочь, пусть и неосознанно, ждали, что их пригласят куда-нибудь, но, должно быть, время еще не пришло. До самого вечера они просидели в своих высоких и богатых, но тесных покоях – тесных для двух повелительниц ветров, лесов и равнин, которыми обе Кришан были совсем недавно: сейчас это были такие же затворницы, как и другие знатные жены из дворца князя Влада. Еще даже хуже. Они были узницы – как бы их ни содержали. Госпожа Кришан и Марина легли спать на одну кровать – здесь была только одна кровать, пусть и пышная и просторная, с резными столбиками и пологом. Марина отодвинулась от матери на самый край: она не привыкла, чтобы во сне ее касался кто-нибудь, кроме мужа. Да и его не всегда до этого допускала. Марина тут же уснула, перевернувшись на живот и свесив одну руку до пола. А госпожа Кришан еще долго ворочалась и вздыхала на своей половине постели. Уснула она со скорбным выражением, которое в последние дни и даже ночи не сходило с ее лица. На другой день их никто не будил – и обе женщины выспались всласть; проснулись во внезапном испуге, что пропустили какую-нибудь церемонию. Но будь это так, их, конечно, уведомили бы. Не так страшен князь… как его малюют. Им опять принесли горячую воду, и опять накормили – улыбаясь, кланяясь, но ничего не говоря; теперь даже Марина с трудом скрывала свое беспокойство. Мать же ее от тревоги за мужа и сыновей вообще не находила себе места. А ближе к обеду их вдруг вызвали – наконец-то! Это оказался не князь: а та самая особа, с которой Марине так загорелось встретиться в первый день в Тырговиште, - молодая княгиня, жена Дракулы Елизавета. Сей высочайшей госпоже очень любопытно стало познакомиться с двумя трансильванскими женами, о которых она успела столько переслышать. Известив о приглашении, им дали время приготовиться, оставив в комнате вдвоем. Катарина ужаснулась, услышав, как скоро исполнилось желание дочери; она тихонько взмолилась к небесам о помощи, а потом начала давать Марине быстрые испуганные наставления, как себя держать. Марина слушала, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу и раздувая ноздри, - а потом махнула на мать рукой. - Ах, матушка, оставь! Княгиня же не глупа! Поймет, каково нам тут! - Ах ты, греховодница, - ахнула мать. Она смотрела на нее и сердито, и разочарованно, и очень тревожно. – Поймет княгиня, говоришь ты! А почем ты знаешь, какова княгиня, - и что прикажет с тобой сделать за твой язык? Марина изумленно посмотрела на мать. - А что она может сделать, при таком муже? – спросила Марина, понизив голос. - Да и какова бы она ни была, - тут боярская дочь перешла на шепот, - при своем князе она может быть только овечкой! Катарина покачала головой. - Глупа ты еще, - прошептала она скорбно. – Мы не знаем, сколько сей великой жене здесь дозволено; женская власть вовсе не так проста, как тебе кажется… Марина вздохнула, потом еще раз поправила косы, уложив получше под покрывалом, и покрасивей разложила на плечах и груди жемчужное ожерелье. – Ну, мы готовы, - она со вздохом величественно выступила из комнаты, прежде, чем мать успела ее удержать. Госпоже Кришан оставалось только последовать за своим страшным детищем. Вестники молча повели их куда-то – какими-то коридорами, закоулками, дверями; иногда встречались грозные, как тяжелорукие вооруженные статуи, стражники, иногда – проворные, стройные и нарядные служители и служительницы. И вот наконец они пришли. Перед ними торжественно распахнулись двойные двери, и обе трансильванские жены вступили в высокий покой – такой же пестрый, прихотливый, как их собственный, но куда просторней и роскошней. Еще не успев никого увидеть в этой византийской вязи – как будто тут выставил напоказ все свои богатства маленький Царьград, – Марина и Катарина низко склонились; и не выпрямлялись до тех пор, пока им не велели это сделать. Мелодичный женский голос, прозвучавший из глубины комнаты. А потом они узрели и его обладательницу. Черноволосая и стройная княгиня Елизавета оказалась и в самом деле молода – немногим старше Марины; молода и красива. Но мысленно Марина удивилась: она ожидала большего, таких женщин в Валахии, да и в Венгрии было множество. "Иоана собой лучше", - с гордостью подумала она. И тут же испугалась, что княгиня может прочесть на ее лице эту мысль, и отвела глаза. А та быстро и величественно встала с места и легкой поступью приблизилась к ним. Елизавета приветливо улыбалась, очевидно, чтобы рассеять их страх. Марине же вдруг стало досадно, что она обязательно должна была бояться, - она покраснела и прямо посмотрела на властительницу. - Добро пожаловать, - просто проговорила княгиня: ничего особенного, миловидная женщина, каких тысячи! – Садитесь вон в те кресла, я прошу вас разделить со мною трапезу. Тут обе гостьи догадались еще раз низко поклониться. Елизавета весело рассмеялась. – Не бойтесь! Когда все три женщины уселись – кресло княгини было не выше, чем кресла гостей, - хозяйка с улыбкой сказала: - Я очень рада знакомству с такими благородными женами. Она помедлила и спросила боярыню: - А где же твоя младшая дочь, госпожа Катарина, - Иоана, которая замужем за княжьим отроком Корнелом Испиреску? Госпожу Иоану также приглашали ко двору. Я наслышана о ее красоте и добронравии и была бы рада видеть ее у себя. Катарина мгновение помешкала, потом ответила, опустив глаза: - Иоана, к несчастью, тяжело заболела – она не смогла приехать. Покорно прошу княгиню простить нас. Длинные насурьмленные брови Елизаветы сошлись, она перестала улыбаться. - Да, большое несчастье… Что ж, надеюсь, что Иоана скоро поправится. Жене негоже так долго жить в разлуке с мужем – это против Божьих заповедей. Госпожа Кришан глядела на это искусно накрашенное спокойное, приветливое лицо и внутренне трепетала. Княгиня же опять милостиво улыбнулась и посмотрела теперь на Марину. - Пока мы все трое свободны, я желала бы побольше услышать о вашем прекрасном лесном крае – который, к несчастью, знаю еще так мало. Госпожа Кришан мысленно снова вознесла мольбу к небесам – спрашивая себя, хватит ли ума у такой самонадеянной дикой девчонки, как ее дочь, понять, что может крыться за подобною любезностью. Но переглянуться с Мариной она уже не могла – княгиня Елизавета не сводила с них своих добрых, ясных глаз. * Т.е. главным попечителем.