Орлиное гнездо

Иоана надела лучшее свое платье, зеленое шелковое, с вышитыми золотом листьями; волосы, конечно, скромно покрыла уложенным складками белым покрывалом с золотой нитью. Корнел оделся как обычно – валашским воином, который слепил глаза блеском вооружения. Боярин сам пришел оценить их вид, после того, как оценил вид сыновей, которыми остался удовлетворен… и особенно не занимался. И изумил Иоану своим советом – вернее говоря, приказом: - Подбрей брови. Иоана всегда гордилась своими бровями, прекрасно изогнутыми и черными, как перья вороненка, - как и всем своим обворожительным лицом, и телом; и мысль о том, что ей придется расстаться с этими двумя украшениями своего чела - то лукавыми, то надменными вестниками каждого каприза, каждой мысли, - привела ее в ужас и негодование. - Никогда! Боярин крепко взял ее за плечо и властно посмотрел в глаза, приподняв голову за подбородок: - Сделай то, что я велю, дочь моя. Ты умница и поймешь, почему я этого пожелал, - король большой приверженец мод и внимателен к вещам, которые обыкновенно замечают только женщины… В своих дворцах он провел больше времени, чем его отец в походах и боях. Венгерские жены подбривают брови, чтобы лоб казался выше, - и ты последуй их примеру. Может быть, это скроет твою красоту на время, - но вскоре солнце снова выглянет из-за туч… Иоана заулыбалась, начиная понимать мысль отца. - Ты хочешь, чтобы мы предстали Корвину несчастными, нуждающимися, - а я тронула сердце короля и не вызвала его похоти и ничьей другой… Боярин поперхнулся, услышав такие слова; но потом кивнул и с удовольствием потрепал Иоану по щеке. - Золото мое! Для того, чтобы испортить дочери брови, боярин хотел послать за цирюльником, но Иоана отказалась от таких услуг – и сосредоточенно занялась собою сама, перед зеркалом, с серебряными щипчиками. Если уж избавляться от бровей по моде Буды, то так, чтобы долго не отросли. Корнел, которого ни о чем не предупредили, был неприятно поражен такой переменой в ней, но после нескольких смущенных слов жены понял, в чем дело. Он был смышлен, и его ум только изощрялся со временем. Раду Кришан тоже оделся тщательно – но траурно: в черный бархат, в котором он, почти совсем седой старик, казался одновременно и величественным, и согбенным горем. Они были красивы и значительны, это семейство, - эти орлы, изгнанные из родного гнезда и нашедшие убежище у воронов. Корнел и Иоана шли, держась за руки, хотя здесь было не принято так ходить: но боярин не запрещал им. Этот жест был более трогателен и красноречив, чем свадебные венки на молодых головах. Алебардщики у дверей пропустили их, как только они назвали свои имена, даже не обыскивая; это могло показаться молодой беспечностью короля – или необыкновенной его уверенностью в своих силах. Или это был дружественный жест – жест, вполне подобающий Справедливому королю и миротворцу. Возможно, дело было и в том, и в другом, и в третьем. Уверенность намного легче питается воображением, чем действием, которое такого правителя, как Матвей Корвин, может жестоко разочаровать… Королю Венгрии семнадцать лет – столько, сколько было Владу Дракуле, когда тот вступил на престол в первый раз, вынеся годы испытаний турецким пленом, которые сломили бы любого обыкновенного и многих незаурядных смертных… Корвин тоже вынес немало в борьбе за свой трон – и борьба далеко еще не окончена; но эти две натуры и два пути, как и избираемые ими способы, совершенно различны. Раду шел, не замечая роскоши дворца и внимания толпившихся в залах придворных, - шел, опустив голову, как и подобало горевестнику. За ним в покорном молчании следовали дети. Впрочем, им, скорее всего, и придется молчать: едва ли его величеству понравится пробираться через рытвины в их венгерской речи. Как король не любил преодолевать рытвины, в которых ломали ноги лошади турок и валахов, расставляющих ловушки армиям друг друга и соперничающих в этом до полного взаимного истощения – и со все большим успехом наставляющих друг друга в дьявольских жестокостях. Гости вошли в тронный зал и сразу увидели короля, восседающего на высоком престоле, - он был один, не считая нескольких прислужников и охраны, стоявшей у входа. Это был молодой и стройный белокурый человек, чьи густые волосы волнами ниспадали на плечи, с белой кожей, приятным и умным лицом. Одет он был богато, но немногим более, чем Раду Кришан: это можно было назвать одеянием и на венгерский, и на валашский манер, синий бархатный кафтан и шелковая мантия с драгоценной застежкой. Но первым гости заметили не это – а то, что на короле не было короны. "Корона Святого Иштвана* - вот то, что наконец упрочит трон под ним и что нужно ему превыше всего! " Раду и другие его спутники-мужчины преклонили колени перед троном, опустив глаза, а Иоана низко присела. Когда они выпрямились, Матьяш Хуньяди не шелохнулся на своем троне, по-прежнему внимательно рассматривая их с высоты. Иоана заметила, что вблизи его черты не так и приятны глазу: тонкие подозрительные губы и большие светлые холодноватые глаза. Потом король улыбнулся – и, хотя улыбка едва тронула уста, он сразу же стал лучше собой: почти пленительным. В глазах загорелся интерес и участие. - Добро пожаловать, - проговорил Корвин по-венгерски. - Рад приветствовать вас в моем дворце, жупан* Кришан, как и видеть, что вы именно мой дом избрали своим прибежищем в непогоду. Над Трансильванией разразилась большая буря, не так ли? - Вашему величеству это уже известно – так, к несчастью, - скорбно подтвердил боярин, подняв на короля черные глаза, столь непохожие на его собственные. И, однако же, было в этих глазах то, что их роднило. И немало! Король встал с трона и изящной походкой направился к ним. На губах его была все та же улыбка, в глазах мерцали огни – но теперь и то, и другое означало скорее тревогу, затаенный гнев. - До меня давно дошли вести о судьбе, постигшей Семиградье, - произнес молодой властитель, глядя словно бы и на всех сразу – и в никуда, думая о своем. – Это поистине печально. Свирепая сила князя Дракулы, которой он укрощает многократно превосходящие силы турок, порою не находит выхода и обращается нам всем во вред! Матвей Корвин сочувственно посмотрел в глаза кряжистому боярину, рядом с которым выглядел еще утонченнее и благороднее, и сказал: - Огненный ураган, отпугивающий неверных, порою осушает наши собственные реки и губит посевы. Иоана могла разобрать только половину слов светлейшего короля, но уже поняла, что здесь ей за свою честь опасаться не придется. Корвин едва ли вообще ее заметил. Он уже решил для себя, как примет их - и их вести. Однако боярин не собирался сдаваться – он тоже решил это для себя: а его решимость была многократно упрочена слезами и кровью. - Ваше величество, - спокойно и веско ответил королю Раду Кришан. – Я бежал из своего дома, разрушенного этим ураганом, дабы упредить вас – и в лице вашем весь христианский мир о нависшей над ним угрозе. У Корвина дрогнули губы и светлые брови, в выражении приятного недоумения – или скрытой ответной угрозы. Нет, он был куда более обеспокоен Владом Дракулой, чем хотел показать: он, оплот христианства! - В чем же вы видите эту угрозу, жупан Кришан? Князь Валахии честно исполняет свой долг, перед Венгрией и перед всеми христианами, главную опасность для которых представляет именно империя султана. Раду горько улыбнулся. - Ваше величество называет Дракулу верным слугою христианского долга, - проговорил он. – Но вы же минутою ранее сравнили его с необузданной стихией. Заподозрив меня в предательстве, беспричинно и неожиданно, он не только превратил в развалины мой дом… дом людей, преданно служивших его отцу и праотцу… князь сделал меня вдовцом и лишил меня моей дорогой старшей дочери. Младшая дочь, которую король видит перед собой, ждет ребенка и едва жива после всех этих испытаний… - Дама может сесть, - слегка улыбнувшись Иоане, распорядился король. По его знаку Иоане подставили стул, и когда она села, полный тревоги муж замер за ее спиной, положив руку на плечо. Иоана схватилась за его руку, не глядя, но изо всех сил пытаясь разобрать – о чем говорят те, кто сейчас решает их судьбы. - Неужели ваше величество не встревожила судьба собственных земель? – спросил Раду. – Семиградье находится под властью Венгрии! Дракула же против всякого закона объявил себя господарем этих городов! Раду сделал ошибку – напомнил Корвину о его слабости, которую тот сам от себя тщательно скрывал. В глазах короля вспыхнул гнев: - Это какое-то недоразумение – князь Дракула не мог такого сказать… - Однако же его деяния говорят за него, лучше любых сплетен, - заметил боярин. – Я так же собственными глазами видел гибель Сигишоары и Брашова, как и гибель собственного дома! Заверяю ваше величество, что эти слухи не преувеличены: в правдивости их можно убедиться на деле точнее, чем в истинности любых слов! Корвин слегка склонил голову. Он медленно отошел от гостей, сложив руки за спиной, - потом неторопливо развернулся и приблизился снова: отстукивали по камню подкованные сапоги. Иоана не сомневалась, что душа его величества, в отличие от походки, очень неспокойна. - Допустим, что ваши заявления справедливы, - наконец ответил король венгерский. – Чего же именно нам следует опасаться? Войска Валахии немногочисленны в сравнении с нашими… - Но каждая армия требует средств, и немалых, - сказал боярин. – Армия же венгерского короля требует великих средств! Он сделал паузу, своим молчанием напомнив Корвину о вожделенной короне Иштвана, деньги на которую тот взял у папы – конечно, представив это как снаряжение нового крестового похода! - Ну а если Валахия усилится и обогатится настолько, чтобы увеличить свою армию, - спокойно продолжал Раду, видя, что его слова производят желанное действие, - она может стать поистине непобедимой! Вашему величеству уже известно, каков Дракула в битвах с неверными. Что, если его искусство воссияет в других битвах? В душе своей он такой же непримиримый враг католической церкви, как и султана… и мечтает о бранной славе византийских императоров, - совсем тихо прибавил боярин, склонившись к Корвину. Раду Кришан подозревал, что и сам Корвин лелеет в душе такие мечты – создать христианскую империю с сердцем в Венгрии… - А вы, жупан Кришан, стало быть, противник славы Валахии и ее церкви? – спросил Корвин с едва заметной усмешкой, промелькнувшей на тонких губах. - Я противник сына дьявола, - ответил Раду. Он открыто перекрестился справа налево, глядя в глаза королю. - Я преданный сын моей церкви, - сказал боярин. – Но заветы христианства – наши общие заветы… Они не должны воплощаться на земле способами, достойными мерзейших язычников! Король склонил голову набок, словно бы в утонченном раздумье, - потом опять поднял. У него была голова, достойная лучшего молодого мыслителя греческой школы или римского арбитра изящества*. Потом он так же красиво поднял руку. - Я понял вас… Однако такие дела требуют длительного разрешения, - проговорил Корвин. – Как разрешения, так и размышления. Не правда ли? Он снова приятно улыбнулся всем гостям сразу, как будто вознесся на монаршую высоту, с которой уже более не мог обсуждать с Раду Кришаном военное положение на равных. Раду понял, что аудиенция может вот-вот закончиться, когда он еще не исчерпал всех средств убеждения: может быть, даже пренебрег главнейшими. И он поспешно проговорил, пока им не приказали удалиться: - Есть и другие соображения, которые я желал бы изложить вашему величеству… ради нашего общего блага. Однако прошу государя смилостивиться над моей бедной дочерью… Пусть она и другие мои дети подождут за дверью. Корвин понял, что ему желают открыть тайну – или представить это таким образом; на лице появилось нескрываемое, почти хищное любопытство. Любезно кивнув, король сказал: - Конечно. Пусть госпожа… и другие ваши спутники оставят нас. Их проводят в комнату, где они могут подождать с удобством. Иоана поднялась со стула, опираясь на руку супруга; все уходящие мужчины еще раз поклонились, а Иоана присела. Они удалились в сопровождении слуги, незаметно приблизившегося к ним. Их проводили в соседний зал, где сесть смогли все; принесли вина и белых хлебцев, и Иоана с радостью и благодарностью набросилась на еду. На нее вдруг напал поистине волчий голод. А когда она сделала несколько глотков густого красного вина, в голове у нее вдруг зазвенело и чей-то голос отчетливо сказал: "Проси Корнела… Немедленно проси, чтобы открыл боярину, кто он!" Это был голос Марины. Иоана встряхнула головой, притронувшись к краям тончайшего покрывала, колыхавшегося над ушами. Кто он?.. Да ведь он же рыцарь священного ордена, "брат-дракон"! - Корнел, - тихо проговорила Иоана на родном языке, потянув к себе мужа за руку. – Немедленно признайся отцу, кто ты… Слышишь? Он взглянул на нее, как на безумную, - да у нее и вид был, как у безумной: у самой прекрасной безумицы, которую он только видел. - Ты сошла с ума, - проговорил Корнел положительно. Она кивнула, улыбаясь. - Да, да… Мы все сошли с ума, раз мы здесь… Признайся! Корнел, раздираемый сомнениями, пошевельнулся на скамье - и вслед за тем, точно откликнувшись на его мысленный зов, из дверей тронного зала появился Раду Кришан. Корнел встал. - Господин, - сказал он. * Матьяш Хуньяди был официально коронован священной короной только в 1464 году, через шесть лет после восхождения на престол. * То же, что и боярин: южнославянское титулование, у венгров название начальника провинции или государства. * Т.е. знатока всего изящного.