Орлиное гнездо

Гостеванье у короля затянулось на более долгое время, чем думали Кришаны, - пришлось послать на постоялый двор за всеми их вещами. Это был почти плен, как, конечно, догадывался каждый. Но здесь это ощущалось совсем не так, как в Тырговиште. Иоана и сама не могла бы сказать ясно, в чем разница между содержанием в Буде и в Тырговиште, - в столице Валахии тоже обходились с ними почтительно; а только здесь, в Буде, человек мог держать голову прямее… Они уехали далеко на запад. Католик стоял прямо даже перед своим богом, с которым мог при случае и помериться и умом, и силою; православный же простирался и перед своим богом, и перед князем, прежде собственного права памятуя о власти помазанника Божьего. И было то, чего не могло заменить никакое равенство, никакой почет: так свойственное православным любовное смирение всех перед всеми – его имел в сердце даже Дракула! Может быть, когда-то имел… Теперь вместо сердца у него был клубок змей. Но кто мог знать, каков изнутри венгерский король, после валашского князя казавшийся таким простым и обходительным? Он не проходил турецкой школы изощренных пыток и лести; но именно западный король мог с легкостью отвернуться от тех, кого называл друзьями и союзниками, а то и предать их на муку, обелив себя перед самим собою с помощью каких-нибудь латинских мудрствований или соображений политической необходимости. А то и религиозных соображений – католическая церковь во многом была беспощадна и бесчеловечна куда более, чем вера пророка, которую так стремилась побороть. Католичество было как готический собор, с его обманчивыми радужными витражами и сложными переходами, возводившийся веками; и многие зодчие и скульпторы трудились над ним, и многие изречения, непонятные уху простого смертного, были высечены в укромных местах этого здания, где их могли узреть и повторять только высочайшие сановники церкви, высоко держа гладкие подбородки и шевеля бескровными губами, - существа, лишенные пола, лишенные человечности! После сердечной жестокости Востока, с которой Корнел соприкоснулся на родине, через своего вождя, теперь он знакомился с тайнами Запада, холодившими его сердце еще более: Иоана, гуляя с ним по сводчатым залам королевского дворца и касаясь гладких стен, озаренных камышовыми факелами, рассказывала о младенцах, замурованных в известке между кирпичами фамильных поместий; о подвалах замков, в которых заживо сгнивали узники, прикованные за шею к стенам, жертвы жестокой сиюминутной прихоти какого-нибудь знатного господина… о безграничной власти феодалов над телами и душами крестьян… - Да разве у вас иначе было? – не вытерпел Корнел. Право первой ночи, о котором жена только что поведала ему, заставило витязя содрогнуться. Иоана посмотрела ему в глаза. - У нас всегда было иначе, - серьезно ответила она. – Отец – православный… Он в людях своих всегда душу видел, мужеского они пола или женского… Корнел махнул рукой. - А все высокие господа похожи, - проговорил он. – Где бы ни родились! Только в разных краях злы на разный манер! Иоана усмехнулась точности этого замечания. - Сам ты, стало быть, большим господином себя не мнишь? А ведь столько живешь при высоких господах! – сказала она. Корнел, улыбаясь, покачал головой. - Я более возвышусь тогда, когда буду смирен, - чем когда возгоржусь! – ответил он. Иоана в умилении обвила его шею руками. Как же он восхищал ее, этот сын своей земли, яблоко от яблони, - жестокий и ласковый, лукавый и простой, гордый и смиренный! И всегда горячий сердцем, всегда - богоносец! Муж поцеловал ее и вдруг спросил, глядя ей в глаза: - Ты не забудешь меня, когда я уйду? - Куда ты уйдешь? – с ужасом воскликнула Иоана. Ей сразу же показалось, что младенец толкается в чреве. Корнел с улыбкой опустил глаза. О, как много он понимал! - В поход против князя, - тихо ответил он. – Ведь я уже знаю, как король и твой отец распорядились мною, - и я подчинюсь! Иоана крепко обняла его, прижавшись головой к груди. - Ничего еще не решено, - сухо ответила она; хотя сердце у нее разрывалось. – И, будь уверен… это распоряжение, когда будет сделано, окажется лучшим для всех нас! Сатанинский смех сестры прозвучал в ушах Иоаны. Она ощущала, как колотится сердце мужа в его сильной груди, будто турецкий барабан, под бой которых валахи взбирались на стены западных крепостей, - Корнел молчал, все крепче прижимая ее к себе. Потом он сказал: - Я знаю, что это будет лучшее! Иоана вырвалась из его рук; уставилась в глаза: - Ты знаешь? Ты уже веришь отцу? - Я никогда ему не верил, - ласково и смиренно ответил Корнел, гладя ее по щеке. – Но я верю Господу… Он предназначил мне быть здесь и послужить боярину и королю Венгрии - и я это исполню! Она в который раз была изумлена своим супругом. - А сам ты из чего действуешь? – спросила Иоана, сухими и горячими глазами глядя ему в лицо. – Ты понимаешь? Корнел сосредоточенно кивнул. - Да, - ответил он. И в глазах его выразилась такая ненависть к Дракуле, какой Иоана не видела даже в отцовском взоре. Люди, подобные Корнелу, не умели любить вполсилы – или ненавидеть; люди, подобные Дракуле, тоже. - За что ты теперь ненавидишь его? – спросила Иоана тихо. – Князя? Ты понимаешь? О себе она понимала - что сама сейчас, возможно, решает судьбу Валахии… Корнел молчал несколько мгновений, потом отрывисто проговорил: - Он предал меня. Он обманул меня больше, чем все вы. Иоана не посмела ничего спросить – хотя догадывалась о многом, очень о многом: Корнел мог говорить сейчас о жестокости господаря, которую тот выставлял христианнейшим делом, поскольку оно было угодно владыке; о том, что Корнел именовал тайнами ордена – и что здесь открылось ему как преступление против Бога; о том, что Корнел усмотрел покушение господаря на свою жену… Этот сын земли не был воспитан в замке западного магната – и не понимал права первой ночи и господского права на чужих жен! Иоана знала, что здесь, в Венгрии, более свободные нравы – знала наверное: потому что за прекрасной боярской дочерью, пока она жила при венгерском дворе, уже ухаживали несколько приближенных короля, о чем, конечно, она ни словечком не обмолвилась мужу. Один из этих господ был граф Андраши, красивый и величественный рыцарь, которому, несомненно, уже не впервой было забавлять придворных дам. Пока Корнела занимали венгерские кавалеристы, искусством которых он особенно заинтересовался, его жену развлекали другие придворные. Самый настойчивый прельститель во время шумных вечерних застолий, когда развлекались все и со всеми, а также наедине читал Иоане стихи, которые она могла оценить лучше своего мужа, мало знакомого с искусством покорения сердец, - куртуазные стихи: и старинные, и сложенные в новейшее время, в дни Матвея Корвина, меценатствовавшего прекраснейшим поэтам. Здесь знали толк в более тонких и разнообразных удовольствиях, чем напиваться и отплясывать на столе среди жареных свиных туш и голов, как грубые валашские вельможи. Иоана уже знала, что настоящее куртуазное рыцарство означает поклонение чужой жене, а не своей, - и прекрасная валашка с усмешкой смотрела на рыцаря, стоявшего перед нею на коленях, прижав руку к сердцу. Голос у Андраши был звучный и приятный; и когда Иоана неосторожно похвалила его способности чтеца, златокудрый поклонник рассмеялся и, пылко поцеловав ей руку, сказал, что умеет также и петь, и играть на лютне. Прибавил, что сложит в честь нее песню, - хотя даже благороднейшая французская речь бессильна описать ее красоту. Дочери волков, креста и кнута никогда и никто еще не посвящал песен и музыки – и сердце чаще заколотилось при мысли о таком искушении. Однажды обольститель подарил ей великолепную белую розу, а Иоана вспомнила, что розами в Валахии убирают мертвых… А этот человек, если только добьется своего, воткнет украденную у нее розу себе в волосы, перед всеми выхваляясь своей победой, - а потом сломает цветок ее добродетели и равнодушно бросит… Холодно поблагодарив поклонника, Иоана немедленно рассталась с ним, чем граф был весьма огорчен. Сидя в одиночестве в тишине своих покоев, Иоана обрывала у своей розы лепестки и молилась, чтобы ее простил Бог - и чтобы муж ни о чем не узнал. Скоро, впрочем, притязаниям других мужчин придет конец: всем станет видно ее брюхо, и у охотников пропадет всякий интерес. Никому не нужно чужое дитя и чужая жена в тягости – кроме мужа, кроме отца! Когда к ней пришел Корнел, она долго и виновато обнимала его – и он долго держал ее в объятиях, не говоря ни слова. Кажется, он понимал, почему Иоана так себя ведет: и поскольку уже познакомился с нравами венгерского двора, не пенял ей ни на что. Он знал, что, несмотря на все искушения, Иоана осталась и пребудет ему верна. Где еще она найдет такую любовь? Где еще он найдет такую любовь? Западное галантное рыцарство преклонялось перед прекрасной дамой; а восточная православная церковь восхваляла святость супружеской любви. Валахия, несмотря на кровавые времена, была удивительным перекрестьем того и другого. После жарких минут страсти, которые казались еще слаще после всех испытаний для сердца, Иоана шепотом попросила, чтобы муж научился играть на лютне… Здесь она узнала столько баллад, которые хотела бы слушать еще и еще! Как чудно будет, если их в студеный вечер, у камина, наиграет любимая рука! Корнел рассмеялся такой просьбе и сказал: - Я бы выучился, моя прекрасная Иоана, но не знаю, хватит ли времени - и сподручно ли мне будет с длинными ногтями. Ведь лютнистам нужны длинные ногти. Иоана удивилась такой осведомленности. - А ты откуда знаешь? Корнел опечалился. - Я не так неучен, как тебе кажется. Потом прибавил: - Думаю, что неудобно будет надевать латную перчатку. Музыкантам едва ли приходится изведать настоящей битвы. Иоана тоже перестала улыбаться и теснее прижалась к нему. Через несколько мгновений спросила: - Как, по-твоему, король поступит с нами? Мы уже больше недели при дворе. Отца я так мало вижу! Не знаю даже, с кем он проводит время, - а ты? - Я тоже не знаю, - хмуро ответил Корнел. – Но догадываюсь, что и боярин, и король смотрят, куда ветер дует - и какой ветер подует с востока. Мне здесь много чего нарассказали, да я и сам имею уши: пожалуй, просветился в эти дни более, чем за все прежние годы службы! – вдруг усмехнулся он. Усмехнулся зло, оскорбленно: как талантливый сын, вдруг узнавший, как долго его обманывал любимый отец. Иоана повернулась в руках мужа, спиной к нему; он крепче обнял ее, а перед ее утомленными глазами чередой поплыли видения прошедших дней – беседы, игры и пляски в дворцовых залах, многоцветье одежд, колокольцы шутов и танцоров… тени их безобразно кривлялись на стенах, на вышитых бахромчатых занавесях, точно бесенята, приветствовавшие такие кутежи, безудержные плотские утехи. И не раз эти тени принимали знакомые очертания; не раз среди лоснящихся веселых лиц Иоане показывалось неулыбчивое злоумное лицо. Казалось, еще миг – и Марина махнет ей рукой. Или вопьется в чье-нибудь дрожащее от смеха горло… Кто видел их непрестанно, чьи подсказки они непрестанно впитывали? А через день после этого разговора страхи Иоаны оправдались. Корнел повздорил с одним из ее поклонников. Вернее говоря, не повздорил – а едва не проткнул того мечом, когда увидел, как венгр говорит с его женой. Иоана уже и сама не знала, куда деваться от назойливого внимания, которого она совсем не ожидала: и была рада приходу мужа, вооруженного по-венгерски, – но когда увидела, что мужчины готовы убить друг друга, закричала от ужаса. Она сообразила, что нельзя никого звать: это может быть концом для всей их семьи. Иоана сама бросилась между рыцарями. Она упала на руки мужа, едва ли не на обнаженный клинок; тот едва успел убрать его в ножны и схватил Иоану за плечи, удерживая от падения. Корнел застыл от ужаса, поняв, что едва не убил свою жену и дитя. - Убирайся отсюда! – бросил он своему сопернику, посмотрев ему в лицо. На руках у валаха была женщина, цеплявшаяся за его шею, - но венгр только взглянул в глаза врага и понял, что лучше не перечить. Он тотчас ушел, едва ли не бегом. А Иоана, дрожа, припала к мужу. Он крепко обнял ее. - Нужно уходить отсюда, - пробормотал Корнел. – Нечестивое это место! - Как король решит, - отозвалась Иоана. – Поскорее бы! Она посмотрела мужу в глаза, и ему вдруг показалось, что Иоана плачет. Он мягко отер ее щеку. - Испугалась? - Нет, - ответила Иоана. – Я ничего не боюсь! - Ты моя орлица, - улыбаясь, прошептал Корнел, взяв ее лицо в ладони. – Ненаглядная смелая госпожа! Они ушли, обняв друг друга за талию, - хотя здесь было не принято так ходить; и еще меньше так ходили супруги. Но Корнелу и Иоане не было дела до сплетен. Однако этот проступок не остался без последствий – неизвестно, кто нажаловался на них королю, скорее всего, сам неудачливый любовник: но Матвей Корвин вызвал к себе Корнела и весьма холодно распек его. Если бы он пролил кровь здесь, при дворе апостолического величества*, его ждало бы суровое наказание! Корнел слушал это, опустив голову. Но потом ясно и непреклонно ответил Корвину, что вина была не его – а он только вступился за честь жены, которую оскорбили. Прямота и смелость валаха удивили Корвина и понравились ему. Однако его величество сказал, что теперь ему с женой лучше удалиться от двора: для них в Буде подыщут хороший частный дом, где они смогут вести собственное хозяйство. Когда возникнет нужда, их немедля позовут. Корнел понял, что он теперь сделался вассалом венгерского короля, желал этого или нет; но, должно быть, таков его рок. В любом случае, домой ему путь был заказан. * Титул венгерского короля.