Орлиное гнездо

Василика, не дыша, переводила взгляд с одного благородного мужа на другого – они казались братьями, если не по крови, то по вере. Оба были бледны и измучены так, как не сушат человека ни труд, ни телесные лишения: только сухотка души. И тут Василика поняла то, до чего женщины доходят куда быстрее мужчин: оба эти человека любили государыню. Только один был ее мужем, а второй, турок, лишь добивался… Сейчас, когда княгиня умерла… - Господи, помилуй, - прошептала валашка. Занесла руку для крестного знамения, но замерла, не желая привлекать внимание; она продолжила наблюдать за своими повелителями во все глаза. Знал ли князь о Штефане то, что вмиг успела понять о нем простая прислужница княгини? - Ты, должно быть, устал, голоден, - наконец сказал Андраши турку, никак больше не показывая, что у него на сердце. – Пойдем, тебе дадут поесть и умыться! - Со мной женщина, князь, - отвечал Абдулмунсиф. Василике захотелось провалиться обратно в телегу или вовсе сквозь землю; но она не успела исчезнуть, оба мужчины повернулись к ней и вперили в нее взгляды, как голодные волки. Ей показалось, что они принюхиваются к ней издали, как волки! Потом Андраши едва заметно улыбнулся. – Позаботься о своей женщине! – велел он турку; и тот поклонился собеседнику с подобострастием, точно султану, и направился выполнять приказ. Василику опять сволокли с телеги прежде, чем она сделала хоть одно движение. Девица надеялась, что она и Абдулмунсиф так и уйдут, минуют князя: оба эти мужчины казались валашке сумасшедшими, но турок ее пугал менее господаря, лишившегося враз и короны, и любимой жены. Однако Абдулмунсиф подвел свою подопечную к Андраши - словно затем, чтобы тот оценил ее, как товар на базаре. Венгр оглядел девицу внимательно и очень холодно. Потом сказал, воззрившись на ее покровителя: - Тебя проводят туда, где можно согреть воды для купанья и подобрать для нее одежду на смену. Пусть оденется мужчиной, будет меньше заметно! И тебе придется следить за ней неотлучно, здесь одни мужчины! - Я понимаю, эфенди, - с низким поклоном ответил турок. Потом, сжав губы, взглянул на Василику. Он схватил ее за плечо. - Идем! Василика ощутила себя рабыней, стократ хуже, чем была во дворце, – там за ней присматривали, там были знакомые дворовые, другие девушки и женщины! Там была княгиня, ласковая к ней! А здесь никто не смилостивится, даже если Василика изойдет слезами! Но слезы рабы – что вода. Пора бы ей это запомнить. Один Бог милосерд! Вспоминая Бога, покойную мать, княгиню, Василика, сдерживая слезы, пошла за своим покровителем и проводником, которого князь придал к ним: показать устройство лагеря. Штефан следовал за человеком князя легким широким шагом, не оглядываясь; Василика, несмело покрутив головой, поняла, что они в большом военном лагере. Солдаты занимались своими делами. Кое-кто, замечая новоприбывших, смотрел на них с жадным любопытством и показывал на них товарищам; Василика вся сжималась под таким вниманием. Проводник никак не одергивал солдат. Но Штефан однажды, когда двое венгров высмотрели и стали ощупывать взглядами девушку и смеяться, свирепо прикрикнул на них: - Не глазеть и заткнуть пасть! И, точно в этом турке было что-то особенное, солдаты тут же отвернулись от Василики и замолчали. Остановились они перед высоким шатром, покрытым войлоками и шкурами, для тепла. Проводник попросил Штефана подождать и зашел внутрь один. Через несколько мгновений оттуда вместе с ним появилось трое воинов с растерянным и негодующим видом: не просто воинов – военачальников, с перьями на шапках, в дорогих бронях поверх кафтанов на дорогом меху. Они в гневе и изумлении воззрились на Штефана и его спутницу. Посланник князя резко показал своим господам в сторону – прочь, уходить прочь. Они быстро ушли, размахивая руками и ругаясь. Потом проводник что-то объяснил Штефану на чужом языке, но не на турецком: Василике показалось, что это был венгерский. А следом за этим турок повернулся к девушке, которая вся оцепенела, наблюдая такие события. - Этот шатер освободили для тебя, - сказал он так спокойно, точно иначе никак не могло быть. А потом турок засмеялся, обнажив белые зубы, - голубые глаза горели блеском безумца или человека, пристрастившегося к дурману. - Будешь жить как княжна! Василике в этот миг захотелось умереть – или проснуться; но она не могла ни того, ни другого. Девица только опустила голову и вошла в шатер. Спустя несколько мгновений Абдулмунсиф вошел следом; сердце у нее так и подпрыгнуло, и Василика судорожно оглядела шатер в поисках оружия. Она видела, что далеко, на войлоках, блестит брошенный нож; но понимала, что не успеет и не решится схватиться за него. Она быстро повернулась к своему покровителю, сжав кулаки и сверкая глазами. - Не тронь меня! – пронзительно крикнула она. Потом отскочила, думая о ноже; ее охватил безрассудный жар, и Василика бы даже кинулась к оружию… но тут она поняла, что буянит одна. Штефану не составило бы никакого труда усмирить свою пленницу; однако он стоял, не двигаясь с места, у входа в шатер, и бесстрастно глядел на нее. В глазах у девицы прояснело, и она увидела, что руки у турка сложены на груди, а глаза насмешливо блестят. - Может, выслушаешь меня, прежде чем драться? – спросил он. - Ну говори! – крикнула Василика. Так, точно она ему приказывала. Штефан кивнул: его губы под золотисто-рыжими усами раздвинула улыбка. - Ты будешь жить здесь в шатре, на своей половине, как госпожа, - сказал он. – На второй буду жить я. Василика ахнула. - Считай, что я твой болук-баши*… начальник охраны, - сказал турок: теперь уже совершенно серьезно. – Мы отгородимся друг от друга, и ничего не будем видеть. - Но зачем? – спросила девушка. – Зачем я здесь? Штефан пристально посмотрел на нее. - Предпочитаешь спать среди солдат? Василика залилась краской. Изверг! Турецкий дьявол! - Ты вся грязная, и смердишь, - помолчав, продолжил мучитель. – Сейчас тебе принесут горячую воду и мыло. Ты умеешь шить? Василика, раскрасневшаяся и сердитая, кивнула. - Хорошо. Тогда убавишь мужскую одежду, которую тебе дадут, чтобы ты не выделялась, - сказал турок. Он повернулся и вышел, не удостоив ее более ни словом. Василика села на войлоки, схватившись за голову. Она почти ничего не понимала - но понимала, что попала в большую беду: такую беду, что впору позавидовать мертвой княгине! Чтобы ее, дворовую девушку – пусть даже и прислужницу государыни, - держали на положении, приличествующем княжне, просто так, из жалости и милости! Василика не видала ничего за пределами своего дворца и города, а и то понимала, что такого не бывает. Что думал Штефан, когда говорил это, - неужто решил, что она поверит? Должно быть, он и вовсе не думал о ней: что ему дворовая девчонка! Но что же замыслил этот турок – и человек, которого Василика всю осень и половину зимы называла своим князем? Кто на самом деле Бела Андраши, большой господин – "эфенди"? Все думали, что венгр; все думали, что православный христианин; но он, скорее всего, не тот и не другой. Эти господа, должно быть, турки оба: и оба дьяволопоклонники… Больше простая девушка домыслить не могла. Ей осталось только молиться. Но княгине ее молитвы не помогли – и Валахии тоже. Потом раздвинулись полотнища шатра, и вошли слуги, которые несли чан горячей воды. Его поставили на ковер, рядом положили простыню, мыло и свернутую одежду. Ее тело обрадовалось прежде разума. Еще бы к этому гребень! Но о гребне никто не вспомнил. Василика решила, что попросит его позже; подождав с минуту после ухода слуг, оглянувшись на дверь, она быстро и неуклюже разоблачилась. В шатре было тепло – его и освещали, и согревали жаровни. Потом девушка шагнула в чан, в котором плавали кусочки обугленного дерева: воду натопили из снега… Василика села в эту походную ванну и некоторое время сидела, зажмурившись от блаженства. Потом стала намыливаться, то и дело бросая сторожкие взгляды на дверь из-под мокрых волос. Она вымыла голову, отжала свои кудри и выбралась наружу, пытаясь сразу и вытереться, и закутаться в простыню. Потом, стуча зубами, быстро оделась во все принесенное: набедренная повязка, вязаные чулки, шерстяные шаровары, рубаха, шерстяная безрукавка. Все великоватое, некрашеное - не такое яркое, красивое, какое Василика привыкла носить во дворце: но мужское платье очень бодрило. Мокрые волосы она заплела в косу. Потом девушка, засучив рукава, постирала свою старую одежду в той же воде, в какой купалась: вода стала совсем черная, но выйти набрать снегу Василика не посмела бы – не смела злить своих господ. Она должна выпрашивать милости понемногу, если хочет жить. Василика как раз заканчивала выкручивать платье, когда к ней опять вошел человек – не Штефан, другой: и, должно быть, валах. Василика оживилась и хотела окликнуть его, но слуга, поставив поднос с едой, быстро наклонил голову и исчез. Все в лагере, должно быть, сбиты с толку ее появлением – уж не сочли ли ее и вправду какой-нибудь княжной? Но, учуяв запах жареного мяса, Василика забыла обо всем и набросилась на еду, разрывая жаркое обеими руками и запихивая в рот. А пока Василика насыщалась, ее покровитель тихо беседовал со своим князем в шатре военачальников. - Крепость теперь твоя, князь, - но все равно, что султанская. Ты знаешь, - сказал Слуга Справедливости. Они оба сидели скрестив ноги на коврах, греясь у жаровни, куда добавили ароматного масла. - Да, султанская, - тихо и очень устало сказал Андраши. Он неотрывно глядел в огонь, и огонь танцевал в его голубых глазах. Турок же смотрел на князя – с необыкновенным вниманием. - Ваша вера обещает телесное воскресение, эфенди, - тихо произнес Абдулмунсиф. – И вознесение к Богу через страдание. Что для вас рай – пребывание с Богом, служение Богу во славу Его? Лицо Андраши дрогнуло. - Да, - сказал он. – Пребывание в Боге. Турок потянулся к нему, но рука его остановилась на полпути. - Верно ли я понимаю, князь, что вы отвергли рай пророка потому, что тот телесен и бездеятелен, и заключился в одних радостях плоти и праздности? Но как быть воскрешенному человеку целую веч… Андраши быстро повернулся к своему собеседнику. - Мы отвергли, Штефан, - сказал он сурово. – Ты христианин, как я! И ты знаешь, что мы, рыцари-братья, разошлись с церковью в том, что есть небо! Воскрешенная плоть не может быть бездеятельна и безрадостна, как и лишена пола! Турок слабо улыбнулся. - "Брат-дракон", - проговорил он. - "Брат-дракон", - повторил венгр, склонив голову. Он закрыл глаза – Абдулмунсиф смотрел на него с состраданием… и завистью. - Ты высокий посвященный, князь, - проговорил он. – Выше тебя только Дракула. - Дракула разошелся с нами давно, - резко ответил господарь. – И я далеко не так высок, как ты меня полагаешь… - Но все же именно Дракула был тот, кто сказал мне, что суть христианской веры – преображение человека в Господе с сохранением человека, единение с Господом с сохранением человека - а не полное благорастворение в возлюбленном Творце с самозабвением. Так думают те из нас, которые допускают единение с Творцом в любви, а не единственно преклонение перед Ним в раю, как рабов перед господином*, - проговорил турок: сейчас его валашская речь была гладка, точно катились волны. – В этом согласны и Дракула, и ты. Андраши надолго замолчал. Потом резко сказал: - Оставь меня сейчас, брат! Турок бесшумно поднялся. Он поклонился своему повелителю со всем почтением; и пятясь неслышно удалился. Андраши остался сидеть как сидел – спиной ко входу в шатер; и это было хорошо, потому что никто не мог видеть, как по его лицу одна за другой сбегают слезы. - Ах, моя Иоана, святая Иоана, - шептал князь. – Могу ли я когда-нибудь пожелать видеть тебя ангелом, а не женой? Как возможно этого пожелать? Как мне узнать тебя? Он быстро осмотрелся, точно вдруг потревоженный прикосновением ангела – или демона. Всколыхнулось пламя в жаровне, и холодный ветер овеял его лицо. Андраши шевельнул губами, точно поцеловал этот ветер. - Нет, - прошептал он. – Это я не могу любить… Абдулмунсиф вошел в свой шатер, когда было уже темно: он постарался не шуметь, думая, что пленница спит. Но она услышала. Василика не спала – попросту не могла уснуть здесь, не переговорив со своим покровителем хотя бы немного! - Господин! – приглушенно позвала она через полотняную перегородку, разделявшую их: вход для Абдулмунсифа находился с другой стороны. Девушка думала, что турок может и не ответить. Но он отозвался – опустившись на колени, как и она, и приблизив губы к перегородке. - Что тебе? - Ты христианин, как и я, - а значит, мой брат, - тихо проговорила валашка, набравшись храбрости, волнуясь. – И поэтому я хочу сказать тебе, что мое христианское имя – Василика… Ты мой спаситель, господин, и я хочу сказать: да пребудет с тобой Господь… Турок долго молчал. Но валашка знала, что Штефан здесь, что он не ушел, что он дышит через эту перегородку, как и она. - Да пребудет и с тобой Господь, Василика, - наконец ответил ее спаситель. Она не могла понять его тон, не видя лица: Штефан говорил не то насмешливо, не то очень серьезно. Потом он бесшумно поднялся и отступил назад, на свою половину. Василика перекрестила своего покровителя через полотно, потом встала сама. Она подошла к постели и легла; но долго еще не могла заснуть, ворочаясь с боку на бок. Ей было тревожно, ужасно тревожно: и никакая чужая забота, никакая благодарность или молитвы не могли развеять этого чувства. * "Болук-баши" – военный чин в Османской империи, офицер: "болук" – отряд. * Представление суфиев – ветви ислама, появившейся уже в VII веке: приверженцы суфизма веруют в возможность единения с Господом не с сохранением человеческой личности-творца (как считается у христиан), а с полным растворением в Творце. Известно противопоставление мусульманского рая-сада и христианского, града: то есть христианский знаменует соучастие человека в спасении.