"Отравленные сердца"

      Бурах выходит из Машины, вдыхает полной грудью пряный, травный, густой степной воздух, выдыхает и идет по своим делам. Его руки вымараны в крови, а под ногами скользит такая же бурая, ржавая глина. Артемий размашисто шагает по кривым улочкам, касаясь испачканной ладонью ослизлых стен, оставляя на них алые полосы.       Может быть, думает он, болезнь пойдет по этим знакам, завьется рыжим облаком вдоль кровавых отметин, да и уйдет по ним из Города в степь. Впрочем, надежды на это мало, как и на любые чудеса.       Люди жгут быка, кровь коего могла бы стать им лекарством. Бакалавр кричит, машет на них руками – злится, стало быть. «Дикий народ, дикие нравы!» - выплевывает он в сердцах. А «дикий» народ и рад стараться: еще одну женщину забили до смерти в закоулках. Вопили «ведьма» да «шабнак» и лупили бедняжку, кто чем горазд.       «Они так боятся,» - слышит Гаруспик загадочный голос. – «Они думают: «Пусть умрет кто-то другой, но не я!».       В Городе всюду быки – даже там, где их нет, чувствуется их Присутствие. Голос шепчет: «Город стоит на крови и костях. Я слышу мычание сквозь шепот трав». Мясники со звериными лицами провожают Артемия оцепенелыми взглядами. Кажется, прямо сейчас из Степи придет чудище с бычьей головой, древний аврокс.       «Город – аврокс,» - то ли слышит, то ли думает Артемий. И чудится ему, что в мозолистой ладони он сжимает живое, еще бьющееся сердце. Только вот чье – неясно.       По зараженным кварталам он крадется осторожно: все отцовские запасы лекарств раздал в первые же дни детишкам, а морфием от души поил тех, кого спасти уже нельзя было. Не ленится Бурах разок полоснуть ножом по хищно ощерившемуся пасюку. Хоть Данковский в местных обычаях смыслит хуже малого ребенка, да только во многом прав он – крысы и впрямь заразу разносят. Уж сколько Бурах сам мальчишкам на складах твердил: не таскайте вы крыс, обождите с бегами пока, заразитесь еще не ровен час. Нет, не слушают. Дикие люди!       «Болезнь начинает свой путь в голове и сердце,» - подсказывает голос, - «Чума прорастает в их умах и сердцах».       В зараженных кварталах стены покрыты кровавыми разводами, слышатся стоны и крики, сам воздух кажется гуще и тяжелее. Пахнет гнилью и железом. Медленно, удручающе тащат себя из последних сил по улицам больные.       «Они уже мертвы. Они хотят умереть до конца,» - звучит, словно просьба. К концу дня пальцы на рукоятке ножа разжимаются с трудом.       Город пестрит тонами и полутонами кровавых, ржавых цветов. Рыжие блики пляшут по коже Гаруспика, обжигают. Город душит гнилью, оглушающим запахом трав, плотным и влажным туманом.       «Город внутри Степи, или Степь вокруг Города?» - Слышится усталому менху в шуме твири. – «Город умирает, задыхается. Степь останется даже после его гибели».       Артемий приходит в Машину измотанный и грязный, валится на постель и засыпает сразу.       Мир ворочается, переворачивается, гудит, словно причудливый механизм, порожденный воспаленным разумом каких-нибудь Стаматиных. Переворачивается во сне с боку на бок Гаруспик.       Соленый морской ветер словно сметает, рассеивает кровавые оттенки. Мир окрашивается в темно-синие тона надвигающегося шторма. Плывут по небу облака, похожие на китов. Артемий видит этот сон не в первый раз, он знает, что увидит в недрах оцепенелого, озябшего города.       Он плетется по некогда наверняка красивым и величественным улицам. Крысы бросаются врассыпную под его ногами. Парочку он мстительно отшвыривает в воду, пропуская мимо ушей назойливый и нахальный писк. Неприятного вида грязные личности бросают на Бураха жадные, злые взгляды, но эти люди-тени слишком обессилены ежедневной борьбой за выживание, чтоб связываться с Гаруспиком.       «Он не смог спасти ее. И своей город он тоже не спас,» - слабо шепчет голос в голове Артемия. – «Он прячет лицо и каждый раз борется с желанием броситься в воду». Гаруспик не знает, о ком все это, но хотел бы узнать. Хотел бы взглянуть ему в глаза и сказать, что сожалеет. А потом, может быть, перерезать глотку – все лучше, чем день за днем мучиться виной. Гаруспик привык все решать радикально.       Облака-киты неспешно продолжают свой путь по хмурому небу, Артемий смотрит на них, запрокинув голову. Он не уверен, что все это ему снится.       - Я дал ему силу. Он мог останавливать время и проникать в любой разум. Многие убивали за возможность лишь увидеть меня. Он же носил мой Знак.       Чужой похож на Бакалавра, только чуть более худ, бледен, словно болезнью измучен, да и глаза у него затянуты черным маревом. Во всем этом провонявшем гарью и болезнью мире он один заговаривает с ночным гостем. Чужой парит в холодном морском воздухе, и небесные киты повинуются движению его ладоней. Гаруспик не любит китов, быки его сердцу привычнее. Впрочем, кость – она и есть кость, чья бы они ни была, хоть быка, хоть кита, хоть человека.       Этот город стоит на костях и жире китов, точно так же, как его Город стоит на крови и костях быков. Здесь больные точно так же бродят, пошатываясь, по улицам. Их рвет кровью. Местный Собор – или что там у них – высится темной неприветливой глыбой. Потерявшие веру люди украдкой сжимают маленькие костяные амулеты. На них знаки, смутно напоминающие Гаруспику о тавро. Чужой даже не думает улыбаться, но в его заполненных тьмой глазах Артемию мерещится интерес. Точно такой же, как у Бакалавра, смотрящего в микроскоп – интерес исследователя, отыскавшего любопытную культуру микроорганизмов. Чувствовать себя микробом неприятно, но Гаруспик переживет.       «Он хотел спасти всех?» - в загадочном голосе Бураху чудится почти что рыдание. – «Но ему мешали. Каждый бросил свой камень. Каждое сердце было отравлено».       На улицах насквозь больного города – смерть, страх, боль. Ошалевшие от ужаса люди грабят и убивают друг друга, лезвия уносят не меньше жизней, чем болезнь.       «Они бы смогли спастись и без него. Но страх заставил людей творить ужасное. А он так и не понял, что источник опасности – Сердца людей».       В особняках знати до сих пор горят огни: богатеи изо всех сил жгут последнюю ворвань, меняют маски и платья, глотают вино, погружаются в порок и хаос. «Им тоже страшно. Этот мир никогда не будет прежним,» - грустно вещает Голос. Гаруспик думает о травяных Невестах, танцующих в кабаке Стаматина – плавно и томно. О том, что заведение это никогда не пустует, а алкоголь там льется рекой. Пир во время чумы.       Киты, огромные божества, которых жители города с одинаковым энтузиазмом почитали и истребляли, плывут по небу, заслоняя темными боками луну.       Артемий просыпается резко – Город и Степь, их запах, цвет и вкус накатывают на него, словно волна, словно песчаная буря. Во рту горчит, но каждый раз после таких снов Артемий чувствует себя живым. «Твой город еще не рухнул, и ты можешь спасти его,» - подбадривает некто невидимый.       Гаруспик выныривает из ржавого тумана то тут, то там. Хватает за руку рабочего, замахнувшегося обломком кирпича на швею, и досадливо цокает языком. Дикие люди! Он отбирает опасный «порошочек» у ребенка, выводит его из зараженного квартала под руку и отводит к Капелле. Младшая Ольгимская смотрит снизу вверх своими прозрачными голубыми глазами и улыбается: - Ты все делаешь правильно. «Бедная Виктория», - думает Гаруспик, - «Где же твое детство, девочка-ведунья? Право слово, стоит спасти Город, только чтоб дать тебе немного позабавиться и поиграть, как другим детям». Невидимый голос отзывается печальным вздохом: «Ее сердце разорвалось еще в полете. Жизнь оборвалась, едва начавшись,» - слышит Бурах – «Он никогда не забудет ее последний взгляд».       Данковский тоже носится по городу, словно заведенный. Гаруспик помогает ему, чем может. Незримый подсказчик шепчет: «Он теряет веру в то, что делает. Стеклянная башня закрыта для него, и нет цели, чтоб бороться». «Он думал, что есть добро и зло, но теперь не может различить их». «Каждая теория оборачивается крахом. Люди сами себя губят, и он не понимает, почему».       Гаруспик хлопает ойнона по плечу и радуется. Сердце Данковского бьется, не зараженное ни Песчанкой, ни губительным, жестоким невежеством.       А мертвый город все еще снится ему по ночам. Озверевшие, полумертвые люди растаскивают дома по камешкам. Воздух полон яда, вода вокруг города отравлена, по ней плавают распухшие белые трупы, земля отравлена тоже. Тот, кто должен был стать спасителем этого места, бежал в отчаянии. Артемий хотел бы встретить его и спросить, знает ли тот, в чем ошибся. Кажется, он знает ответ. Чужой парит в воздухе, не таясь. Но когда Бурах спрашивает его: «Ты уничтожил здесь все?», тот только пожимает плечами. Люди вопят и проклинают Чужого, а потом молятся ему же. Гаруспик задумчиво стирает ладонью гневные надписи со стен. Нет, только такой наивный столичный выучка, как Бакалавр, может поверить в безупречное черное и чистое белое. Степняк же с малых лет знает, что иногда стоит пролиться крови, чтоб зародилась новая жизнь.       Его Город гниет, но Гаруспик не теряет надежды – работает над составами вдохновенно, с новыми силами после каждого мрачного сна о городе на китовой кости. Бакалавр, напротив, ходит, будто в воду опущенный. Ему, бедняге, вишь, приходится больше дело иметь с главами Города. А сколько яда у них там в головах и сердцах накопилось – этого Гаруспик даже знать не хочет. На лицо они все – умницы да разумники, а копнешь поглубже: ба! Да все та же тьма египетская. Пуще других Город в бездну тянут, к Суок в самую пасть.       Голос шепчет: «Болезнь выбирает только живых, заглядывает в те окошки, которые для нее открыты. Она живая». Гаруспик думает, что это хорошо – живого врага, даже бесплотного, всегда можно убить. Пусть не ножом по сонной артерии, но как-нибудь точно можно. Например, вырезав из сердца увязнувшего во тьме народа.       «Ни один постовой не заболел. Они не боялись, и Чума не могла войти к ним в сердце», - ободряюще наставляет Голос.       Бурах разыскивает в городе старые заброшенные склады, таскает еду детишкам и в приют Лары, раздает с трудом добытые лекарства, и с каждым просветлевшим взглядом проклевываются новые ростки надежды, лучше и лучше выходит целительный состав. Только бы больше нужной крови, древней крови… Там, во снах, он видит иногда склянки с лекарством. За мутную бутылочку люди рвут друг друга в клочки. Не хватило чудодейственного средства…       «Стеклянная роза растет на крови. Сорви ее – и они назовут тебя еретиком и варваром», - так оно и есть, Каины давно уж поглядывают на Гаруспика недружелюбно. Верно, считают, что как раз он-то и тянет Город во тьму и невежество. Ясное дело, у них там чудесные башни, театр опять же в их ведении, у них там Утопия. И строится эта Утопия на крови, шатается на тонком стебле, ни туда-ни сюда. Странные люди эти Каины!       Конечно, и Многогранник оказывается странным местом, под стать хозяевам. Младший Каин ухмыляется самодовольно: дескать, видишь, здоровенный, какое у нас тут чудо. Тебе, дылде, и невдомек, что тут еще есть. Иди уж, ступай, спасай там город, а мы тут займемся настоящим делом. Гаруспик думает с досадой, что мальчик этот тоже отравлен – укутан путами безразличной ко всему Утопии, зол на бывшего друга до того, что натравливает своих «подчиненных» на забившихся на склады «двудушников». Видел Артемий их свары – не каждый взрослый еще будет драться с такой отчаянной жестокостью. Надежно врос Каспар в Многогранник, как уж тут его спасать?       Все бы ничего, только возьми да предложи детки Гаруспику «одним глазком» глянуть на чудеса стеклянной башни. Смех смехом, только вот поводит перед глазами, мутнеет – а потом накатывает на Бураха темное, грозовое небо, и плывут по нему оскаленные киты.       Чужой парит в воздухе, скрестив ноги, и с интересом наблюдает за игрой двоих детей. Копошатся малыши в песочнице, треплют безжалостно и без того не новых кукол. Вот тебе кукла-Клара, вот кукла-Бакалавр, а вот и сам Бурах с тряпичным лицом. Гляди, Артемий - вот тебе маленькие божества. Власти. Решатели судеб Города.       «Отшлепать бы», - думает Артемий. Ну право слово, а что тут еще сделаешь? Они же не со зла, по глупости. Для них это все – игра. Отыскали малыши волшебное место, да и заигрались – и Чужой с ними. Был бы он человек – своими руками придушил бы Гаруспик скотину. Так ведь нет, что ему, всесильному, жизни людей. Его и злым-то не назовешь. Он – словно мальчишка, который бросил живого жука муравьям и смотрит: а что из этого выйдет? И ведь правда не знает, что. И Суок бы с ним, не в том дело. Не он ведь тащит упирающегося жука в темный муравейник. Не он разрывает еще трепещущее существо на части в тысячу рук. Отравленные человеческие сердца отбивают похоронный марш самим себе.       Да и детишки, начавшие игру живыми людьми, вряд ли знали, что из этого получится. Игры подчас заводят совсем не туда, куда планировалось изначально… А куклы могут повести себя так своевольно…       «Их никто не заставлял убивать. Злоба в сердцах принадлежала им самим», - слышит Артемий, досадливо трет лицо рукой, разворачивается и уходит молча. Чужой провожает его взглядом черных-черных глаз и, кажется, заинтересованно улыбается.       От своего решения Гаруспик не отступается. Что ему Чужой и заигравшиеся «Власти», когда на руках у него – умирающий город, где каждое сердце требует, чтоб его излечили? Он все так же бегает по Городу, ищет, кому бы помочь, чью бы душу хотя бы на время освободить от пут страха и злости.        «Если люди могли все испортить, значит, человек и может все исправить. Почему не я?» - смеется он про себя.       Наступает двенадцатый день, и Гаруспик оставляет Собор за спиной, оставляет растерянную Аглаю Лилич. Она, распустившая хитроумную паутину по углам, все глазами стреляла да улыбалась грустно – и боялась, едва ли не сильнее, чем другие. То-то и посматривала нежно: чуяла, видно, в Артемии что-то особое, способное спасти ее. Что же, болезнь теперь отступит, авось и Аглае на эшафот шагать не понадобится, а дальше все только в ее собственных руках.       Многогранник рассыпается на осколки под ударами Орудия. Кровь льется из-под земли густым, липким ручьем – панацеи хватит на всех.       Гаруспик думает – а тот, другой мир, с облаками-китами, был ли он тоже чьей-то игрой? Тот человек, не сумевший никого спасти – являлся ли он чьей-то куклой? Даже если нет, Гаруспику его жаль: бедняга не с той стороны взялся за нож.       Бакалавр, осунувшийся, бледный, курит рядом третью по счету сигарету. Он, верно, считает себя проигравшим. И, похоже, не слишком этим расстроен – его сердце все так же не отравлено. Это Мария Каина рвет и мечет, рычит, словно раненная львица – разрушен ее драгоценный Многогранник, ах рассыпался на части хрустальный замок! «Ее уже не спасти, ее юное сердце чернее ночи, нечувствительно к боли», - слышится издалека, - «Уничтожено единственное, что было ей дорого. Знание ради знания, ради пустого любования стерильной красотой, не ради блага людей». «Теперь Игра окончится. Дети уходят домой».       Виктория держится за его руку своей тонкой, хрупкой ладошкой. Худенькая, бледная, она до сих пор кажется Гаруспику слишком слабой для того, чтоб стать Хозяйкой, чтоб держать в покрытых веснушками пальцах все нити, все линии степного Города. Но он знает, что ошибается. Эта девочка спасает ядовитые сердца одним только взглядом, тогда как Артемию приходится выбиваться ради этого из последних сил.       «Она сильнее всех, кто был до нее», - шелестит в ветре, в кои-то веки не напоенном гнилью. – «Она поднимет этот город на ноги».       Артемий соскакивает на землю и подает Капелле руку. К кровавому источнику они идут вдвоем. Высокая мужская фигура и хрупкая фигурка юной девочки медленно тают в желтом тумане.       Голос Города, тихий, но чистый и четкий, шепчет: «Мое сердце будет излечено».