***
Утром в воскресенье Антонио паниковал. Через два часа он, Мэтью и команда отправлялись в зоопарк снимать свой флэшмоб. Прямо сейчас он делал двадцать дел сразу, тренируя свои шаги, перепроверяя качество камеры Яо, перезванивая в зоопарк очередной раз, чтобы напомнить им о мероприятии, и прочее. Я даже не стал спрашивать, как зоопарк вообще разрешил Антонио снимать танец в протест их же обращения с белым медведем. Меня это не волновало. Всё можно было просто списать на очаровывающую ауру Антонио. Я сидел на настиле сцены, завтракая помидором и задаваясь вопросом, что я вообще тут делаю. Антонио втянул меня в такую дурость — танцевать в большой скоординированной группе. Да у меня ведь даже получалось не особо хорошо! (Кабир вежливо попросил меня стоять в задних рядах.) Опять же, я знал, что это действие ауры Антонио. Он притягивал к себе людей, будто он король, а мы объекты его любви и заботы. Мой взгляд переместился к нему, наблюдая за тем, как он носится по всему залу, выстреливая фразы в свою мобилку или издавая подвывающие звуки из-за нервозности. А потом пришел Мэтью, держа в руке пенопластовый стаканчик с кофе, и Антонио, не глядя куда идёт, врезался прямиком в него. Антонио сдавленно вскрикнул, когда кофе залил его плащ. — О! Мне так жаль! — Нет, нет, — дрожащим голосом сказал Антонио, опустив взгляд на пену, сироп и молоко на своём плаще. — Мне стоило смотреть, куда я иду. Прости за твой кофе. Они обменялись извинениями (и даже деньгами — Антонио вложил их Мэтью в ладонь, чтобы тот купил себе другой стаканчик). Теперь Антонио выглядел ещё более нервничающим, и я видел, как он побрел в туалет. Я последовал за ним. — Ты же сможешь смыть его с плаща, верно? Он резко развернулся, испугавшись от неожиданности, но потом выражение его лица стало более расслабленным, и он улыбнулся. — Привет, Лови. Я подошёл к нему, прижав ладонь к его щеке. — Не кипишуй, Антонио. Всё будет хорошо. Он что-то пробормотал и отвёл взгляд. — Нет. Мой плащ. Он испорчен. — Это просто плащ. Отмой и надень что-то другое… — Это мой счастливый плащ! Он мне нужен, чтобы помогать людям! Антонио задал беседе направление, которое могло стать опасным. Если мы начнём признавать его странные способности, ну… эта дорога может завести куда угодно. Даже за границы здравого смысла. Я сглотнул. — Счастливый плащ? — лучше пока всё оставить как есть. Я не был готов к объяснению, в котором не будет логики. — Вот, дай его мне. Антонио посмотрел на меня с довольно сильным подозрением, после чего стряхнул плащ с плеч и протянул мне. Тот был… тяжелее, чем ожидалось. — Ну, так что это? — шутливо спросил я, держа его под струей воды в кране. — Источник твоих магических сил или что? Антонио молчал целую минуту. — Вроде того. Я застыл. — Не источник, если быть точнее, — продолжил он. — Скорее как… униформа? Мой плащ придает законную силу моему существованию. — Ты псих, — пробормотал я, хотя сердце грохотало в ушах. — И это нехорошо, так зависеть от куска ткани. Антонио посмеялся и больше ничего не сказал. — Вот, — я протянул плащ обратно. — Мокровато, но зато без фраппучино. — Спасибо, Лови! — проворковал Антонио, целуя меня в щёку. — Так сойдёт. — Накинув его на плечи, он выдохнул. — Ах, намного лучше. Протянув мне руку, он сказал: — Пойдём! Давай спасём Кумаджиро! Я позволил его теплым пальцам сжать мои и почувствовал, что сердце колотится так, как ему на самом деле не положено. Антонио сбивал с толку, он был волшебным и загадочным, но от этого нравился мне лишь ещё больше. Вы можете решить, что с моей стороны это жалко. Я сам пытаюсь так думать. (Пытаюсь.)***
Всё прошло идеально. То есть, конечно, я чуть не споткнулся о собственную ногу, и да, оказалось, что Яо нажал грёбанную кнопку «запись», только когда прошла уже целая минута и половина танца, но, не считая этого, всё было весьма неплохо. Вообще, это мероприятие меня не особо волновало, пока я не увидел Кумаджиро. Он был худым, грязным и грустным. Люди на нас таращились и делали видео. Я смущался, но что-то в этом, в нашем действии, меня ошеломляло. Это был Антонио. Я знал, что это из-за него. Вы никогда не видели его в деле, вы никогда не были вовлечены в процесс его работы. Это было словно я стал какой-то значимой частью могущественного силового поля позитивной энергии. Во мне совсем не осталось негатива, чтобы чувствовать лень или неловкость. Мы занимались этой невообразимой хренью, чтобы сделать вирусное видео, которое спасёт Куму. Бедного невинного белого мишку. Это стремление заполняло меня, пока не осталось единственным, о чём я мог думать. Оно было достойным и приносило удовлетворение. Когда мы закончили, радовались, хлопали и обнимали друг друга, я почувствовал будто внёс какой-то вклад на благо планеты. Кику и Яо отредактировали видео и добавили крутых эффектов. Они повставляли туда текст и завершили записью Мэтью, говорящим: «СПАСИТЕ КУМУ!». Мэтью загрузил видео онлайн. Мы все им поделились, наши друзья им поделились, друзья друзей им поделились, и через двадцать четыре часа наше видео было везде. Люди посылали о нём твиты (хештэгСпасиКуму!), обновляли статусы, писали посты в блогах, составляли петиции. Да Мэтью, мать его, из газет звонить начали. Самой лучшей новостью стало то, что к процессу подключился городской совет — Мэтью узнал об этом, переключив утром канал телевизора. Он прибежал к Антонио чуть не плача. — Я никогда-никогда не думал, что такое будет возможно! — кричал он — действительно кричал, — бросившись на Антонио. — Это всё благодаря тебе! Куму спасут благодаря тебе! — Я не сделал ничего, — настоял Антонио. — Ты взял на себя всю инициативу. Я просто подал идею. Вообще-то, кампания в соцмедия, была идеей Лови. Я просто… помог. В начальной стадии. Но это всё благодаря тебе! В этот раз обошлось без всяких фокусов. Антонио подарил Мэтью красную гвоздику, вручив таким торжественным жестом, будто всю ночь перед зеркалом его тренировал. (Я мог бы приревновать, но не стал. Чувство ликования от предыдущих событий всё ещё было слишком сильным.) — Поздравляю, Мэтти! Я начал смеяться, а Мэтью продолжал повторять: «Спасибо! Спасибо! Спасибо!»***
— Ну и в жопу его! Нет, мне фиолетово, он должен… нет! Фели, ты пойдешь на работу и оплатишь свою учёбу сам! В любом случае, не то чтоб он мог заплатить, счета ублюдка… уж простите, что у меня нет ни каплю грёбанной жалости к этому уклоняющемуся от налогов гомофобу! Спасибо ещё, что сейчас в нашей комнате никого не было. Всё помещение было в моём распоряжении, чтобы метаться туда-сюда и рычать в телефон, придумывая тем временем креативные способы разбить деду нос. Его долбанные активы заморозили. Не то чтобы это удивляло. — Дедуля опять отказывается отвечать на вопросы полиции и ему грозят исками! СНОВА! — причитал Фели. — И ему запрещено покидать город, так что он просто сидит у себя в кабинете и страдает. Он орёт, даже если просто спросить его, не принести ли кофе. — Не давай ему никакого грёбанного кофе. Он не заслуживает кофе. — Романо, мне страшно. — Пожалуйста, Фели, — я закатил глаза так выразительно, что чуть голова не заболела. — Это ведь случается то и дело. — Но в этот раз нашли какие-то реальные доказательства, вроде мухлежа с бухгалтерскими книгами и прочим. И несколько человек, которым он угрожал, обратились в полицию! — Неважно. Он нам всё равно не нужен. Я слушал нытьё Фели, и успокаивал как мог, чтобы он перестал плакать. Когда брат попрощался и положил трубку, я издал громкий воющий вопль и швырнул телефон о стену. Глупый, глупый, глупый дед! Прямо сейчас я так его ненавижу. Почему он вечно так с нами поступает? Угх. Ну ладно. У меня есть дела поважнее. Например, эссе на двенадцать тысяч слов. С каждым написанным мной словом я чувствовал себя всё более и более отдалившимся от деда. Каждое предложение было подобно железнодорожному пути вдаль от дома и всей той драмы. Я даже отключил телефон. Написание эссе о романской архитектуре во времена императора Нерона стало моим способом убежать. Некоторое время я спокойно просидел так, не давая слезам пролиться. А потом, конечно же, Антонио вернулся из какой-то очередной учебной группы, о присоединении его к которой я даже не знал. — Лови? — спросил он, увидев моё лицо, затем подошел прямо ко мне и отобрал ноут. — Что случилось? — Ничего не случилось, — огрызнулся я, отводя взгляд и вытирая глаза. — Ну Лови. Мой язык сам начал двигаться, слова соскальзывали с него без моего на то позволения. — Моя семья. Мой дед. Меня уже тошнит от всего этого, Антонио! — Прежде чем я осознал, я уже прижимался лицом к его груди, не то чтобы плача, но где-то близко. Антонио провел рукой по моим волосам, а я всё говорил и говорил, даже не желая этого. — Я ведь никогда не рассказывал, чем занимается моя семья? — Нет. — Строительство. Типа того. Дед владеет кучей собственности. Хотя, это всё на бумаге. Он преступник. У него целая сеть из головорезов, он коррупционер. Он подкупает и запугивает. Он неприкасаем, потому что у него много связей наверху! А теперь ведут расследование — опять — и его счета заморозили. — О, — тихо и немного хрипло сказал Антонио. — Я его ненавижу. — Правда? — Да. Правда. Я его ненавижу. — Я отстранился от Антонио, шмыгая носом и вытирая глаза. Антонио смотрел на меня беспокойно нахмурившись. — Знаешь… — начал он, глядя себе под ноги и отворачиваясь от меня. — Я… я мог бы помочь, если ты хочешь. — Я… я знаю, — с запинкой ответил я; моё сердце колотилось. — Мне не нужна твоя помощь. Мне просто надо закончить эссе. Наши глаза встретились, и в ту же секунду я понял, что мы пришли к взаимному соглашению. Я знал его большой секрет, а он знал, что я знал. И мы просто не собирались об этом разговаривать. Трясущимися руками я взял ноутбук, устроил его у себя на коленях и уставился на мигающий курсор. В итоге Антонио забрался к себе на койку и оставил меня наедине с собой.***
Конец наступил очень внезапно, хотя, на самом деле, его признаки уже витали в воздухе. Несколько дней спустя после той истории с вирусным видео Антонио бросил Историю Европы, чем крайне шокировал всех кроме меня. Он ходил на неё лишь ради помощи Мэтью. К тому времени я это уже понимал. В любом случае, у него оставался ещё миллион других предметов — от Машиностроения до Греческой Философии. Гилберт тем временем начал ныть про Родериха Эдельштайна. — Я всегда вроде как чувствовал, что он нравится Лиз, — угрюмо сказал он мне и Франсису. — Но ведь её бойфренд ты, — заметил Франсис. — Тебе лучше не выказывать такую ревность и собственничество. Этим ты её оттолкнешь. — Я не выказываю собственничество, — пробормотал он. — Просто… угх, сука Родерих. И между прочим, он продолжает к ней подкатывать в своей «аристократичной» манере. Он просто реально много о себе мнит. Для Родериха «подкатывание» к Элизабет состояло в приглашениях на концерты — конечно, «просто как друга» — и тонком оскорблении музыкального вкуса Гилберта. В ответ Гилберт покупал Лиз всякую милоту и занимал всё её свободное время ужинами, кино, различными выступлениями и многочисленными свиданиями. Это было нелепо. (Или, может, я просто не сопереживаю? Мне не надо было соревноваться за внимание Антонио несмотря на всю его постоянную загруженность работой и этими красными гвоздиками, которые он раздавал всем кроме меня. Он всегда находил для меня время, и каким-то необъяснимым образом никогда не казался уставшим.) Итак. Знаете же, что парни делают глупости, когда хотят понравиться девушке? Именно это и произошло. Понимаете, началось всё с приглашения на день рождения. Родерих прислал Лиз высококлассную пригласительную карточку (кто в наши дни вообще отправляет пригласительные?) на своё двадцатиоднолетие. Планировалось «веселиться, как подобает воспитанным людям» (Родерих Эдельштайн делает отсылки на Гарри Поттера?). Вместе с карточкой шёл букет роз, плюс приглашение не распространялось на Гилберта. — Конечно же, я не приму его, — уверила его Элизабет, после чего быстренько дала согласие. Гилберт был в ярости. Они конкретно поругались, было много драмы и слёз с обеих сторон, бла-бла-бла, обвинения «ОН ТЕБЕ НРАВИТСЯ!» и «ТЫ ВЕДЕШЬ СЕБЯ КАК РЕБЕНОК, ГИЛБЕРТ!» сыпались со всех сторон, вещи швырялись по комнате, а мне чуть не прилетело в лицо от Элизабет (она клянется, что случайно). В любом случае, на следующее утро мы с Антонио прогуливались по лужайкам, слушали музыку и целовались в наиболее укромных местах, когда Гилберт примчался к нам и начал громко разоряться. — ОНА ПОРВАЛА СО МНОЙ. БЛЯТЬ. И ОНА СОБИРАЕТСЯ ПОЙТИ НА ПРАЗДНИК ИЛИ ЧТО ТАМ УСТРАИВАЕТ ЭТОТ МНОГО О СЕБЕ МНЯЩИЙ ПРИДУРОК, МАТЬ ЕГО… — Гилберт… — попытался вставить слово Антонио. — НЕТ, ЗАТКНИСЬ. И ЭТО ЕЩЁ ОНА МНЕ ЗАЯВИЛА, ЧТО Я ВЕДУ СЕБЯ КАК СРАНЫЙ СОБСТВЕННИК… — Так ты такой и есть, — оборвал я. — ПОШЕЛ В ЖОПУ, ВАРГАС. (Такое, кстати, людям доводится говорить нечасто. Мой дед переломал бы ему все кости.) — ОН С САМОГО НАЧАЛА ЕЙ НРАВИЛСЯ… — Это неправда! — возразил Антонио. — Элизабет слишком своевольна, чтобы встречаться с тем, кто ей не нравится. Глаза Гилберта распахнулись. — Верно, — сказал он тише. — Что если она встречалась со мной, чтобы заставить Родериха ревновать? — Она бы не стала встречаться с тобой несколько месяцев, если бы делала это ради его ревности. — Но слова Антонио были проигнорированы, а спич Гилберта подошёл к закономерному итогу. — АРРГХ! НЕНАВИЖУ ЕГО! ЖЕЛАЮ, ЧТОБ У НЕГО БЫЛ ХУДШИЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В ЖИЗНИ! ТИПА ЧТОБ СТАЯ ГОЛУБЕЙ ИЛИ ЕЩЁ КОГО ЗАСРАЛИ ЕМУ ВСЮ ВЕЧЕРИНКУ! ГАВНЮКУ ДАЖЕ ПТИЦЫ НЕ НРАВЯТСЯ! — Гилберт. Антонио сильно побледнел. — Гилберт, — сказал он снова, на этот раз тише. — Возьми слова обратно. Те, что ты только что сказал. — НЕТ! Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ПОД КОНЕЦ ОН БЫЛ НЕСЧАСТЛИВ! Антонио тихо застонал, согнувшись и схватившись за живот. — Эй, ты в порядке? — спросил я. Но прежде чем я успел прикоснуться к нему, Антонио с некоторым усилием выпрямился и побледнел ещё сильнее. — Кажется, меня сейчас стошнит, — выдавил он и бросился к ближайшей урне. Антонио было плохо целый день. Каждый раз, когда Франсис давал ему выпить хотя бы глоток воды, того опять выворачивало. Это было странно, поскольку у него даже температуры не было или чего-то в таком роде. Гилберт вроде как сочувствовал, но остаток дня сохранял полное молчание. Антонио продолжал бросать на него взгляды, наполненные тревогой и опасением. На следующий день с Антонио всё было в порядке. По крайней мере физически. Те три дня, которые ещё оставались до дня рождения Родериха, Антонио был тихим, напряженным и грустным — даже не улыбнулся ни разу. — Какого чёрта происходит? — спросил я его однажды. — Это связано со случившимся с Гилбертом? Но поверьте, если Антонио решит что-то от вас утаить, вы ни в жизнь не догадаетесь. Я думал, что уже хорошо научился его читать, но неожиданный смех и непринужденная улыбка Антонио заставили меня удивленно поднять брови. — О чём это ты? — спросил он, после чего надел наушники, фактически завершая разговор. Вечеринка Родериха должна была пройти в вечер субботы, а утром в пятницу мне позвонил Фели. — Можешь приехать на выходные? — спросил он. — Эм… нет. У меня учебная группа в воскресенье. — Ладно. А сегодня вечером можешь? — Фели, что случилось? — Ничего. Я разозлился на дедушку, и теперь он со мной не разговаривает, и обстановка довольно напряженная. — И мой приезд домой как-то это напряжение уменьшит? Ты уверен? — протянул я. — Из-за чего хоть вы в этот раз поругались? Мне казалось, он отпустил тебе в художественный колледж. — Да! Это из-за другого! Я сказал, что хочу работать и сам всё оплачивать. — А. — Он взбесился. Опять. — К этому моменту Фели казался уставшим и даже раздраженным. — Он такой ворчливый старикан. Я начал смеяться. — Поверить не могу, что ты это сказал. Смех Фели присоединился к моему, и он ответил: — Ну, это же правда. Когда мы были детьми, он был милее. — Нами было проще манипулировать. — Возможно, ве~ — Ну так, ты правда хочешь, чтобы я приехал? Но мне надо будет вернуться до воскресенья. — Так будет нормально. Я сделаю тебе много-много пасты, пиццы и тирамису! — его голос становился громче и громче по мере продолжения. Я мог представить, как он скачет по комнате, мысленно уже подбирая рецепты. — Да как хочешь. Я отправлюсь на следующем поезде.***
— Ты уезжаешь? — спросил Антонио так недоверчиво, что это было почти словно я заявил, будто прячу единорога в подвале или вроде того. (Я мог представить себе этот разговор: «Но, Лови! Единороги же любят солнечный свет! Нельзя их держать в подвале! Мне так сказал мой хороший друг — Сияющая Радужная Моська!») — На одну ночь. Я вернусь в субботу. — В субботу поздно вечером, — пробормотал Антонио. Поначалу я решил, что он просто немного раздражен, но он явно спал с лица. — Поверить не могу, что ты покидаешь меня именно сейчас. — Какого хрена? — я упер руки в бока в попытке выглядеть угрожающе. У Антонио был вид щенка, которому отказали во вкусняшке — весь такой брошенный и опустошенный. Я вздохнул. — Хочешь поехать со мной? — Не могу, — пробормотал он хмуро, после чего это выражение тоже пропало с его лица, заменившись чем-то наподобие тоски. Он притянул меня в поцелуй, становившийся всё глубже, и даже когда мы отстранились, его руки не отпускали меня из объятий. — Я люблю тебя, Лови, — грустно сказал он. — Я буду по тебе скучать. — Я не умираю. К тому же, у тебя есть мой номер телефона! Антонио лишь зарылся лицом мне в плечо и молча так стоял, позволяя гладить себя по волосам. — Ты меня любишь? — печально спросил он. Мне хотелось проглотить язык и провалиться сквозь пол. — Я не знаю. Мне показалось, что он прошептал: — Ничего страшного.***
Хотя я и был счастлив снова увидеться с братом — особенно без проблем с побегом из дома посреди ночи, — мои мысли перепрыгивали от драмы семейной к драме Антонио. От беспросветнейшей грусти, исходящей от машущего мне со станции Антонио, у меня скручивало живот. Фели обратил внимание на моё настроение и уверил, что надолго меня не задержит. — Я до сих пор в таком шоке, что дедушка позволил мне изучать искусство, — сказал Феличиано, пока мы покупали джелато в ближайшей палатке с мороженым. — Он просто позвонил мне, когда я спал у тебя, и сказал, что увидел мой потенциал. — Да, здорово, но как? — Понятия не имею! Он сказал, что с моей стороны было очень расчётливо оставить свой раскрытый альбом у него на тумбочке, но это помогло ему проникнуться моим талантом. А ещё, что он очень гордился мной за такую расчетливость. Я уставился на брата. — И, — продолжил Фели, — когда я проверил в рюкзаке, то не смог найти альбом. Я был уверен, что взял его с собой. Его ведь даже Антонио рассматривал, верно? — брат наморщил нос. — Верно же? Я не помню. — Можем мы не говорить об Антонио? — я подпер рукой щеку. — Он последнее время в таком странном настроении. — Как так? — Я только что сказал, что не хочу говорить о нём. — Ты сам про него заговорил, Романо. Я прищурился. — Ловино. Феличиано посмотрел на меня этим странным мудрым взглядом, который казался таким подходящим, но всё же таким неожиданным на его лице. — Ты можешь изменить имя и уехать из страны, Романо, но ты навсегда останешься связанным с дедушкой. — А хотелось бы, — сказал я со вздохом, но Антонио не было рядом, чтобы исполнить это желание. — Ты любишь дедушку. По-своему. — Хотел бы не любить, — продолжил я. Феличиано подался вперед и легонько ударил пальцами мне по лбу. — Ты выше загадывания глупых желаний, Романо. Меня всегда это в тебе восхищало. Я почувствовал, как щёки становятся ярко-красными, и разорвал контакт наших глаз. Вместо этого я стал смотреть, как его джелато тает и течет вниз по вафельному конусу, пачкая его пальцы. — Заткнись и ешь мороженое, — сказал я Фели. — Это джелато, — педантично поправил он, после чего начал его уминать.***
Вечер субботы, в поезде на обратном пути в колледж.
Франсис: Ловино ты знаешь где тони Франсис: ловино это срочно Франсис: Гилберт считает он убежал Я: ЧТО? Я: Я СЪЕЗДИЛ ДОМОЙ НА ОДНУ ГРЕБАННУЮ НОЧЬ И ВОТ ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? Франсис: Варгас, это Гилберт. Я взял телефон Франсиса. Франсис: Это долгая история, но основное — Антонио сорвал вечеринку Родериха с помощью клетки полной голубей которых он взял ФИГ ЗНАЕТ ОТКУДА. Франсис: И эти птицы всё обгадили. Франсис: Было смешно, пока Антонио чуть было не отключился. Я: Что за хрень Я: Я даже не знаю как реагировать Франсис: Ага, после того, как всё закончилось, тони почти вырубился. Франсису — я послал его туда шпионить за Лиз — пришлось его поддерживать. Я: Ты стрёмный. Франсис: А как только Тони нормально встал на ноги, то побежал в общежитие. Не знаю. где он теперь, но всё его барахло пропало. Кроме плаща. Его красный плащ лежит на кровати. Я: Он оставил свой плащ. Франсис: merde ловино это снова франсис Франсис: почему тебя сейчас волнует плащ. у нас есть более важные заботы Франсис: он тебе звонил Я: Нет. Я ему позвоню. Франсис: Ловино я волнуюсь. ему очень плохо Я: плохо? Франсис: Когда он тогда почти в обморок упал я проверил его лоб. у него был жар. Что странно поскольку до инцидента с голубями он был в порядке Я: Спасибо. Сейчас ему звоню.***
— Ну так что это? Источник твоих магических сил или что? — Вроде того. Не источник, если быть точнее. Скорее как униформа. Плащ придает законную силу моему существованию. Придает законную силу его грёбанному существованию. Антонио бы не оставил этот плащ случайно. Что-то было серьезно не так.***
Его телефон продолжал переходить на автоответчик, а я продолжал смотреть в ночное небо. Было так холодно. Мне было холодно. Мои руки тряслись, глаза горели, а тяжелое прерывающееся дыхание заставляло людей в поезде на меня оглядываться. Как только мы прибыли на станцию, я выскочил наружу и протолкался через толпу; горло сводило от желания закричать. Антонио, Антонио, Антонио, где он, блять? Почему он убежал? Что происходит? От мелодии звонка своего телефона я весь дернулся, как от броска гадюки. Я чувствовал себя, будто меня укусили, и яд уже проникает в мою кровеносную систему. Я ответил не глянув на имя звонившего. — Д-да, — выдавил я шепотом. — Романо. Привет, это я! Ты оставил тут пару носков, что мне с ними делать? — Фели? — я выдохнул, а моё сердце, кажется, пропустило удар. Кислород покинул лёгкие, и я вытянул руку, чтобы опереться на ближайшую стену. — … Романо? — интонация Фели изменилась. — Романо, что случилось? — Антонио, — выпалил я. — Антонио. Он убежал. Что-то случилось, я не… не знаю, что делать! На другом конце повисла тишина. А затем: — Мне так жаль. — Не говори так! — воскликнул я. — Ты говоришь так, будто он умирает! «Будто он умирает». … Эта мысль… приходила мне в голову… Уже не один раз. С того момента, как я получил смс-ку Франсиса. Потому что… Потому что Антонио был особенным. Он был не таким, как все. Он был… бля, не знаю, волшебным? И что-то в последнем желании Гилберта причинило Антонио вред. — Прости. Послушай, Романо, успокойся. Подумай. Есть место, куда бы он пошёл? Что-нибудь, что он хотя бы раз упоминал? — Ничего, — горько ответил я, вытирая одинокую слезу. Антонио никогда и слова о себе не говорил, если только получалось этого избежать. Я знал его большой секрет, но он всё равно яростно его защищал. Антонио никогда ничего не рассказывал ни о своём прошлом, ни о своих интересах или чего-то в этом вроде. Как только разговор о нём слишком затягивался, Антонио быстро менял тему. Он ведь ловко обращался со словами. Люди тянулись к нему, и он мог тонко ими манипулировать. Он принуждал их открываться, и они неизменно рассказывали ему о своих желаниях. И он заставлял эти желания сбываться. Прямо как падающая звезда. Погодите-ка. — Блять, — резко сказал я — достаточно громко, чтобы прохожие бросили на меня косые взгляды. — Фели, думаю, я знаю, где он. — О! Это прекрасно! — Мне надо идти. — Я нажал отбой прежде, чем Феличиано успел сказать что-то ещё, и выбежал со станции так быстро, что чуть не сбил с ног старушку. Той ночью все видели падающую звезду. Я был пьян, так невероятно пьян, что когда проснулся, едва ли что-то помнил. Но я… видел… нет, слышал… как что-то упало на землю. Что-то большое. В те заросли. Это была дикая, сумасшедшая догадка. Но она была единственным, что мне пришло в голову. Я не видел ни одного такси, но возле станции находился прокат велосипедов. У меня не было времени стоять в очереди на кассе, чтобы оплатить его. Взгляд налево, взгляд направо, руки в карманы, шпилька у меня всегда с собой. — Спасибо, дедушка, — горячо прошептал я, присев на колено и открывая замок на велосипеде. Дед научил меня этому в десять и сказал всегда держать шпильку под рукой. Поверить не могу, что подобное мне пригодилось. — Эй! ТЫ! СТОЙ! — закричал кто-то, пока я изо всех сил крутил педали, уезжая прочь. Мои ноги горели, но я крутил педали как одержимый. Та улица была всё такой же стремной, как и раньше, со всеми этими барами, плохо расположенным Макдональдсом и мертвой тишиной. Даже музыка из этих заведений, казалось, исчезала в ночном небе. Перелесок маячил в отдалении, как лапы огромного монстра. Едва переводя дыхание я закричал: — Антонио! Подъехав ближе, я отбросил велик на обочину, спрыгнул и побежал к деревьям. Света здесь не было, а при ночном небе всё казалось ещё более заброшенным. Я вытащил телефон и включил фонарик; когда взгляд зацепил неподвижное тело Антонио, мороз проник до самых моих костей. Он сидел привалившись к стволу дерева и едва ли находился в сознании — дыхание было совсем слабым, а глаза потускневшими. — Антонио! Блять! Его ресницы затрепетали, когда он посмотрел на меня. — О, привет, Лови, — пробормотал он, будто бы это была абсолютно нормальная ситуация. — Ни за что бы не подумал, что кто-то меня здесь найдет. Его кожа была невероятно горячей — я отдернул руку в тот же миг. — Тебе надо в больницу. — Еле гнущимися пальцами я пытался написать сообщение Франсису, позвонить кому-нибудь… а ослабевшая рука Антонио сжала мою, останавливая. — Уж тебе ли не знать, что это не поможет. Почему он так улыбался? Будто это какая-то шутка. У меня пересохло во рту. — Но… — Я умираю, — мягко пояснил он. — То есть, вроде того. Моё тело умирает. Я не могу умереть. Я дух. Я всегда буду существовать. Я всегда буду. Я всегда был. — Ч-что? — с запинкой сказал я. Мой мозг со всей его логикой закоротило, и всё что я мог сделать, это слушать, что говорит мне Антонио. Это отнимало у него очень много сил, но я не осмеливался его остановить. Он должен сказать своё слово, а я должен его выслушать. — Ты это знаешь, — Антонио потыкал мою щёку пальцем. — Ты же всегда смотрел, не так ли? — Гвоздики, — выпалил я. — Мм, — сказал Антонио. — Как чек. Когда люди загадывают желание, я его исполняю, а затем даю цветок, чтобы завершить сделку. Чек. — Ты падающая звезда. Антонио хохотнул. — Я дух. Падающей звезды. Той ночью так много людей загадало мне желание. Меня просто-напросто притянуло сюда. — Он помолчал и добавил: — На это самое место. Тут я упал. И тут я вернусь. Ты знал это, конечно же. Этого у тебя не отнять. — Ты не можешь умереть, — прошептал я, а слезы текли из моих глаз. — Я тебе не позволю. — Моё дыхание прерывалось, и я закрыл глаза. — Хочу, чтобы ты жил. Хочу, чтобы ты жил. Хочу… — Не надо, — голос Антонио был резким и намного сильнее, чем его слабое тело должно было бы позволить. — Я больше не могу исполнять желания. Я израсходовал силы. А ты всё равно выше бессмысленных желаний. Забавно. За последние два дня я слышал это во второй раз. — Я вынужден выполнять все желания, — продолжил Антонио с усталым вздохом. — Даже те, которые как-то вредят другим людям. Гилберт хотел, испортить Родериху день рождения, напустив на него и гостей голубей. Проблема в том, что если я выполняю желание, которое вредит другому человеку, мне тоже плохо. — Тогда не надо было! — испуганно закричал я. — Я должен. Это то, что я есть. — Зеленые глаза Антонио смотрели на меня с заботой и вниманием. — Посиди со мной? Не надо так стоять надо мной на коленях. Наши плечи соприкоснулись — он обжигал сквозь одежду. — Я выполнил более ста двадцати желаний с тех пор, как пришёл сюда, — начал Антонио. — Но ты никогда ничего не просил. Хотя и знал, что я могу всё исполнить. — Мне не нужно загадывать желания, — пробормотал я, вытерев глаза, когда скатилось несколько слезинок. — Знаю. Думаю, что это потрясающе. — Он вздохнул и с некоторым трудом сказал: — Большинство людей способны осуществить свои желания сами, своими силами. Как Мэтью. Ему нужна была только небольшая поддержка и идея, чтобы вдохновиться. Гилберту надо было меньше стесняться своей доброй стороны. Ивану требовалось лишь найти репетитора и уделить учёбе время. Феличиано нуждался лишь в том, чтобы ваш дедушка заметил его талант. Франсис… ему просто надо было почувствовать, что он может кому-то открыться. А доктору Кёркленду всего-то надо было использовать скопившиеся отгулы. — Антонио тихо посмеялся себе под нос. — Никто не просит того, чего не мог бы достичь и сам. Я не могу воскресить умершего, заменять эмоции или как-то магически сделать так, чтобы ты не имел отношения к вызывающему раздражение члену семьи. — Он бросил на меня понимающий взгляд. — Я могу лишь помогать людям самим осуществлять их желания, — продолжил он. — Но тебе никогда не нужна была помощь. Ты всегда знал, что ты сам способен заполучить всё, что пожелаешь. Мне это в тебе и понравилось. И из-за этого я в тебя влюбился. — А у тебя разве нет желаний? — прошептал я. — Чего ты хочешь? Смех Антонио был тихим и печальным. — По-настоящему, Ловино? Мне бы хотелось немного вздремнуть… Я так устал…***
Тело Антонио полностью исчезло, словно оптическая иллюзия, а я выл, и выл, и выл. Я просто свернулся калачиком под тем деревом и плакал, потому что от него ничего не осталось, ничего кроме ненадёжных воспоминаний, и я был один-одинешенек. … А потом подул мягкий ветерок, и я почувствовал, словно меня кто-то поцеловал в щёку. С верхушек деревьев мне на колени упала красная гвоздика. Единственное желание, которое Антонио услышал от меня, исполнилось. Потому что он был духом, а духи, понятное дело, не умирают.***
Когда я смог дотащить себя до колледжа, уже рассвело. Моё тело болело, я плакал и всхлипывал так сильно, что в один момент меня чуть не стошнило. Обстановка в колледже была… спокойнее… чем я ожидал. Франсис и Гилберт мирно спали — хотя не должны были, — а на моей койке лежал красный плащ. Только для меня. Я медленно заполз в кровать, обнял единственную вещь, что оставил после себя Антонио, и опять заплакал. Когда я проснулся, Франсис бросил на меня один-единственный взгляд и сказал: — Тебе надо отдохнуть. Выглядишь заболевшим. — И ты не собираешься спросить об Антонио? — пробормотал я, голова болела слишком сильно, чтобы отмахиваться от совета. — О ком? — спросил Гилберт, бросая на меня взгляд. Я моргнул, поднимая голову. — Антонио? — Понятия не имею, кто это такой, — сказал Франсис. — Знаменитость? Понимание, обрушившееся на меня, принесло холод и ужас. — Нет, — ответил я, уставившись на них в малодушном страхе. — Вы совсем его не знаете. Никто его не помнил. Ни Кёркленд, ни Элизабет и Родерих, ни Иван или Мэтью, даже Фели его не помнил. Но оказанное им влияние осталось. Франсис начал рассказывать нам о Жанне. У Гилберта на Фэйсбуке было около сотни его фоток с Элизабет, и он ревниво смотрел, как теперь она целует губы исключительно Родериха. Мишку Куму увезли из зоопарка и устроили в другой — намного, намного лучше. У Ивана до конца года были одни пятерки. Феличиано начал подавать заявления в художественные колледжи. А моё сердце болело не переставая. Первые несколько недель я думал, что схожу с ума. Чувствовал, словно Антонио мне привиделся в каком-то шизофреническом приступе. Но оставался тот красный плащ. Каждый раз, надевая его, я чувствовал мощь, тепло, защищенность и, что самое важно, я чувствовал себя любимым. Было ощущение, словно он здесь, со мной, обнимает меня. Не может же быть, что у меня просто психотический срыв, верно? Это просто-напросто было слишком реально. Остаток года я был похож на призрака, полного печали и одиночества, и чувствовал, словно внутри меня что-то было и вдруг неожиданно пропало. А в ночь после итоговых экзаменов, когда все остальные отмечали, я спрятался в нашей пустующей комнате, укутался в куртку и плакал. — Хотел бы я не чувствовать себя таким одиноким, — сказал я, надеясь — осмеливаясь надеяться — на какое-то… Кто-то постучал в дверь и я подпрыгнул. Блять. Блять. Кто это? Может ли это быть?.. На полу у двери лежала коробка шоколадных конфет и красная гвоздика сверху. С колотящимся сердцем, холодными пальцами я их поднял, провернув стебель цветка в руках. — Эй? — позвал я, вглядываясь в коридор. Никого не было. — Ух ты, — прошептал я, заходя внутрь и закрывая дверь. Я положил шоколад на ближайшую плоскую поверхность и пошёл ставить гвоздику в воду.***
Вот и всё. Я закончил. Вы мне верите? Может быть да. Может быть нет. На самом деле мне всё равно. Потому как прямо сейчас в мою дверь стучат, и я ожидаю свой шоколад и цветы.