.Дети - цветы жизни.

ОН - это мой адвокат, который вытащил меня из тюремного ада. Тогда, там, в стенах постоянной агонии, мне казалось, что это навсегда, что не будет проще, что я не смогу вернуться в общество, потому что либо меня убьют другие зэки, либо убью себя сам, ибо находился на грани. Я отчётливо помню, как хотел, желал, жаждал плюнуть на всё и в угоду своей слабости бросить жизнь, как бессознательное тело, да с высоты и обязательно на камни. Чтобы в кровь, в сломанные кости, чтобы миг страха напополам с восторгом при понимании "это конец" и реально - конец. Но в силу своей беспомощности я так и не смог решиться. Беспомощности моральной, не физической. Всё произошло быстро, сумбурно, слишком стремительно для того, чтобы поймать реальность за хвост и выдрать перья к ебеням, чтоб знала, каково мне было. Юлия Павловна, бывшая "мать" Риты (тоже неудачно взяла девочку из детдома), изначально в расчёт следствия не бралась, ибо отсутствовала в городе. Ну, наши чудо-органы-типа-власти и не стали заострять внимание на ещё одном элементе, который мог затянуть расследование. Директор же детдома про Риту следствию рассказала сдержанно. Сама Рита истерила, орала, плакала, вот меня и упаковали по быстрой. Копам тоже бонусов к зарплате охота. И звёздочек на погоны. И... ещё чёрт знает чего. Суки и твари они. Юлию Павловну адвокат нашёл, расспросил, осознал ошибку правоохранительных и тут же дал делу новый ход. Женщина сообщила следствию то, как вела себя девочка с ней. Как сначала была милая и приветливая, трогательная и вообще ангелок, а потом как подменили, словно не своя стала. Начала хамить, пыталась бить "мать", приставала к соседям (они тоже свидетельствовали). К тому же Рита настояла на аборте. Осмотр показал, что половая жизнь у неё только началась, но, по данным экспертизы эмбриона, отец не я. В итоге - меня оправдали. Волокита долгих дней и бесконечных бумаг. Личный апокалипсис допросов и мытарств, и я на свободе. Свобода - странное слово. Болезное. Уже не привычное. Больница. Реабилитация. Я сторонился, боялся, шугался, орал и не подпускал к себе никого. Психологическая травма. Лечили под седативными, иначе я бы загрыз врачей. Мне было противно, что я заплёванный, было страшно, что прикоснутся, что вновь испытаю то, что вытерпел, что моей слабостью опять воспользуются. Ужасно. Крутило, вертело, лихорадило от мыслей и эмоций, от ощущений и взглядов, от чужой жалости, от своего понимания ненормальности. Кусал себя за ладонь, сдерживая крик, ломался внутри, как снаружи, рушился и восстанавливал себя вновь. Ночами сползал с койки и прятался в угол, на полу, сбегал от мира и себя. Пока не стал признавать себя личностью. Пока не стал верить в доброту слов и нежность, что плескалась за ресницами приходивших ко мне посетителей. Пугался, что сменил одну тюрьму (с колючкой) на другую (с постоянным запахом хлорки и кварцевания). Боялся, так боялся. Постоянно проваливался в лечебный сон и видел перед внутренним взором Шакала. Он был там, в Крестах, у окна, когда меня увозили, вынося из здания на носилках, - сам идти не мог. Он плакал. А лицо каменное. А глаза пусты. И только слёзы градом, крупными каплями по щекам, наползая на подбородок и срываясь вниз влажными бесформенными массами. И это не страшно, страшно не в том смысле, что он плачет. Если хочет, пусть ревёт - не зазорно. Это страшно, страшно в том плане, что такой человек, как Шакал, не может плакать просто так. Не может плакать вообще! Это противоестественно. Не знаю, как я мог в полуобморочном состоянии заметить это, но реальность ушла в сон и теперь тревожит, не отпускает, царапает рёбра изнутри, раздирает и тихо-тихо скулит - там, под висками, колотясь будто вновь собранным из лохмотьев-осколков сердцем. На Тёму страшно смотреть, на меня тоже. Кости срастались медленно, неправильно, отвратно. Ломали вновь. Время шло, а я... я всё так же боялся. Людей. Прикосновений. Взглядов. Сторонился Тёмы, и это было самым ужасным. Как только вернулся к нам, в свой милый, светлый, тёплый дом, прямиком вломился в ванную, херакнув дверью так, что плитка с краю от дверной коробки осыпалась. Пофиг. Не раздеваясь, залез в ванну, включил холодную воду и, буквально упав задницей на дно чугунки, завыл. Бился затылком о кафель, пищал, скулил, дрожащими руками вытащил из брюк, что держались лишь на ремне, пачку сигарет, которую вернули на КПП вместе с другими вещами при выходе из заточения. Непослушными пальцами достал маленькую смерть и пытался, долго так, упорно, старательно п-ы-т-а-л-с-я прикурить именной зиппо сломанную, промокшую сигарету. Кожа уже не то, что покрылась пупырышками, она посинела, а я всё никак не мог прекратить, не мог заставить себя встать и выйти, не мог посмотреть Тёме в глаза после всего, что было, что испытал, что... Я не мог его испачкать, замарать собой, таким уже несовершенным. Кожа на пальце о колёсико стесалась в кровь, табак разбух и обвалился на дно ванной в размякшей бумаге, и лишь губы, синюшные, такие же мёртвые, как и я внутри, губы сжимали чёртов фильтр, всё ещё пытаясь прикурить. Вообще я не по этой части, курю раз в год, но сейчас, кажется, мог бы одну за одной пачку сожрать лёгкими. Артём вытащил. Оказалось, мы дома не одни. Оказалось, тут и друзья, и коллеги, и соседи, и много кого ещё. Все знали, все были рядом, все пытались помочь, а я чувствовал, что недостоин их доверия. Да, я не виноват, это была чья-то ошибка, за которую заплатил я. Но всё равно мозг настолько вывернулся там, за колючкой, что уже было всё равно - я преступил закон или меня подставили, главным было то, что изменился там, за голосами голодных голубей по другую сторону окна с решёткой. Кажется, я тогда упал в синяки коленями в пол, опять скулил, пытался выдраться из рук, что обнимали, прижимали к себе, дарили покой и веру в себя. Я кричал, ругался, сопротивлялся, но собравшиеся терпели, успокаивали, просто были со мной, не уходя, не бросая, не отворачиваясь. Курили, разговаривали со мной так, словно ничего и не случилось, будто мы не виделись лишь уик-энд, в котором я валялся на диване, смотря футбол. Заставляли есть, рассказывали что-то смешное, уложили спать в гостиной, прямо на полу, на пушистом ковре с глубоким ворсом, а сами сидели рядом, кто где, и тихо переговаривались. Наверное, они чувствовали, что для меня так лучше. Что мне нужно привыкнуть. Что нельзя оставаться одному. Меня и не оставляли. Психоз был недолгим. Просто однажды я увидел спящего рядом Артёма и беззвучно всхлипнул, мой мальчик выглядел уставшим, загнанным, с мешками и кругами под глазами, растрёпанный (но не мило, а затуркано). И я понял, что, мучая себя, мучаю его. Но так трудно подпустить его к себе вновь, хоть Артём и уверял, что всё в прошлом, что нестрашно то, что произошло со мной, что не нужно просить прощения за это, что... Этих "что" оказалось до обидного много. Но только тем утром я понял, что Тёма прав, - утопая в жалости к себе, я не сделаю никому лучше. Я же обещал, что Артём будет счастлив, значит, будет, потому что я это могу - подарить ему новую улыбку, достойную радость, искреннюю любовь. Тихо, осторожно, озираясь по сторонам, но я вошёл в привычную колею жизни. И только после этого, после того, как я сам себе признал себя же полноценным членом общества, я смог поговорить с мужем о том, что давно мучило и терзало... Пока я был в тюрьме, Артём отказался от Риты. Её вновь определили в детдом. Да, жалко девочку (возможно, запуталась, может быть, просто так сложилась её жизнь, что вынудила её стать сукой), но... Такого человека уже ничто не исправит, а оказаться вновь в жуткой ситуации - это выше наших сил. Поскольку Рита несовершеннолетняя, нас обязали по суду выплачивать ей алименты на содержание. Пф! Русские законы. Она так поизмывалась над нами, а мы ещё и содержать её должны. Да пусть подавится. Уже неважно. Ненависти нет. Ничего нет. Она для нас не существует. И всё же... Юлия Павловна оказалась интересной женщиной, мы подружились, она тоже во многом помогла. Стали часто встречаться, общаться, созваниваться, сами не заметили, что наши судьбы крепко переплелись - ничто не сближает людей, как горе. Давно известный факт. Про Риту мы не говорили, это было общим табу, нам и без неё было чем поделиться друг с другом. И всё же, нет-нет, да проскальзывала в глазах та искра, что тушила радость, заполняя душу тьмой. Как-то абсолютно незаметно Юлия Павловна стала для нас второй мамой, со своей вечной заботой, тёплыми взглядами и домашними пирожками по выходным на нашей кухне под ароматный кофе Артёма. Как-то совершенно сознательно мы стали для неё как сыновья. Да, взрослые, утвердившиеся в жизни мужики, но всё ещё с детскими замашками, глупыми вопросами, дырками на новых(!) носках, моими "Юль, пошли выбирать цветастые обои в коридор", Тёмиными "Юля, куда я положил папку с документами?", Юлиным "Так, хватит работать, собрались и поехали на дачу, там по вам шашлык скучает!"... За эту простоту в общении и близость, что появилась между нами, мы благодарны судьбе или кто там за такое в ответе. Это бесценно.

Полгода спустя.

Я таки уговорил Артёма сходить к ней. Долго, осторожно, дрожа внутренностями, как в лихорадке, пряча глаза, но с уверенным тоном в громких словах. Для меня это было важно. Для Артёма тоже, но он не сознался бы. Юлии мы не сказали (а зачем тревожить уже родное сердце и стирать болью открытую улыбку?). Всё такая же затравленная, измученная, грустная, резкая, ядовитая, дикая, но глаза злые. Под присмотром комитета из воспитателей, в комнате с облезлой штукатуркой, на расстоянии нескольких шагов (трусость не позволила подойти ближе), я её спросил, почему она так с нами поступила? Почему так поступала со всеми (за почти маму тоже было обидно и очень)? И девочка ответила, откровенно смеясь, н-а-с-м-е-х-а-я-с-ь: - Потому что это весело. Разве нет? А вид невинного агнца. А в глазах черти. А смех скрипучий. А жесты - патока. Ещё ребёнок, но уже серьёзная личность по повадкам. Страшная по характеру, по мыслительным свойствам, по... Таких людей не бывает. Не бывает таких детей. Рита как с горячей точки вернулась, где ломаются судьбы у людей на глазах. И уже не люди после, так, лишь оболочка былого. Мы не первые, кого Рита как-либо подставила. Только с нами перегнула палку. Обычно все дела заминались и ребёнка по тихой отдавали назад. А тут вылилось в... ЭТО. Возможно, это мы, взрослые, виноваты в том, что такие дети, как она, нас презирают. Возможно, её первая семья просто должна была объяснить ребёнку, что хорошо, а что плохо, а не избавляться от человека, как от балласта. Может, это гены. Мы нашли её кровную мать - наркоманка и алкоголичка. Возможно, её так испортило общество, в котором она оказывалась вновь и вновь, детский дом не летний лагерь. Это концлагерь. А может... Может, причины более просты и прозаичны. Кто знает. Ей назначили психолога. Но думаю, это не спасёт. Рита уже познала вкус крови, как дикое животное, и теперь будет жаждать утолить голод через чужую боль. Мы же... Мы мучились ещё два года. Два. Чёртовых. Года. Слёзы, паника, смятение. На людях всё хорошо, а дома, за закрытыми дверями, я сходил с ума, Тёма тоже. Жизнь изменилась, и мы стали другими. Но мы вместе, мы рядом. Мы прошли через эти трудности, и всё стало налаживаться. Два года спустя, два года, мы снова решились на шаг - создать полноценную семью. Почти... Тема всё ещё хотел нормальности, стабильности, ребёнка. Я тоже. Внутри. В душе. Но на физическом уровне так и не смог себя заставить прикоснуться к детёнышу. Ни за что! Ходили в дом малютки. Клопыши прекрасны, а я рыдал внутри, умирал с каждой минутой и никак не мог забыть глаза. Её глаза. Риты. Так и не простил себе того, что со мной случилось. Так и не переступил себя. Тёма смирился. Артём всё понимал, видел, слышал в голосе, замечал, как дёргаюсь во сне (иногда). Завели собаку. Не то же самое, но так легче. Он понимает. Он знает. Он не настаивает. Он любит меня таким. Артёмка. Это и есть настоящая семья. А мне грустно. Грустно, что я ущербный. Что я больной в душе. Что я уже не тот, кем когда-то был. Но... Мы есть друг у друга, и это отлично. Кольцо греет палец, греет пониманием того, что наш с Тёмой мир - один на двоих... В болезни и здравии. В горести и радости. Пока... С учётом того, через что мы прошли вместе, не думаю, что что-то станет помехой для нашей... Для нас. Да, я не реалист, хватит говна в жизни, побыть оптимистом с позивчиком приятно. И пусть не всё так, как мы хотим, но хорошего тоже много. Одно трансформируется в другое, проносится с лёгкостью новых дней, а мы всё так же зациклены друг на друге. Это действительно любовь, а не глупое, громкое слово без основания с пошлыми мотивами, как у неразумных школяров. Мы счастливы, и это главное. Олег - лохматый бобик, совсем как дитя. У Олега и гардероб есть. А что? Он же вместо сына. Даже паспорт имеет. Блять, да у Олега кровать круче, чем у нас с Артёмкой. И смешно, и дико, но не странно, но не отталкивающе - приятно, нужно, чертовски необходимо! А мы так и красим дни друг друга, а впереди: дом, повышение, работа, покупка нового ковра, Олег, отпуск в Праге, Юля, юбилей друга, ЖИЗНЬ! И... годы спустя, мне всё ещё снятся чужие глаза. Чужое одиночество. Чужое отчаяние. Чуж... Его слёзы. Хотел бы я знать, что они значили.

-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*- Авторский вяк: -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

Ааааа!!! Хых, вот и закончила я злоключения Никиты и Артёма. Аж вздохнула с облегчением. Это было трудно. Итак, по поводу правдивости работы: У наших знакомых реально случилась такая шняга в жизни. Семейная чета за 30 взяла прекрасное создание 14-ти лет из приюта. И всё было отлично, волшебно, хорошо. Первые пару месяцев. А потом девочка сорвалась, стала чужая. Доводила родителей до срыва. Однажды они ушли на работу, а девочка подрезала кредитки и исчезла на 4 дня в туман. Родители были вне себя от волнения, к тому же у нас тут исчезали люди, копы несколько раз всех подряд на улицах и в магазинах опрашивали "Не видели ли вы..." и фото показывали. Было жутко ходить в магазин и видеть ряд ксерокопий фото "пропал\а" на бочине здания. Фото девочки было там же. Вернулась она сама, битая, ограбленная, беременная. Заявила, что её отчим изнасиловал. Того и приняли под белы рученьки. Пока шло следствие, мужику сильно досталось. Но органы правопорядка разобрались, что девочка солгала. На следствии реально была миловидная Юлия, женщина в годах, которая была предыдущей мамой девочки. Юлию девочка довела до инфаркта. Предыдущие родители дитя тоже не отзывались о девочке положительно. Когда обман раскрылся, у девочки спросили, зачем она так поступила с людьми, которые могли дать ей всё, чего она достойна. Девочка ответила так же, как я и описала в оридже. Ммм... Психолога ей не назначили, просто отправили назад в детдом и реально содрали с последней пары алименты. Также следствие нашло биологическую мать девочки - реально наркоманка и алкоголичка, до сих пор живёт в каком-то бомжатнике, без окон и дверей, хотя сама из обеспеченной семьи. Потом, уже позже, органы правопорядка оправдывались тем, что по статистике больше 80% детей из детдомов действительно подвергаются сексуальному насилию, поэтому делу так быстро и дали ход. Показательная поебота с лаврами копам. Они даже не извинились, тупо развели руками и сказали "Бывает, мужик, зато ты свободен". Ха, успокоили, да? Знакомым тупо посоветовали забыть о том, что случилось. Освобождённый мужчина до сих пор сторонится людей и реально спит на полу. Но жена рядом, она его не бросает, понимает, принимает, ждёт и пытается вернуть мужчину к нормальности. Страшно жить, да?