.Дети - цветы жизни.

Снова прихожу в себя. Где я? Кто я? Что я? Как, зачем и почему? Всё путается, болит, трещит по швам. Тянет, пульсирует, горит, колет, травит. Туман перед глазами, дым в голове, и я задыхаюсь, откровенно задыхаюсь тем, что не осознаю себя, не полноценно. Сломан, сломлен, вывернут наизнанку, но ещё почему-то живой. Просто живой и всё тут. Зачем? Оказалось, я тут - в помещении - не один. Какой-то мужик с горькими глазами смотрел на меня так, словно распинал, от его присутствия я испугался неимоверно, ощущая, как заполошил и так уже в клочья порванный миокард. Мужчина просто был: стоял и дышал, висел, как нависал сверху - давя меня морально. Явно зэк - в тёмной (намного темнее, чем у меня) робе, с бородой в дикую кудряшку и перстнем на пальце - большая такая печатка. За неё зацепился взгляд, но рассмотреть не вышло, хоть в камере и был включен свет. Он ткнул пальцем в стену и тихо, спокойно сказал: - Зашей его. На стене был нарисован обычный скучный чайник. Что, блять? Кажется, я истерически хихикнул. Чуть мотнул головой в ответ, голосовые не слушались. Еле шевелюсь, но сил бороться со слабостью - лишь ржавые крохи. То ли реально сильно избили, то ли тело просто не привыкло к подобного рода обращению. Отключаясь, пытаюсь осмотреться. Просто моргаю и всё, уже почти не дышу, сразу на последнюю стадию крепкого то ли сна, то ли забвения. Открыв глаза, я понял, что я где-то там, то есть здесь - между мирами. Это тяжело, это трудно, это... Не знаю, как именно это, но то, что бесчеловечно - факт. Вокруг трупы, именно трупы, во всей своей неприглядности слова, тараканов. Какие-то ещё шевелились, ползали, копошились. Похуй. Но основная масса была трупами. И мне казалось, так чертовски сильно казалось, что они разлагаются, пахнут, распадаются клетками тел и вот-вот из них полезут опарыши, что стало тошно. Понимаю, что тупо схожу с ума - сильно и неотвратимо. Всё понимаю, но сделать ничего не могу, просто качусь вниз, по склону жизни. У человека гибкая психика, но у всего есть предел. И кожа чешется - везде, всюду, полновесно. Чудится, что она вспухает на местах укусов и будто готова набухнуть блямбами поврежденного тела от вторжения инородных элементов - зубов насекомых. У них не зубы, конечно, но так проще думать. Господи, что за фигня лезет в голову, когда впору сдохнуть? Свет слабый, но он есть. А я почему-то вспоминаю, как меня в детстве обнимала мама. Вопреки всему, на Риту больше не злюсь. Не потому что простил, просто не хочу, это бесполезно. Приходит острое осознание того, что меня накрывает деменция, ссыпая части меня, как куски-осколки, тут же, на чёртов грязный пол, меня мешая с этим сором. - Ааааа! - крик отчаяния и алгии, что тащат рывками в стороны, отрывая что-то моё, что-то нужное, что-то, что когда-то звалось душой. Вздёргиваюсь на месте. Рядом стоит оловянная воды. Хватаю её рукой, тремор конечности мешает, но я упорно подношу чашку к губам, жадно пью, не чувствуя вкуса. И только потом доходит - сахар в воде. Чудовищно. Много. Сахара. За дверью тихо. Прислушиваюсь, стоная - пульсация боли слепит вспышками. Но нет. Я один. Только я и трупы. Словно в морге прописался на постоянной основе далеко не святой, но инквизиции. И заржать бы от мысли, что сейчас откроется дверь и патологоанатом будет делать мне трепанацию черепа, но грудина только булькает истерией. А что? Мне не повредит. Дверь открывается - со скрипом, с шумом, громким шорохом, продирая меня страхом. Снова тот мужик. С бородой и печаткой. Заходит. Смотрит. Фыркает. Свет разгорается сильнее, режет глаза, но терплю, понимая, что сетчатка увлажнилась - крупные капли по щекам против воли. На кольце рисунок, силюсь рассмотреть - какое-то животное и буквы. Он тыкает пальцем в стену. - Зашей его! - приказ сталью в голосе. Бесит этот рисунок. Вновь мотаю головой. Он усмехается и уходит, оставляя рядом со мной стакан воды. Опять приторная сладость? Передёрнуло от этой мысли, но пить хотелось сильнее. И не только. Осматриваюсь, заполошено моргая. У двери стоит тарелка. В ней бурда. Но пахнет... Отвратительно. Помои какие-то. Хотя есть-то охота. Слишком сильно охота. Мозг быстро выворачивает полученную информацию, и мне уже кажется, что аромат одуряюще прекрасен. Поэтому... Превозмогая боль, ползу, минута за минутой подтягиваю пострадавшее тело к железке, чтобы схватиться за такое унизительное спасение. Артём, меня ждёт Артём. Я должен быть сильным ради него. Не знаю, как я доскрёбся до посуды, не понимаю, как хватило сил сломанными, опухшими, скрюченными пальцами жрать эту гадость. Но желудок оказался сильнее. Инстинкт выживания. Пусть. Капуста. Кислая, мерзкая, противный овощ с душком. Но цеплял её пальцами, но толкал в рот, глотал, почти не жуя, ненавидя себя и переступая через гордость, страх заразиться какой-нибудь болячкой от грязи, через брезгливость. Мутная вода была солёной. Знаю, что потом будет плохо, но всё равно пью, потому что жажда. Соль щипала раны во рту, сушила израненные губы, травила болью, но не мог остановиться. Гнёзда от выбитых зубов ныли. Тошнота накатила быстро. Мотало, терзало, бесило. Выворачивало внутренне, но стойко держал скудные крохи провианта в себе. Пока вновь не отключился, ловя ускользающим сознанием ебучий рисунок на обшарпанной стене. Проснулся, поорал в бессилии - раздирая глотку и голосовые; рыдал - царапая лицо обломанными, чуть отросшими ногтями; катался по полу - сминая тело, купаясь в боли, и снова спать. Но перед тем, как я тихо почти умер (на время), вновь повторение кошмара - скрип двери, шаги, мужик, чайник, приказ, безмолвный ответ, чашка с... Это уже не смешно. Кажется, что меня травят, чувствую, что развивается паранойя, что я сдаюсь на волю обстоятельств, что расщипляюсь на... Сон, больше похожий на обморок. Но быть в сознании выше сил. Болевой шок владел мною полноправно. А может, просто усталость. Сколько прошло? Час, день, неделя, минута? Не знаю... Потерялся. Я так чертовски сильно потерялся, что было всё равно. Проснулся так, словно выдрали из сна - это больно. Морально больно. Он снова тут. С-сука. - Зашей его! Чуть ли не плачу в ответ, зэк достал. Реально достал. До ора, до хрипа, до кровавых пятен перед глазами. Пинок под рёбра говорит о недовольстве заключённого, но пнул не сильно, словно просто показывая, что я от него в чём-то завишу. Кусок чёрствого хлеба и снова непонятная вода. Да пусть хоть яд, уже всё равно. Я... всё там же. В камере, карцере, между безликих стен, потолка и пола, между реальностью и кривым мыслительным процессом. Наедине-с-сучным-чайником! На полу. Трясёт от холода, от боли, ото всего. Мокро, влажно, шорохи, как из-за стены мрака, и мою сущность будто казнили. Горло как перерезали, хлюпаю гортанью, силясь втянуть кислород - он поступает, но я не чувствую этого. Только спазмы, только ненависть гремит сломанными костями в оболочке моего тела, только... Много всего. Кое-как щупаю себя вялыми пальцами - почти не слушаются, не гнутся, вспыхивают вспышками кармина в, кажется, что раздробленных слезами глазах - рука опухла. Пожелтела кожей. На эпителии гортани след, как от удавки, - ощутимый, глубокий, липкий - кровь. Рука безвольно падает на ворот робы, чувствую под нервными окончаниями содранные пуговицы - ясно, меня тащили за шиворот. Отлично. Уже фиолетово. Воля не сломана, но сломан я. И даже думать - панически больно. Хочется говорить. Просто слышать себя, что-то большее, чем крики и мольбы, но... Слышу, люди - зэки. А значит, нельзя. Нельзя ведь? Кажется, в фильмах говорилось, что против пахана, как его... Смотрящего, идти запрещено, плохо будет. Хотя, куда уж хуже. И сразу новый вопрос: насколько сильно отличается кино от реальности в плане взаимодействия разного рода личностей друг с другом? Господи, и как у меня ещё выходит так глубокомысленно думать? Хотя... это помогает прийти в себя, частями, но уже что-то. Всё-таки быть сильным... хотелось бы, да не могу. Не хочу. Устал, заебался. Вяло осматриваюсь - камера другая. Вот, куда меня тащили, в новое помещение. Зачем? - Тео, ты-то тут что делаешь? - доносится до меня звучный голос Шакала из-за моей же спины. Валясь задницей ко входу. Эпично, блин! А дверь открыта, и я слишком заметен на пустом полу серой грудой костей, мяса и робы. Чайник вновь отсвечивает на стене. Детально, тварь, прорисован. И не лень было? - Лопчу так, - кривит голосом с надменностью и ядом в радостном превосходстве некто Тео, - я яки дЫру башлять вертухаям. - И смех. Такой отталкивающий, такой громким, слишком серьёзный для чувства радости, что должна проецировать эта эмоция. Содрогаюсь от ужаса. Тяжкий вздох за спиной. - Зачем тебе это? - Шакал не устал, не зол, не... Ничего, это просто вопрос. - Ковыляй, Шак, на хату, тебе есть сем бадаться, - и это звучит, как плевок в душу. - Его распределили в мой блок, - шипит Смотрящий. - И чо? Боле шпилять не с кем? - снова страшный смех. - Хорошо, я поиграю твоей игрушкой, - хладнокровный ответ. Смех оборвался. Удаляющиеся шаги. Второй говоривший - Тео - нервно дышит. Отлично, я в центре криминальных разборок, судя по всему, местных авторитетов. Пиздец, везёт, как утопленнику. Плохо. Теперь на мне отыграются за чьи-то грехи. Шакал... Вот уж действительно - животное, а не человек. Хотя, где тут люди-то? Одно отребье, что пытается выжить всеми правдами и неправдами. Вырубаюсь. Когда прихожу в себя, то... - Заш... Сколько можно? Уже не считаю. Не слушаю. Не думаю. Когда приходят - мычу. Мучаюсь сушняком от соли или скрипучего сахара. Иногда ем похлёбки. Иногда... Я не знаю. Чайник не дает покоя. Это ад. Снова просыпаюсь. Закольцованная бесконечность. Чайник. Чайник. Чайник. Реально сомневаюсь в себе, своей адекватности, вообще в том, что всё происходит наяву. От меня всё ещё разит пивом. Пытаюсь сфокусировать взгляд, но глаза заплыли. Нет, один, правый - он болит, уходя резью в ухо и переползая оттенками неприятных ощущений на шею. Хотя, уже легче, и нос не так противно хлюпает при всасывании кислорода внутрь. Немощный, бесполезный и в ушах шумит. Вода льётся сверху. Тугой струёй. Это адски больно, шиплю, изворачиваюсь, ору от боли в повреждённом теле и так по кругу. Хотя... чуть-чуть приятно, потому что ловлю разбитыми губами капли и собираю влагу под язык, толкаю в желудок. Хоть что-то. Как потом вижу, льют из бутылки, под напором от давления на пластиковые бока. - Ну чё, Бишкаут, - говорит кто-то сверху. А мне и глаз не открыть, лишь абрисы расплывчатыми пятнами сквозь слипшиеся ресницы. Но я слышу, я всё слышу, потому что слух - единственное, на что я могу опираться сейчас. - Мы гноим тех, кто лярвает грызунов. К таким ни один чёткий зэк не мацнется никоим макаром. - Рядом явно сплюнули. - Но... Вафли тоже дюжат вальтануться, амары аки опарафинены, им не обшаркиваться мараться, - сказал ехидно, почти тепло, почти правильно, как-то излишне нежно. И уходит. А я лежу. Лежу и думаю... Ни о чём не думаю. Вообще. Нет сил. На краю сознания витает слово "чайник". Сука! Дверь снова открывается, и я вижу картину маслом. Блять! - Зашей его! Мычу в ответ, мотая головой. Я уже не понимаю, что происходит. Дверь захлопывается с грохотом, вздрагиваю, страшно, паника, ужас - рвут кожу на спине, словно физически. И тут же дверь открывается вновь. А меня сотрясает тихая истерика. Больше не могу. Не могу. Не могу. Не МОГУ!!! В камеру втолкнули какого-то мужика - не брит, загорелый, глаза стеклянные. И где такого нашли? - Давай, - приказ от двери. Голос бесцветный, странный. Три зэка. Стоят. Смотрят. Ха. Убьют? Пусть. Уже нет сил даже на то, чтобы молить о пощаде, чтобы думать о Тёме, чтобы жить. - Сучка, старайся, - захихикал кто-то, и меня пробрало страхом. Глумливое хихиканье никак не вписывалось в окружающую обстановку и больно резало по ушам. Впрочем, тут же отпустило. Боль души была сильней. Тело вообще не ощущалось, один сплошной синяк. А может, мне так просто казалось от истощения, как физического, так и духовного. На грани, всё на грани... Это я так думал, пока с меня не содрали штаны - резко, сильно, сдирая кожу на бёдрах жёсткой тканью робы. Взвыл, хлюпая гортанью, под кадыком резонировал крик. Орал знатно, вырывался, царапался, отталкивал, сопротивляясь во всю силу издыхающего организма, но... Но слаб. Так чудовищно слаб. - Ничего личного, - скупо сказал парень из-за спины, - моё положение вафли не лучше. И столько горечи, приторности, убогости было в голосе зэка, что я аж подавился всхлипом. Нас обоих заставляют. Эта мысль выдрала нервные окончания из заскорузлого вскипевшей кровью мозга. - Зырь на него! - крикнул кто-то из смотрящих на этот пиздец, и меня перевернули. Голова закружилась, тошнота прокатилась кислым привкусом от желудка под корень языка, затормозила на зубах, оседая горечью на эмали. Глаза в глаза с насильником - это... хуже не придумаешь. Хотя, тут всё, как танец в пепелище костра босыми ногами. Зэк не церемонился, толкался, протискивался, врывался в изломанное тело, рвал стенки, меня, кожу, душу, гордость (а она ещё осталась?). Я отталкивал, хныкал, орал и бился, мешал, противился, визжал, хрипел, рыдал, рыдал, рыдал гласными, не в силах произнести ни одного внятного слова. Ноет, ноет, ноет всё тело и душа, как отбита частями-клетками. Ноет разум, мозг, реальность, ноют мышцы, всё, блять ноет. Даже глотка - и та выстанывает нытьё. Всхлипы, хлюпы, запах крови, прокушена губа (куда уж дальше?), рука отваливается от вспышек боли, ворочаю ею, но она больше похожа на плеть, словно отдельно от тела, будто валяется рядом - осталось пришить, хоть и не оторвана, просто не моя, не со мной, никак, ни так, ни эдак. Что происходит-то? За что? Да, блять, за что мне это? - Аааааа! - вереск царапает слизистую носоглотки. Из глаз льёт, в носу хлюпает, слюни с алым, мешаясь, стекают по подбородку, вниз, по шее и дальше. Ощущаю себя амёбой, чувства уже атрофировались, тело, как чужое, понимаю, что со мной творят, но не чувствую, почти ничего не чувствую, только горечь, печаль, злость и разочарование - в себе. Не смог достойно дать отпор. Хоть и понимаю, что не в моём положении выёбываться. - Хватит, - властно рыкнул на ухо насильник, пока вколачивался в мою тушку. Сплошная механика, без ощущений и с его стороны. А я ловил себя на мысли о том, что не такое уж и изломанное моё тело, раз не совсем бесполезно в мытарствах физического характера. Хотя всё равно слишком слаб, слишком без прав, слишком... - Т-ты... - выскуливаю, закатывая глаза. Забыть бы это всё, отключиться бы прямо сейчас, уйти куда-то туда, где... сам не знаю, лишь бы подальше отсюда. - Меня всё это тоже не прикалывает, но терпи. Мужик же. В тюрьме же. Плати по счетам за совершённые тобой поступки на воле. Мы все здесь заложники обстоятельств и искусственной веры, - говорит тихо, прямо на ухо, размеренно толкаясь, при этом без фени и достоинства в голосе. Тоже устал от мира, где такие, как мы - ничто. Охуеть, зэк-философ. - Ты меня жалеешь? - вопрос вырвался шокированным голосом. Тихо, хрипло, даже задыхаться перестал, осознавая абсурд ситуации. - Да, мне и правда тебя жаль. Поэтому терпи, - прозвучало, как приказ, и я понял, что зэк тоже на грани. На грани срыва. А я... я и сам не понимал, что делаю, но слёзы хлестали уже автономно, руки отталкивали чужое тело, но что-то внутри рвалось, отрывалось с мясом, и я, как последний имбецил, уткнулся лицом в плечо парня, вновь откровенно истеря, рыдая, всхлипывая и ища глупого, вообще-то ненужного (не от него) утешения. И всё же, слова, в них хочется верить, когда веры ни во что уже нет. Но он беспощаден, хладнокровно не отталкивает, а только властно позволяет мне мою слабость, идя на поводу у чужих приказов и крамольных низменных желаний. Наверное, мы здесь все не в себе. И я тоже, я тоже. Зэк не стонет, не закатывает глаза в удовольствии, не рычит, вообще ничего, только трепыхается на мне - монотонно, и всё - тоже хочет поскорее закончить, ведь для него это тоже пытка. Докатились, меня жалеют низшие из низших здесь. Что дальше? Крысы начнут приносить крохи хлеба? Я бы не удивился. Это клиника. Сотрясает дисбаланс нервной системы и физических ощущений, выгибаюсь в крике, потому что... Не должно быть так, не со мной, не... Уворачиваюсь, голова запрокидывается набок, на полу, на чёртовом грязном полу, и взгляд - мутный от слёз и опухших век - цепляется за воспоминания и тут же услужливо рисует в воображении всё те же мерзотные трупы недоживотных. А их нет. А я их вижу. Снова ору, ору на себя, на камеру, в потолок, без слов, только звуками. Зэк кончает - быстро и как-то радостно (закончилось и благо), встаёт, отряхивается, приводит себя в порядок и тут же сдувается, горбится, прячет взгляд, боится того, что ещё придумают отморозки заключённые, что правят здесь балом. - Свободен, - бросают ему, и он убегает. Счастливый, он может убежать. А я лежу, лежу и понимаю, что не могу свести ноги, всё затекло, зато тело чувствую лучше - ха, я нашёл что-то хорошее даже в такой ситуации, пиздец же. Всё так же болит каждый нерв, но одеревенелые мышцы разогрелись от засохших, как кровь под ногтями фрикций, отчего я чувствую себя живым. Надо же, а ведь впору сдохнуть. Но не охота. Хочу жить, во что бы то ни стало. Просто жить. Но сдаться проще, и мозг подло размышляет о том, как бы свести счёты с жизнью. Потому что за то, что здесь происходит, я не прощу себя никогда - ведь допустил это. Не было выбора, да, знаю, но всё равно - позволил ЭТОМУ случиться. Гадство. - Как зашить чайник? - безэмоционально. Тупо вопрос. Нахуй иди. - Не знаю... - впервые отвечаю словами. - Хахахаха, - ржёт голос обладателя уже из-за двери. А у порога - привычная оловянная кружка с едкой водой. Сплошные издевательства, да и только. И... Я отрубился сразу, как только резкая боль ознаменовала разрыв. Слыша на периферии, что таких, как я, только самые низшие шлюхи будут пользовать. Потому что... Это рок - мои домыслы. Очнулся в крови. Засохшей. Один. У двери тарелка. От запаха еды вывернуло на месте, но сил двигаться не было. Вообще. Отключился вновь. Открыл глаза, ловя угасающее сознание от скрипа двери. Сколько я уже здесь? Я не знаю. Но я... А что я? В глотку кто-то залил жидкой каши - противно, еле проглотил. Позаботились. Ха. Видимо, чтобы не сдох раньше времени. Не наигрались ещё. Я снова отключился. Снова пришёл в себя. Разрыдался и уснул. А потом пришёл ОН...

-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*- Авторский трёп: -*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-*-

Ооо, уровень человечности в Шакале зашкаливает. (~￣▽￣)~ Нда, что-то я в последнее время занимаюсь смайлоёбством... ¯\(°_o)/¯ ✠ Роба более тёмного цвета говорит о статусе зэка, чем темнее тон, тем выше его положение в иерархии заключённых. Зэки сами красят себе форму, хоть это и запрещено локальными актами исправительного учреждения, но начальник СИЗО, тюрьмы, колонии, зоны сознательно закрывает на подобное глаза. Потому что... потому! Так надо. Нужно идти на уступки, чтобы держать стадо баранов в подчинении, хоть и мнимом. ✠ Печатка на пальце приходящего зэка. Как я уже писала ранее, на личные вещи, а тем более такого плана, как кольца, браслеты и серьги, существуют свои понятия. Ясно, как день, что мужик не простой, что он из верхушек епархии зэков. Но кто именно - будет указано в "Степном Волке", здесь рассказывать о нём нет смысла. ✠ По поводу рисунка чайника... Вообще-то это развлечение для зэков и обычно используется, как примитивный прикол. Но не всегда. У меня в тексте - второй вариант. Всего их 4. В реальности. ✠ Капуста, что ел Никита, это не испорченный продукт, как показалось изначально, мол, дали еду, издёвки ради. Нет. Это Бигус. Бигус – это кислая, полугнилая капуста, которую подают в СИЗО пять раз в неделю на ужин и которую практически никогда никто не ест. ✠ Феня:       Лопчу так - скажу так.       Я яки дыру башлять вертухаям - я тоже умею\могу\буду (показное превосходство Тео) платить охране.       Ковыляй, Шак, на хату, тебе есть сем бадаться - иди, Шакал, в камеру, у тебя есть дела поважнее. Вообще-то бадаться - это драться, выяснять отношения. Но именно в данном контексте - просто важные дела.       И чо? Боле шпилять не с кем? - И что? Боле - больше, шпилять - играть.       Я поиграю твоей игрушкой - отсылка к "Степному".       Ну чё, Бишкаут - бишкаут - это ребро. Когда зэка называют частью тела, как "бишкают", это автоматический призыв драть, ломать и так далее. В тюрьмах слова имеют очень большой вес. Соответственно, "бишкаут" - это унизительное прозвище, что-то вроде намёка на то, что зэка приговорили к смерти через суд линча, но это очень прозрачный отсыл. И всё же он имеет вес.       Мы гноим тех - понятно.       кто лярвает грызунов - лярва - проститутка, тут игра слов в значении трахает, грызун - ребёнок.       Чёткий зэк - нормальный заключённый, то есть зэк без позорных кликух, тату и статуса.       Не мацнется - не притронется.       Никоим макаром - понятно.       Вафли - это те, кого не трахают. Вся их задача - сосать. И всё. Но при этом им не возбраняется, на потеху другим заключённым, по приказу того, кто выше по рангу, трахать кого-то.       дюжат вальтануться - игра слов - хотят развлечений в конкретно этом примере, а так хотят трахаться. Но тут именно развлечения. Ииии... вафли так-то не имеют права хотеть что-либо, так что опять же - игра слов и значений, понятий.       Амары - проститутка.       аки опарафинены - как бы - уже грязные, и так грязные, короче - не достойные лучшей доли.       не обшаркиваться мараться - что-то вроде не привыкать пачкаться, всё равно, если испачкаются. Так, по тексту: угу, нц не хромает, я просто не стала её прописывать полноценно со всеми кинковыми подробностями с уклоном в жуть. Здесь она не играет той роли, на которую нужно опираться при понимании происходящего. Если очень хочется жести, то читайте другие работы в этой серии, там всё, пиздец, подробно и эмоционально.